В числе основоположников русского авангардного искусства принято называть имена Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой. Эти художники не столь полно представлены в коллекции только лишь по той причине, что они рано уехали из России, взяв с собой большую часть работ.
Но с ними у Костаки произошла знаменательная встреча в Париже. «Я был у них [Ларионова и Гончаровой] вторым человеком из СССР… Меня очень тепло приняли, обнимали, целовали. Ларионов сказал, что слышал о моей коллекции и посоветовал: “Голубчик, Вы здесь ничего не покупайте, никакие патефоны, граммофоны, ничего, ничего… А возьмите у нас – у меня и у Наташи, как можно больше картин и отвезите их в Москву…”». А «картоночку с картинами», которую обещала собрать Гончарова, Костаки так и не взял, так как навестить старых художников еще раз в тот приезд не смог.
Удивительно, но для Костаки художники русского авангарда были живыми людьми вне зависимости от того, знаком ли был он с ними (как с Шагалом или Гончаровой и Ларионовым) или нет. Он по-человечески любил их, чувствовал себя их современником. Как будто не было временного разрыва, как будто русский авангард не был остановлен эпохой социализма, как будто он не канул в безвестность. В этом уникальность собирателя.
Историкам искусства еще предстоит определить место (заслуженное!) Георгия Дионисовича Костаки в истории русского искусства. Но уже сейчас, по прошествии немногих лет со дня его смерти, ясно, что он сделал две великих вещи. Во-первых, сохранил множество произведений искусства, дав им новую, музейно-коллекционную жизнь. Второй важнейший результат его деятельности в том, что благодаря ему лицо русского авангарда стало известно на Западе. Ведь коллекцию Костаки в Москве посещали толпы иностранцев – от простых туристов до знаменитых ученых, художников и политиков. Известность на Западе в те трудные времена была гарантией сохранности в России. С оглядкой на Запад власти тоже стали постепенно понимать ценность (в первую очередь, конечно, материальную) этого идеологически чуждого искусства. Что тоже было своеобразной гарантией сохранности.
Всем, кто знал Георгия Дионисовича, памятны его гостеприимство и хлебосольство. Посиделки и приемы в его знаменитой квартире на проспекте Вернадского всегда сопровождались игрой на гитаре самого хозяина и замечательным пением его жены Зинаиды. «Дионисыч», как его звали друзья, и сам петь любил и умел.
Сколько людей перебывало в этой квартире? Скольких он накормил и напоил? И в самом деле – для некоторых молодых левых художников (вспомнить хотя бы Анатолия Зверева) он был единственным источником финансовой помощи. Редкое, потому чаще взаимоисключающее, сочетание удивительной доброты и страсти к собирательству. Последнее привычнее ассоциируется с образом «скупого рыцаря». Костаки был добрым рыцарем.
И еще одна деталь, которая придает образу Георгия Дионисовича особое очарование. Уехав из России, он начал заниматься живописью. Писал в основном пейзажи – русскую деревню, греческие виды.
И не удивительно, что эти трогательно-грустные картинки, написанные в своеобразной примитивистской манере, не имеют ничего общего с тем великим стилем, собиранию и сохранению которого Костаки посвятил практически всю свою жизнь. Ситуация объяснимая – за границей он отдыхал, наверное, считал, что его коллекционерская деятельность закончилась. И, вероятно, надеялся, что жизнь его коллекции, уже независимая от собирателя, будет продолжаться.
Его надежды оправдались. В Салониках в Греции был создан MOMus – Музей современного искусства (коллекция Георгия Костакиса) – первый и единственный в мире музей искусства русского авангарда.
Николай Харджиев – собиратель и исследователь русского авангарда
Долгие годы имя Харджиева было известно узкому кругу литературоведов и искусствоведов. Сам Николай Иванович в большой степени способствовал собственной «неизвестности» – допускал к себе крайне ограниченное количество людей. Мало кто мог похвастаться тем, что был у него в гостях, и уж единицы – дружбой с ним: он дружил только с избранными. Предпочитал оставаться в тени и окружил свою жизнь стеной тайны и недоступности.
О коллекции Харджиева узнали и заговорили только после его смерти в 1996 году. Харджиев умер в Амстердаме, куда уехал в 1993-м, лишившись в результате переезда и коллекции, и архива. Об этой человеческой трагедии, с которой Харджиев так и не смирился, был написан не один десяток статей, вышла книга Хеллы Роттенберг (1999), но все это были журналистские расследования, которые касались только фактической и конспирологической стороны событий.
Художественную ценность коллекции Харджиева определить сегодня практически невозможно, поскольку коллекция оказалось разрозненной. Отдельные произведения появлялись на выставках (Kazimir Malevich: Suprematism. Deutsche Guggenheim Berlin, 2003 или Kazimir Malevich and the Russian Avant-Garde. Featuring Selections from the Khardzhiev and Costakis Collections. Stedelijk Museum Amsterdam), но только в 2013–2014 годах состоялась большая выставка этого уникального собрания русского авангарда (Russian Avant-Garde. The Khardzhiev Collection. Stedelijk Museum Amsterdam, 2013/2014).
