– Почему? – не удержался я.
– Потому что в тропиках нижний горизонт теплых вод для пловца – почти стенка, слишком велика разница в плотности, как мячики от нее бы отскочили, а бомба своей массой легко термораздел прошла бы.
Репнин и Петренко поймали в ловушку бомбу вместе с Сашкой – тут уж не до реверансов. Прозоров ввалился туда боком, попытался выкарабкаться, но корзину уже тащили с максимальной скоростью, на какую только способны пришедшие в ярость боевые пловцы. Они чуть не проскочили мимо торпеды, но опомнились и принайтовали к ней корзину. И торпеда, в которую вцепились «скат» Репнин и «дельфин» Ковальчук, ушла вверх. Еще нужно было выйти на поверхность подальше от «Нахимова» – мало ли что?
Но Сашка все же выскользнул из корзины и помчался туда, где мы дрались с эльгуровцами. Пошел, пошел – и пропал!
Появился он снова, когда корзину догнали и попытались-таки отбить уцелевшие эльгуровцы. Лично видел, как Прозоров утопил одного с помощью разрядника. Нам же предстояло отбуксировать добычу туда, где ее, проклятую, можно было поднять на один из ожидавших катеров. На «Нахимов» уже прибыли опытнейшие саперы, каких только удалось найти на Тихоокеанском флоте.
Было еще одно пикантное обстоятельство. Мы не знали, как эти фанатики собирались привести бомбу в действие. Теоретически – посредством обычного часового механизма, который должен был сработать, когда «Найтфолл» убрался бы подальше. Хотя шансов уцелеть у этих сумасшедших все равно не было… Но практически в детонаторе мог стоять и датчик давления, например.
Так что «дельфины» со «скатами» дружно сопровождали корзину, ругаясь самым непотребным образом на весь эфир – благо режим тишины соблюдать уже стало необязательно.
Моя группа прикрывала отступление, отгоняя последних эльгуровцев (кажется, фанатики погибли все до одного), и вдруг рядом со мной появился Сашка. Я услышал в наушниках его радостный голос:
– Порядок! Они там!
Ну да, Прозоров, как будто у него других дел не было, сорвал с себя пакетик с двумя флажками, «Ромео» и «Индия» – желтый крест на красном поле и черный круг на желтом поле. Даже в наше время любой моряк сразу правильно поймет: «РИ» – «Российская Империя».
– А я раньше успел! – не замедлил сообщить Репнин. – Андреевский-то вниз ушел аккурат, когда мы тебя с бомбой ловили!..
Ответом ему было тихое рычание и дружный хохот.
А когда мы выбрались на палубы «Нахимова», с обеими командами случилась настоящая истерика. В небе висели два штатовских геликоптера. До наших заклятых друзей наконец дошло, что дело нешуточное, и они собрались десантировать своих «касаток».
Я впервые видел на Сашкиных глазах слезы – так он хохотал. А в это время саперы, сидя в шлюпках, спешно сканировали бомбу.
И что бы вы думали? Когда нас после медосмотра повели кормить, кто-то из «дельфинов» успел нам подсыпать соли в сахарницы.
– Ай да шкодники! – со смехом сказал я. – Ну и историю вы рассказали, Никита Иванович! Чистый боевик! Фильм бы по такому сюжету снять… А флаги-то теперь где?
– Думаю, они до сих пор еще там, – серьезно ответил Сомов. – Андреевский и «Российская Империя». Тут нам повезло – они ушли не на самое дно, где ил в километр глубиной, а рядышком встали на мосту. Их теперь туристам показывают. То есть уже не их – те, что мы туда десантировали, уже выцвели. Флаги там регулярно раз в два-три года меняют. Колышут их течения, и всякий, у кого хватит денег на туристический батискаф, их там увидит. И поймет – это наша земля. Пусть и под водой, но – наша.
– Ну а конец истории?
– Он-то как раз всем известен, Миша. Наше Министерство обороны опубликовало специальный отчет, не упоминая, впрочем, догадок насчет спонсоров и заказчиков этого безобразия. Нам его показали, вот только прессу забыли пригласить. А потом было четырнадцать заседаний Генеральной Ассамблеи ООН. Организация с гнильцой, но другой, способной принимать решения о границах, у нас, к сожалению, до сих пор нет… Ты сам знаешь, где теперь российская граница.
Мы одновременно посмотрели на восток, где над невысокой скальной грядой, прикрывающей город, уже появились проблески зари, и темно-синий бархат неба прорезали первые тонкие золотистые копья.
– Что ж, Никита Иванович, мне пора. – Я поднялся. – Огромное спасибо за встречу! И за угощение – отдельно вашей хозяйке… Думаю, статья у меня уже есть.
– И тебе спасибо, Миша. Что помог вспомнить и не забыть, – по-отечески добро улыбнулся Сомов и крепко обнял меня на прощание.
Я поставил точку, сохранил файл и закрыл унибук. Финиш! У меня получилось! Статья вышла такая, что просто и мечтать не приходилось. Уникальный материал, который никто за десять лет ни разу не публиковал. А все потому, что наши ребята-глубоководники – не важно, как их называют: «дельфины», «скаты» – при всей своей лихости и ухарстве на самом деле скромные работяги, и для них слова «честь», «совесть», «Россия» – не пустой звук. А также слово «дисциплина». Океаникам сказано молчать о подробностях своего житья-бытья – они и молчали.
