Я вынырнул и увидел вдалеке снежно-белые шпили плавучей исследовательской станции. Издалека они больше походили на громадные айсберги, сверкающие под лучами жаркого летнего солнца. Проект «Плав-Ф», разработки наших – имперских инженеров. Впрочем, в народе это техническое чудо называли просто «Китеж-град». Оно и правда напоминало целый город, способный по желанию уйти под воду и, закрепившись на морском дне, стать базой для флотилии научных судов.
С такого расстояния плавучий мегаполис казался всего лишь игрушечной моделью. Через секунду он и правда превратился в нее, уйдя на задний план и встав на полку, а я склонился над недоделанным остовом звездолета.
Я сидел в своей комнате в общежитии академии с пинцетом в руке. Остро пахло модельным клеем, а я глядел на инструкцию по сборке, прикидывая, как правильно подвесить макропушку сверхтяжелого крейсера «Бородино» на его левый борт. Отложив пинцет, я повернулся к окну. Стоял погожий летний день. Безоблачное, бесконечно высокое голубое небо – одна из тех многих вещей, которые ты никогда не увидишь в открытом космосе. От горизонта до горизонта раскинулась панорама Москвы. Золотые купола церквей и стеклянные шпили небоскребов сверкали на солнце. Парки и скверы утопали в зелени, по надуличным линиям метро с мягким гудением неслись монорельсовые поезда. Туда-сюда сновали разноцветные, похожие на стрекоз, гравилеты. В вышине висели платформы орбитальной защиты, едва различимые в дымке. Я распахнул окно и вдохнул жаркий летний воздух, наполненный запахом разогретой земли и городской пыли.
А затем грянул громовой удар. Я заозирался в поисках его источника, а мир перед моими глазами пошел трещинами. Звук повторился, на этот раз громче и отчетливее.
Бам!
Трещины стали крупнее, они расширялись, из них сочилась темнота. Небо над столицей почернело, надвигался ураган.
Бам!
Отдельные фрагменты мозаики выпали наружу, порезав мне лицо и руки острыми краями. По ту сторону не было ничего, кроме мрака.
БАМ!
Сон распался на множество отдельных частей, как если бы по стеклу ударили кулаком. Земные пейзажи, панорама Москвы и мои воспоминания исчезли в вихре сияющих осколков, а я наконец проснулся.
Бам-бам-бам.
Грохот кузнечных молотов, разбудивших меня, превратился в настойчивый стук в дверь каюты. Я моргнул, пытаясь прогнать остатки сна и понять, что происходит.
– Да, сейчас! – пробормотал я, отбросив в сторону одеяло.
Рука привычно стащила камуфлированные штаны со спинки стула. Лязгнула пряжка ремня с двуглавым орлом.
Застегивая пояс, я думал о причинах, которые могли заставить кого-то ломиться в мою дверь. Боевая тревога, нападение пиратов? Да ну, бред. Если бы нас атаковали, то по всему кораблю уже бы ревели сирены. Да и к тому же риск встретить пиратов здесь был минимален – космические разбойники обычно охотились у точек гиперперехода и волновых маяков. А сами пираты точно не стали бы стучаться.
– Кто? – крикнул я, прикидывая, что в комнате могло бы быть использовано как оружие.
– Дед Пехто! – раздался голос снаружи. – Открывай давай, лежебока чертов!
Я выдохнул, расслабившись. Напряжение ушло словно воздух из сдувшегося шарика. Я подошел к двери и нажал кнопку разблокировки. Панель отъехала в сторону.
– Ну чего ломишься? – вопросительно кивнул я, не будучи способным спросонья ни на что более вежливое.
Иван улыбнулся:
– И тебя с добрым утром. Собирайся и пошли, старик ждет всех на мостике. Дрон вернулся, так что он хочет, чтобы мы были готовы стартовать, как только док скажет, что все «ок».
Ванька ухмыльнулся еще шире, радуясь собственной рифме, а я моргнул, пытаясь осознать смысл слов товарища. Затем быстро кивнул и брякнув: «Сейчас буду», закрыл дверь.
Поморщившись и потерев лицо, я подхватил со спинки стула рубашку. Пальцы скользнули вниз, закрепляя магнитные пуговицы. Умыться и почистить зубы? Не, времени нет. Раз Иван сказал, что «старик ждет», значит Милорадович уже рвет и мечет. К внешнему виду он не придирается, а вот к пунктуальности вполне.
Уже на выходе мой взгляд скользнул по висящему на стене фото в рамке. Сорок два улыбающихся человека в парадной форме у входа в Императорскую Академию Космофлота. Молодые парни и девушки сидели и стояли возле памятника адмиралу Ушакову. Я знал, что на обратной стороне ровно столько же подписей под словами «Космопроходцы навсегда!». Был там и мой «автограф».
Я улыбнулся и покачал головой.
Космопроходцы. Первооткрыватели Новых Миров. «Искатели Эдема», как нас в шутку называли наши «старшие товарищи» из Императорского Космофлота. Они намекали на знаменитую речь адмирала Беринга, произнесенную им перед первым выпуском факультета космической разведки Академии. «Ну как? Все еще ищете для нас Эдем?» – было дежурным приветствием от флотских офицеров. При этом они обычно забывали, что без нашей скромной работы по поиску новых планет, пригодных для жизни, их гранд-крейсера и макрофрегаты и по сей день бы толкались в пределах Солнечной системы словно селедки в банке. Как говорил мой любимый учитель в Академии: «Флот может сколько угодно рассказывать, как благодаря им наши флаги реют на самых дальних рубежах, но ведь без нас эти самые флаги будет попросту некуда ставить!»