До сих пор полностью коллекция не опубликована. С уверенностью можно сказать, что это была самая полная частная коллекция произведений Казимира Малевича. По нашим подсчетам, у Харджиева находилось около шестидесяти произведений, живописных и цветных графических (27 – живопись, 31 – цветная графика). Живописные произведения относились к периодам неоимпрессионизма и, в большинстве, к раннему супрематизму. Причем супрематизм был представлен ранними композициями, в которых еще не сложились полностью принципы цветного супрематизма. «Красный квадрат», как вспоминают немногие посетители квартиры Харджиева в Москве, висел всегда над его письменным столом. Практически – готовый музей Казимира Малевича! Если бы это осуществилось…
Кроме того, у Харджиева хранилось более ста рисунков Казимира Малевича. В одном из последних интервью, опубликованных после смерти Харджиева, он сказал: «У меня было рисунков Малевича, вероятно, несколько сот. Что от них осталось, я не знаю. <…> Книги Хлебникова с его поправками исчезли тоже. Канонические тексты» (Итоги. 19 мая 1998 года).
Николай Харджиев. Вторая половина 1940-х
В 1994 году «разоренный архив» (определение Харджиева) оказался разделенным на две части – одна в Амстердаме, другая в Москве. Только через десять лет, в 2004 году, российские архивисты начали переговоры о воссоединении харджиевского архива. И лишь в 2011 году, стараниями и доброй волей нескольких людей, как с голландской, так и с российской стороны, харджиевский архив был собран в РГАЛИ, а в амстердамском Стеделик-музее оказались копии. Перипетии переговоров подробно описаны одним из участников этого процесса, бывшим директором РГАЛИ Татьяной Горяевой.
Полноценная биография Харджиева еще не написана. О его жизни известно из очень краткой «Автобиографии» (1952) и из его собственного предисловия к публикации воспоминаний К.С. Малевича и М.В. Матюшина. По крупицам собираются факты из воспоминаний современников.
Николай Иванович Хáрджиев (или Харджи́ев) родился 13 (26) июля 1903 в Каховке (Днестровского уезда Таврической губернии, теперь Херсонская область, Украина). В 1920 году окончил каховскую общественную гимназию. С февраля по май 1921-го работал секретарем Каховского отдела Наробраза, затем поступил в Институт народного хозяйства в Одессе (на юридический факультет перешел в 1922-м). После окончания в 1925 году института (без диплома) работал в одесской секции Политпросвета. «Два учебных года (1926–1927 и 1927–1928) был преподавателем Одесского государственного техникума кинематографии, где читал лекции о теории сюжета в советской литературе».
Его литературоведческая работа началась в Одессе – восемнадцатилетний Николай Харджиев писал рецензии в молодежной газете «Станок». Там же познакомился и общался с поэтами Эдуардом Багрицким, Владимиром Нарбутом и Георгием Шенгели. Одесский литературный круг, в который вошел Харджиев, был очень тесен. Переженились на сестрах Суок: старшая Лидия (1885–1969) стала женой Багрицкого, средняя Ольга (1899–1978) – женой Юрия Олеши, а младшая Серафима (1902–1982) – женой Владимира Нарбута. Позднее, незадолго до начала войны, Харджиев женился на Серафиме Суок, бывшей к тому моменту вдовой Нарбута, и увез ее из Москвы. Надежда Мандельштам вспоминала, что ей, «как немке угрожала этническая депортация из Москвы. В Алма-Ате она устроилась литературным секретарем Шкловского, возник роман, впоследствии они поженились».
Важное одесское знакомство Харджиева – с историком литературы и собирателем книг Михаилом Павловичем Алексеевым, занимавшимся одесской пушкинианой.
В конце 1920-х годов Харджиев уехал из Одессы – сначала в Ленинград, потом перебрался в Москву: «Осенью 1928 года я уехал из Одессы в Москву, где и началась моя научная и литературная работа. Большая часть моих литературоведческих работ посвящена анализу творчества В.В. Маяковского». «Одно время я даже хотел обосноваться в Ленинграде. В 1928 году Эйхенбаум привел меня в Институт истории искусств на вечер Обэриу – там Хармс выступал, и Введенский, и Заболоцкий. И с Малевичем я там встретился, он жил при этом институте и пришел на вечер». По поводу знакомства с Хармсом Харджиев сказал, что тот был «ослепительный», был «сама поэзия <…> Человек бескорыстный, настоящий инопланетянин».
В 1928 году Харджиев некоторое время жил в Кунцево у Багрицкого и там познакомился с Осипом Мандельштамом. «Потом мы так или иначе встречались. Он читал мне и Борису Лапину только что написанное “Путешествие в Армению”, и Лапин сравнил эту вещь с Плинием, я помню. Мандельштаму очень понравилось». Мандельштам сказал о Харджиеве: «У него абсолютный слух на стихи».
В начале 1930-х состоялось знакомство Харджиева с Алексеем Крученых, с которым они потом сорок лет, по словам Харджиева, «бесконечно ссорились и не могли расстаться друг с другом. Очень дружили».