В дальнейшем обоняние русского литератора, видимо, освоилось с местными ароматами, поскольку иначе как прекрасным Карамзин Берлин не называет. И даже защищает его жителей, когда слышит о них нелицеприятные высказывания. «Берлин по справедливости можно назвать прекрасным; улицы и домы очень хороши. К украшению города служат также большие площади: Вильгельмова, Жандармская, Денгофская и проч. На первой стоят четыре большие мраморные статуи славных прусских генералов: Шверина, Кейта, Винтерфельда и Зейдлица.
Нравственность здешних жителей прославлена отчасти с худой стороны. Господин Ц. (знакомый Карамзина, живший в Берлине. — Авт.) называет Берлин Содомом и Гомором; однако ж Берлин еще не провалился, и небесный гнев не обращает его в пепел. В самом деле, г. Ц забыл, что во всех семьях бывают уроды и что по сим уродам нельзя заключать о всей семье. Мудрено и людям считаться между собою в добродетелях или пороках, а городам еще мудренее.
Говорят, что в Берлине много распутных женщин; но если бы правительство не терпело их, то оказалось бы, может быть, более распутства в семействах — или надлежало бы выслать из Берлина тысячи солдат, множество холостых, праздных людей, которые, конечно, не по Руссовой системе воспитаны и которые по своему состоянию не могут жениться.
Мне сказывали, что однажды ввечеру… развращенные берлинские вакханты… бросились на одного несчастного Орфея, который уединенно гулял в темноте аллеи; отняли у него деньги, часы и сорвали бы с него самое платье, если бы подошедшие люди не принудили их разбежаться. Но когда бы рассказали мне и тысячу таких анекдотов, то я все не предал бы анафеме такого прекрасного города, как Берлин.
В похвалу берлинских граждан говорят, что они трудолюбивы и что самые богатые и знатные люди не расточают денег на суетную роскошь и соблюдают строгую экономию в столе, платье, экипаже и проч. Я видел старика, едущего верхом на такой лошади, на которой бы, может быть, и я постыдился ехать по городу, и в таком кафтане, который сшит, конечно, в первой половине текущего столетия. Ньшеиший король живет пышнее своего предшественника; однако ж окружающие его держатся по большей части старины. — В публичных собраниях бывает много хорошо одетых молодых людей; в уборе дам виден вкус».
Карамзин провел в Берлине около десяти дней. Посетил Королевскую библиотеку, которая потрясла писателя своими размерами. Особенно впечатлило его «богатое анатомическое сочинение с изображениями всех частей человеческого тела».
В театре, посмотрев драму Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние», Карамзин был «приятно растроган» и «плакал как ребенок».
В один из вечеров Карамзин побывал в «Зверинце» (парк Тиргартен, в дословном переводе «Зоосад»), который «простирается от Берлина до Шарлоттенбурга и состоит из разных аллей: одне идут во всю длину его, другие поперек, иные вкось и перепутываются: славное гульбище!». В одном из ресторанчиков угостился «белым пивом», которое ему, однако, «очень не полюбилось».
БЕРЛИН. АЛЕКСАНДЕРПЛАЦ
Привычное словосочетание и вместе с тем символичный для «Русского Берлина» факт — центральная площадь немецкой столицы носит имя русского царя.
Армия Наполеона в 1805 г. на всех фронтах громила войска Антифранцузской коалиции, в которую входила Россия. Пруссия держала нейтралитет, и в октябре Александр I приезжает в Берлин, чтобы заключить с королем Фридрихом Вильгельмом III союз против Наполеона. Почти две недели шли переговоры. О совместных военных действиях не договорились, но прусский король обязался направить Наполеону ультиматум и обещал поддержать Россию военной силой, если французский император отвергнет посредничество Пруссии. Перед расставанием в ночь на 25 октября оба монарха дали обет взаимной дружбы перед гробницей Фридриха II в гарнизонной церкви Потсдама. Это создало видимость дипломатического успеха миссии в глазах Европы. Рисунки с изображением клятвы у гробницы широко распространялись в Германии. А в качестве политического жеста именем русского царя назвали «Скотный рынок» — площадь, где тогда муштровали солдат, торговали скотом и шерстью. Из Берлина Александр I отбыл в войска с надеждой, что пруссаки все-таки выступят. Но когда 2 декабря 1805 г. разразилась битва при Аустерлице, пруссаки не пришли. Армия Фридриха Вильгельма числом более 100 тысяч солдат оказалась вне игры. Направленный к Наполеону с ультиматумом граф Ганс Христиан Гаугвиц, как писал Талейран, «совершив либо глупость, либо преступление, не сделал ничего того, что было ему поручено, и вырыл пропасть, поглотившую затем… и его собственную страну». Гаугвиц задержал выполнение полученного им поручения до битвы под Аустерлицем и был вынужден потом, после наполеоновской победы, подписать постыдный для Пруссии Шенбруннский договор.