Когда я вновь открыл дверь, Иван все еще стоял там, прислонившись спиной к стене и сложив руки на груди.
Огромный, словно медведь, он был третьим ребенком в семье. Его отец и братья всю жизнь трудились в сельскохозяйственной артели-фабрикации, твердо стоя обеими ногами на «Матушке-Земле». А вот Ваньку вместо этого всегда тянуло к звездам. Потому, достигнув совершеннолетия, он, недолго думая, вступил в Армию. Отслужив четыре года в Космофлоте, он даже успел повоевать с пиратами в окраинных системах, а затем при распределении предпочел перековать мечи на орала и перевелся в корпус космопроходцев.
– Ты чего такой злой-то? Не выспался? – все так же весело улыбаясь, спросил он.
Я зевнул и поспешил прикрыть рот ладонью. Иван понимающе кивнул. В какой-то момент бессонница приходила ко всем на флоте, заставляя часами лежать в затемненной после отбоя каюте и смотреть в потолок. В такие моменты чувство одиночества и тоски по дому ощущалось особенно остро.
– Сон был хороший, – буркнул я.
– Да? А чего снилось-то хоть? Признавайся! Девчонки, да? – Иван засмеялся и пихнул меня локтем в бок.
– Я опять летал, – честно сказал я.
Друг прыснул.
– Такой большой, а все растешь. Куда тебе дальше-то, дылда?!
Я не ответил, пропустив подтрунивание мимо ушей. Вдвоем мы вошли в лифт, и двери с шипением закрылись.
Гордо именовавшаяся «мостиком» кабина корабля начиналась с четырех широких ступеней, выводивших на командирское возвышение. По бокам виднелись темные ниши, в которых стояли выключенные охранные роботы – человекоподобные железные машины с камерами вместо голов. Справа и слева от них вниз спускались короткие металлические лесенки, упирающиеся в кресла штурмана и офицера связи. Чуть поодаль от них, у самого носа, там, где обзорные окна смыкались друг с другом в некое подобие клюва, находилось утопленное в пол место пилота. Тип «Беринг» – дешевые в производстве, легкие в эксплуатации, долговечные рабочие лошадки корпуса космопроходцев Российской империи. Если мне не изменяла память, то сейчас бездны космоса бороздили еще порядка трех сотен таких же, как наш, звездолетов.
Перед командирским возвышением парила широкая голографическая сфера. Сотканная из лучей голубого света карта системы медленно вращалась вокруг своей оси, отмечая нашу текущую позицию зеленым треугольником. Шар, на орбите которого мы висели, был подписан скупой кодировкой Z-0-D-S-15. Несмотря на все перипетии XXI века, английский так и остался языком международного общения. Скорее по привычке, нежели из-за какой-то реальной необходимости в мире автоматических переводчиков.
Заложив руки за спину, перед голограммой стоял мужчина в офицерском мундире и фуражке. На поясе висели ножны с мономолекулярной саблей и лазерным пистолетом. Седая борода была аккуратно подстрижена, придавая ему сходство с арктическими капитанами из докосмической эры Старой Земли.
– Опаздываете, молодые люди, – ворчливым тоном произнес он.
Затем раздался благодушный смешок, и человек обернулся, одарив нас теплой отеческой улыбкой.
Говорят, что чем сильнее уважаешь кого-то, тем выше он тебе кажется. Не знаю так ли это, но, на мой взгляд, капитан Василий Милорадович был ростом с мифического атланта. Его глаза горели все тем же неугасимым огнем, с каким он, наверное, когда-то – целую жизнь назад – ступил на поверхность первого открытого им мира. А мягкие черты лица совсем не вязались с историями об отчаянном сорвиголове – сержанте абордажников по кличке Мило, – от рейдов которого в Первую Космическую буквально выли британские офицеры.
– Доброе утро, Василий Сергеевич, – не по уставу, а уже по привычке, выработанной годами совместной работы, отчеканили мы с Иваном.
– Доброе, доброе, – капитан задумчиво кивнул и, вернувшись к карте, взмахом руки открыл дополнительный голографический экран. – Дрон уже подняли, Алексей прямо сейчас проводит дезинфекцию и готовится забирать образцы. Как только он даст команду, мы стартуем.
Милорадович помедлил, затем улыбнулся еще шире.
– Ну что, ребята? У вашей команды ведь сегодня юбилей, а? Двадцатый мир. Такое бывает раз в жизни!
Мы переглянулись.
– Черт! А ведь он прав! – выдохнул Ванька. – Получается, в честь «Антигоны» называем?
– Ну, во-первых, не выражайся, а во-вторых, да! В честь нее, родимой, – я кивнул.
У космопроходцев существовало негласное правило: десятый открытый мир называли именем корабля, на котором они путешествуют, а двадцатый, соответственно, челнока наземной группы. И если для Милорадовича, открывшего больше полутора сотен планет, это уже было рутиной, то для нас – настоящим событием.
– Ты погоди еще! Вот тридцатый откроем и придется называть в честь тебя, дылда! – Ванька радостно хлопнул меня по спине.