[49].
После 22 июня 1941 г. немецкие власти в Сербии с все большей осторожностью стали присматриваться к поведению руководства Бюро русской эмиграции. Уже 20 июля 1941 г. в театральном зале Русского дома состоялась первая лекция «общеповторительных военных курсов» на тему «Ведение современных войны и боя», причем, как было написано в объявлении, «присутствие обязательно для военнослужащих всех родов войск»[50]. Позднее Бюро организовало и специализированные военно-морские, общеказачьи, административные и административно-полицейские курсы, педагогические курсы, курсы по восстановлению мостов для нужд возвращающихся в Россию; топографический отдел стал печать подробные карты европейской части России[51]. Процесс этот был инициирован Скородумовым и его соратниками в предвкушении скорого возврата в Россию после немецкой победы. Однако немцам эти идеи отнюдь не понравились. Критика, с которой газета «Русский бюллетень» писала об украинских сепаратистах, и манипуляции с картами царской России не могли не вызвать раздражение немецких оккупационных властей. Последней каплей стало желание М.Ф. Скородумова возродить русскую национальную армию для похода в Россию на большевиков. Идея об этом появилась, по-видимому, еще в конце июня, поскольку уже в июле М. Скородумов начал переговоры с сотрудником СС в Загребе графом фон Хейдек-Корвином о вывозе русских эмигрантов с территории получившей «независимость» Хорватии. Хейдек-Корвин уже было сформировал группу в 200 русских эмигрантов, готовую к отправке в Белград. Впрочем, руководство не только не похвалило Хейдек-Корвина за проявленную инициативу, а даже приказало его арестовать[52].
В то же время — летом 1941 г. возникло сначала некоммунистическое (четническое), а потом и коммунистическое (партизанское) движение Сопротивления. В отличие от четников, чья тактика сводилась к выжиданию, партизаны сразу же после 22 июня 1941 г., получив распоряжение от Коминтерна, перешли к организации вооруженного восстания. При этом они начали восстание в Сербии с июля 1941 г. нападением не на немецких солдат, а на сербские полицейские участки и муниципалитеты, а также на отдельных «классовых врагов» коммунистической идеологии. В числе жертв этих нападений оказалось и несколько десятков русских эмигрантов с семьями, а еще большее число эмигрантов стали объектами физических и вербальных нападений, делавших их жизнь в провинции все более тяжелой[53]. Тем временем события развивались с пугающей быстротой. Взаимопонимание между русскими эмигрантами и сербским населением становилось с каждым днем все более призрачным. «Батюшка Сталин» и «Красная Армия» вызывали полностью противоположную реакцию у значительных масс сербского населения и убежденных антикоммунистов из рядов русской эмиграции. Белые русские воспринимались как кровные враги «Батюшки Сталина», по стране прокатилась волна убийств русских эмигрантов, не говоря уже о простых ссорах и избиениях на улицах. Убить вооруженного немецкого солдата, за которым стояла мощь вермахта, или даже сотрудника сербской полиции, обладавшего многочисленными друзьями и родственниками, способными и желавшими отомстить, было намного сложнее, чем вырезать беззащитную русскую семью, волей судьбы заброшенную в балканскую глушь. В своей послевоенной статье М. Скородумов пишет, что до конца лета «от рук сербских коммунистов… погибли около трехсот русских людей»[54].
Невозможно проверить точность этой цифры, однако ряд убийств, избиений и грабежей русских эмигрантов действительно зафиксирован в материалах СД, причем следует отметить, что до СД такие дела доходили только тогда, когда пострадавшие имели протекцию. В противном случае даже местные полицейские власти отказывались вести расследование, списывая дело на криминал, т. к. не желали привлекать к своему участку острый взгляд гестапо и сербской Специальной полиции.
Примером может служить трагический эпизод, о котором рассказала Нонна Белавина, дочь священника, отца Сергея Белавина, приехавшая к отцу в деревеньку Кула, близ города Пожаревац. «В девять вечера в канцелярию общины вошли три вооруженных человека и заставили казначея общины отвести их в квартиру отца Сергея. Под дулом винтовок казначей крикнул: «Отец Сергей!» — «Кто это?» — «Я, Бора». — «Входи, дверь открыта». Двое из нападавших вошли в дом и оставались там один час… Через час они снова вышли… священника ударами прикладов они принуждали идти с ними. Один из них нёс большой сверток с вещами, замотанными в простыню… В переулке священник попытался убежать, но был схвачен третьим нападавшим, который жестоко избил его прикладом… Вскоре собравшиеся крестьяне услышали оттуда, куда увели священника, выстрел… На теле покойного были обнаружены: прострельная рана… шея перерезана на глубину 5–6 см. Несколько проникающих ножевых ран в области груди… Отца Сергея похоронили… без священника, т. к. он был единственным священником поблизости»[55].