Но монархи в дальнейшем сохранили дружеские отношения, а Россия осталась верным союзником Пруссии, когда та впоследствии, все-таки вступив в войну, проиграла несколько сражений Франции, в которых теперь уже Россия не могла помочь своему союзнику. Благодаря настойчивости Александра I, который сам находился в сложном положении, Франция по Тильзитскому миру вернула Германии Старую Пруссию, Померанию, Бранденбург и Силезию.
Проигранная под Аустерлицем битва не означала поражения в войне. Через восемь лет, в феврале 1813 г., русские вошли в Берлин, преследуя наполеоновские войска, изгнанные с территории России.
К столице Пруссии, по иронии судьбы, как и 53 года назад, снова подошли российские войска под командованием генерал-адъютанта Чернышева. Конечно, не Захара Григорьевича Чернышева, но его однофамильца Александра Ивановича Чернышева, который привел к Берлину корпус, состоявший из казачьей бригады и шести драгунских и гусарских эскадронов. И снова отличились русские немцы. Казачьей бригадой командовал полковник Фридрих Карл фон Теттенборн.
Белый атаман Петр Николаевич Краснов, в послереволюционной эмиграции ставший писателем, так описал этот эпизод заграничного похода русских войск:
«В феврале 1813 года генерал Чернышев… бросился к Берлину, столице Прусского королевства, занятому французами. Русских там совсем не ожидали. Чернышев отдал распоряжение о медленном, осторожном и постепенном занятии Берлина, но когда полк Киселева подошел к воротам, оттуда выехало тридцать французских всадников. Казаки с места в карьер двинулись на них, вогнали в город и влетели за ними в ворота. За полком Киселева вскочил и полк Власова, а за ними и Чернышев. Казаки промчались по улицам Берлина и выскочили на реку Шпрее, протекающую через Берлин (в районе Александерплац. — Авт.). Все мосты через реку были сломаны, кроме одного каменного. На этом мосту стояла батарея из шести пушек. Под выстрелами французской пехоты казаки пронеслись по всем улицам Берлина и потом ушли, по приказанию Чернышева, из города, наводя ужас на весь французский отряд».
А вот как запомнилась лихая атака русских конников немецкому писателю Виллибальду Алексису, который наблюдал за ней «изнутри»:
«Уже несколько недель мы с нетерпением ожидаем освободителей… И вот, наконец, прозвучало это слово — казаки! Жуткое для французов… магическое слово… Для Берлина наступил день, когда каждое молодое патриотическое сердце прыгало в груди от блаженства… Казаки, как будто появившись из-под земли, вдруг оказались в центре Берлина… С пиками наперевес они гнали группы бледных и дрожащих врагов по широким улицам. Атаки, бой, удары копьями перед тысячами зрителей, которые торжествующе наблюдали из окон этот невероятный спектакль».
В авангарде шел казачий эскадрон в 150 сабель. Ошеломленные его яростным напором, французы отступили до Александерплац, сумев там организовать сопротивление и даже перейти в атаку. Казаки, однако, применили военную хитрость. Укрывшись во дворе одного из домов, они пропустили преследователей и ударили им в тыл. Французы были рассеяны. В память об этом бое на доме 2 по Палисаден-штрассе берлинцы укрепили памятную доску с изображением казака с пикой и назвали его «Казачьим домом». Но сегодня этой улицы уже нет на карте города.
Не стоит думать, что казаки атаковали прусскую столицу, охваченные «безумством храбрых». Бросившись в дерзкий рейд, они рассчитывали на то, что их поддержат горожане. Об этом писал впоследствии один из прусских офицеров. Но местным жителям, а также городской полиции было приказано не вмешиваться. Французы оставили город только через пять дней, когда к нему подошел корпус регулярных русских войск. Командовал им опять-таки русский немец, граф Петр Христианович Витгенштейн.
Торжественно принимал Берлин русских солдат в ноябре 1815 г., спустя несколько месяцев после битвы при Ватерлоо. Санкт-Петербургский гренадерский полк вступил в прусскую столицу во главе со своим шефом Фридрихом Вильгельмом.
«В русском мундире ехал он перед первым взводом и салютовал Государю. Офицеры обедали во дворце за королевским столом, а солдат угощала прусская гвардия. Примечательнее всего, что в тот день караулы были заняты в Берлине русскими солдатами. Людовик XIV, возведя своего внука на испанский престол, сказал: «Пиренейские горы более не существуют!» Русским можно было в подражание ему, но с большим правом сказать, что при Александре I Россия и Германия составляли одно семейство».[2]
Дочь Фридриха Вильгельма III Шарлотта (в православии Александра Федоровна) вышла замуж за брата Александра I великого князя Николая Павловича, впоследствии российского императора Николая I, отца Александра II. Таким образом, Фридрих Вильгельм III был его дедом.