Сомов не рассказал, что после Марианского инцидента всех участников поместили в главный военно-морской госпиталь и месяца два лечили им легкие – от той отравы, которой они надышались во время боя. Дольше всех врачи возились с Прозоровым, и на подводной карьере ему пришлось поставить крест. Но за ним примчался кавторанг Орловский, забрал его к себе, на свежайший воздух, на здоровую еду, и так началась надводная Сашкина карьера – очень удачная, полагаю, потому что теперь адмирал Прозоров – главная звезда Тихоокеанского флота. Ему даже простили ту историю с плотом, груженным манекенами в лохмотьях, который занесло чуть ли не к острову Пасхи. Надо же искать нетрадиционные методы обучения молодежи.
Я подошел к окну и посмотрел на родной город, погружающийся в синий сумрак, расцвеченный ожерельями вечерних огней, вынул мобильник и набрал знакомый номер.
– Здравствуй, родная!
– Ох, Миша! Ты вернулся?.. Как здорово!
– Я привез тебе настоящие чаморрита. Белые, синие и красные. И хочу надеть их на тебя. Завтра можно?..
– Конечно, Мишенька! Буду ждать завтра с нетерпением!..
– Не волнуйся. Оно непременно наступит. Спокойное и светлое. Доброй ночи, Ириша!..
– Доброй ночи, мой бродяга!..
Александр ТюринИван-Царевич и титановый пес
Пролог
На момент все застыло вместе с его дыханием, повиснув пестрым облаком в пространстве. Развороченная обшивка, сломанные ребра шпангоутов, вздыбленная палуба, выбитые соты локаторов, гранитного вида силовые агрегаты, цилиндры компрессоров и пластины теплообменников, порванные жилы кабелей и трубы жизнеобеспечения в густых облаках кристаллизовавшейся жидкости. Все словно легло разноцветными мазками на холст сбрендившего экспрессиониста. Застыл и стяг державы, окруженный слепящей тьмой.
Около его пальцев повис небольшой контейнер с хроноквантовым конденсатом, полученным в результате эксперимента на станции «Юпитер-25», где «переохлажденный» вакуум привел к высвобождению темпоральных трубок из связанного состояния. Тех самых, что определяют фундаментальное взаимодействие во времени, спутывая или разъединяя фазовые траектории систем. Из-за этой «пробирки», успел подумать он, и велась охота на корвет. Корабль подорвался на мине, не давшей отметки цели ни для одного локатора. Все произошло слишком быстро, чтобы капитан вывел в пространство боя звено истребителей или электронный командир БЧ-2 поставил корабельному оружию огневые задачи.
Окружающее разом пришло в бешеное движение. Он с разгона чуть не врезался шлемом в шасси спасательной капсулы; рванув ручки ее люка, ворвался внутрь, с ходу дернул тумблер двигателя, увидел надвигающуюся сзади стену бешеного огня, и выжал дроссельный рычаг на полную. Десятисекундное ускорение в 23 g ненадолго вырубило его. Когда пришел в себя, то оптико-электронная система наблюдения показала три вражеских истребителя на хвосте, скорость в два раза больше, чем у него, маневренность и нечего сравнивать. Оружие у них, какое хочешь; у него – ноль, даже если плюнешь – в себя попадешь. С пилона одного из тех истребителей сошла ракета. Он видел просверки ее маневровых движков, ее факел, нагоняющий его. Неотвратимо, как падает нож гильотины на казнимого. А ему ничего, кроме ругани, не остается: «Козлы, я вас с того света достану!»
Его рука сжала контейнер и почувствовала, как тот крошится. Конденсат стремительными голубыми искорками прошел сквозь скафандр.
Взрыв разодрал капсулу, выбросив его навстречу звездам. И космос ворвался в его грудь вместе с рваным куском обшивки.
1. Плен и побег
Мне снятся золотые купола, омывающиеся в яркой голубизне неба. То ли ракеты, то ли храмы. И деликатный ветерок, треплющий мне волосы, и осторожное солнце, ласкающее мою кожу, и шепот листвы пополам с колокольным звоном, нежащие мой слух. Когда я просыпаюсь, не могу понять, было ли что-нибудь такое наяву. А вообще после побудки надо поскорее выковырять крохотных, но вредных биомехов-твурмов, которые во время сна норовят залезть тебе под кожу – паршивцы особенно любят естественные отверстия…
Я не знаю, что было со мной раньше, до того как оказался на мусорной плантации. Но мне прекрасно известно, что теперь все мое существо, время и силы принадлежат господину, именуемому Кубхан, да сгорят у него яйца и протухнут мозги. И даже когда я откину копыта, мои потроха под элегантным наименованием «человеческие экспланты», как и одолженные мне карбонопластиковые ребра и артерии из поликапролактона будут использованы Кубханом при производстве одного-двух злобных франков. А мое синтетическое сердце отправлено почтой обратно в корпорацию «Бест Эйдж», вырастившую его на своих трехмерных хитозановых подложках и предоставившую его в лизинг.
Вся остальная память стерта хорошо подобранным электромагнитным пучком, который что-то там раздербанил в коре моего мозга. То немногое, что осталось мне от прошлого, – это погасшая фотоническая татуировка у меня на запястье – в виде якоря со звездами вместо лап. И саднящая тоска под моим эрзац-сердцем – я ведь не всегда был таким куском дерьма, как нынче.