Нонна Белавина была студенткой юридического факультета Белградского университета. А ее отцу Сергею Белавину было 49 лет, и 18 из них он проработал священником в разных сербских сельских приходах. Объективности ради следует все же сказать, что, несмотря на все перипетии своей трагической жизни в Сербии, Нонна, прожившая долгую и счастливую семейную жизнь, ставшая успешной поэтессой, матерью и бабушкой, а также видным членом русского эмигрантского сообщества в США, все-таки на протяжении всей своей жизни сохранила любовь к своей второй родине. Воспоминания о Балканах и скрытую в сердце, но не забытую любовь к стране своей юности она выразила в стихотворении «Белград», написанном после короткого посещения Сербии в 1977 г. Это был ее первый приезд в город ее юности, после того как она оставила его в 1944-м, стремясь спастись от надвигавшейся Красной армии. В качестве эпиграфа она взяла строфы своего же стихотворения, написанного осенью 1944 г.[56]
БЕЛГРАД
Вернусь ли я к тебе? Увижу ли и скоро ль
Голубизну твоих сливающихся рек
И обезумевший, ослепший город,
Где я была счастливей всех?
Н.Б. 1944 г.
Я вновь брожу по улицам знакомым,
Тем, что когда-то отняла война…
Как хорошо! Я здесь — своя. Я — дома.
И словно юность мне возвращена.
Какой размах у всех воспоминаний.
И сколько лет ложится в каждый миг.
Я в этот парк спешила на свиданье…
А в этот дом — за пачкой новых книг.
Сюда, дрожа, бежала на экзамен,
А там сиял искусства строгий храм…
Тоску о нем я пронесла годами
по всем ненужным и чужим путям.
Мне улицы протягивают руки,
Встречая дочь заблудшую свою,
Но после долгой и глухой разлуки
Не каждый дом в лицо я узнаю.
Я знаю: нет к прошедшему возврата,
Но все ж душою, полною тепла,
Ищу окно, в которое когда-то
Любовь, еще не узнанной, вошла.
Оно, как встарь, распахнуто. Навеки!
(Как неизменно счастье двух людей…)
А там, вдали, обнявшиеся реки
В голубизне немыслимой своей.
И старый парк, и церкви, и «Споменик»…
О, город мой, прости меня, прости!
Ведь неповинна я в своей измене,
Война смешала все мои пути.
Я — не твоя! Повернута страница.
С другой страной я связана судьбой.
Но ты всегда, всю жизнь мне будешь сниться
И в сердце яркой вспыхивать звездой.
Вследствие разрастания партизанского восстания, к которому примкнули и четники, и просто возбужденные ненавистью к оккупантам сербские народные массы, ситуация в сербской провинции стала крайне сложной не только для немцев, но и для лояльных им элементов, в том числе — русских эмигрантов. Среди первых жертв русской эмиграции, павших от руки сербских повстанцев, были: Максим Тимофеевич Каледин, есаул Кубанского казачьего войска, Юстин Харитонович Мельник, младший унтер-офицер, Константин Николаевич Шабельский, ротмистр, Севастьян Степанович Годиенко, поручик[57]. В результате в провинции стали самоинициативно возникать отряды самообороны русских эмигрантов, формировавшиеся из лиц, умевших держать в руках оружие и имевших богатый боевой опыт. Типичным примером этого стали события в Западной Сербии»…Проживавшие в Шабаце казаки после убийства коммунистами пяти казаков с семьями сами взялись за оружие и, сформировав две сотни, под командой сотника Иконникова отбивались вместе с немецкими частями от наступавших и окружавших их коммунистов»[58]. Отряд под командованием Павла Иконникова включал в себя 124 казака и действовал до 12 октября 1941 г. В Восточной Сербии также были зафиксированы случаи самоинициативного создания эмигрантами отрядов самообороны в г. Бор[59].
Эта инициатива была на руку немцам, которые в Сербии не располагали крупными силами. На территории оккупированной Сербии (население свыше 4,5 млн человек) немцы к концу лета 1941 г. имели всего три дивизии (704-ю, 714-ю, 717-ю), каждая из которых состояла из двух пехотных полков, сформированных из резервистов старших и средних возрастов (1907–1913)[60]. В то же время немцы разрешили формирование антипартизанских частей своим союзникам в Сербии — сформированному незадолго до этого сербскому правительству Милана Недича и сторонникам праворадикального сербского народного движения «Збор» под руководством Димитрия Льотича.
В результате всей этой ситуации начальник штаба военного коменданта Сербии полковник Кевиш согласился на предложение М.Ф. Скородумова создать воинское формирование из русских эмигрантов. Однако сам М.Ф. Скородумов, стремившийся «после ликвидации коммунизма в Сербии» повести корпус на Восточный фронт, выглядел в глазах немцев слишком инициативным для передачи в его руки военной силы. Чего стоил один приказ о формировании РОК, изданный 12 сентября 1941, в котором была объявлена мобилизация всех возрастов, от 18 до 51 г.