От сухой земли поднималась душная пыль; она теснила дыхание, но нельзя оторваться от лопаты, нельзя курить, нельзя медлить.
Ракеты — вестники переднего края. Вчера их еще не было заметно, а сегодня они горят по всему небу. Если в воздухе ракета — близок враг. Надо ничем не выдать себя. Если гаубицы ставят на прямую наводку, то в далекие ракеты не верь.
Утро открыло артиллеристам широкую балку, которая, разрезая гряду высот, выходила на равнину, по которой, вернее всего, пойдут танки противника. Здесь негде укрыться; здесь все просматривается и простреливается; здесь виден каждый бугорок, и ничто не может проскользнуть по балке незамеченным. Здесь и был сосредоточен артиллерийский полк. Батареи полка, расположившись на узком фронте, стали на прямую наводку. Они были размещены поэшелонно в глубину, заперев собой выход из балки.
В створе батареи лежало скошенное ячменное поле. По нему пробежала жнейка, и поле ощетинилось жесткой стерней. Снопы уложены в прикладки, подъезжай и вези их на ток, к молотилкам. Возле копен окапывались пехотинцы, поставив перед собой ячменные снопы.
Батарея стояла наготове, орудия грозно торчали из-под сеток в пустое поле. Томительное бездействие изнуряло солдат. Наводчик Бабичев, вплетая пучки ячменя в маскировочную сетку, недовольно сказал:
— Сколько можно ждать? Мы — гаубичники. Разве мы не били немцев с закрытых позиций?
Бой начался совсем близко, где-то за высотами, и огонь гаубиц мог оказать серьезную помощь, но батереям приказано молчать.
Сержант Хвастанцев только что вернулся от комбата с наблюдательного пункта, где, как и в расчетах, была та же настороженность. С холма НП Хвастанцев видел степь в желтых пажитях, в копнах убранного хлеба. Агренков, показывая сержанту на эту равнину, говорил:
— Здесь — крепость.
По степи вдоль грейдера стояли артиллерийские батареи, укрытые сетками, снопами хлеба. Гаубичная батарея замыкала собой боевой порядок артиллерийского полка, была последним огневым забором на прямом пути в Сталинград.
— Бабичев, — остановил Хвастанцев наводчика, — сегодня от нас с тобой требуется очень мало: не пропустить через эту балку врага. Фронт велик, а солдат отвечает за свою позицию. Давай подумаем кое о чем.
Они легли на бруствер и, просматривая полосу вероятного обстрела, заметили копну снопов, которая закрывала обзор в южной части балки.
— Вечером же убрать, — сказал Бабичев.
— Слушаюсь.
— Вот это поле мы не сдадим врагу, — проговорил Хвастанцев, указывая рукой на полосу ячменной пажити, лежащей между курганами. Поле вдали замыкалось грядой высот. Крестцы копен выстроились в ряд один за другим. Легкие белые паутины проносятся в воздухе, обмотали выставленную вперед вешку, набились в маскировочную сетку.
«Не сдадим» — значит, батарея будет жить, воевать и он, Михаил Хвастанцев, дождется наступления. «Почему же, сержант, разве это поле самое богатое и красивое и без него нельзя жить? Да, нельзя — „Ни шагу назад“. Пусть это самое обыкновенное поле колхозное станет землей, по которой враг не пройдет, а если ступит— умрет».
Слева на кургане, где НП батареи, старший сержант Петраковский вырыл окопчик для телефонной станции, рядом в щели у стереотрубы — разведчик Тасеев. Орудия, наблюдатели, мины — по всей степи.
Люди окопались, замаскировались, приготовились к смертельному бою.
Ночью бой за высотками затих. Оттуда везли раненых; солдаты, которые могли двигаться без помощи других, шли медленно, делая частые остановки.
Враг наседал, пополняя растрепанные части свежими силами и новой техникой. За совхозом «Приволжский» уже сосредоточились ударные танковые части. Самолеты непрерывно кружились над степью, высматривая боевые порядки советских частей. Трудно сидеть в окопе, лежать под камуфляжем, глядеть на самолеты врага и думать: «Заметил или нет? Убьет или не убьет?»
Агренков, выбирая место для командного наблюдательного пункта, мало думал о его защите или безопасности. Это часто бывала огневая позиция.
Сержант Хвастанцев оставался за командира огневого взвода. Агренков доказывал в штабе дивизиона целесообразность подобного положения. Комбату сержант нравился. И Агренкову пошли навстречу. Хвастанцева не заменили, к тому же он был человеком грамотным, храбрым, умелым и расторопным.
У орудия, под сеткой камуфляжа, как бывает на прямой наводке, люди ведут себя зорко и настороженно. Через каждые пять минут раздаются звонки телефона — Петраковский проверяет линию, выставленный за наблюдателя наводчик Бабичев почти непрерывно выкрикивал: «Воздух!» Серые тени от сетки и пучков ячменя мягко лежали на артиллеристах. Заденет степной ветер маскировочную сетку, и тени запляшут. На бреющем полете с ревом пронесся «мессер». Из-за высот наплывал рокот боя.
Батарея молчала весь день. Солдаты начали писать письма.
Бабичев писал: «Мы стоим среди поля. Хлеб убран. Это поле наше и будет нашим. С минуты на минуту ждем боя».
Бабичев показал письмо Хвастанцеву. Тот, прочитав, сказал:
— Ты прав. Поле вечно будет нашим…
Так и стали пологую балку сталинградской степи называть «нашим полем». На картах оно значилось под названием Голодной балки.
«Наше поле»… Хвастанцев еще раз оглядел ячменное жнивье.
— Товарищи, — с волнением обратился он к бойцам, — скоро будет бой. Будем стоять насмерть!
…Агренков был предупрежден из штаба полка, что полк уже вступил в бой, что надо ждать, прежде всего, немецких танков, и они могут появиться неожиданно.
До 20 августа в районе совхоза «Приволжский» было подбито и уничтожено 15 танков, но у немцев их сотни, снабженных огнеприпасами и заправленных горючим до самого Сталинграда. Несмотря на всю поспешность занятия нашими войсками обороны юго-западнее Сталинграда, она на широком фронте оказалась стойкой и непоколебимой, что вынуждало врага распылять свои силы.
Артиллерийские батареи с часу на час густели в степи. Агренкову становилась все яснее обстановка предстоящего боя. Среди равнины таилась та сила, которая должна остановить врага. На пути к Сталинграду вставал суровый артиллерийский заслон. Грохот воздушной бомбежки уже доносился от Дубового Оврага и Малых Чапурников, а над равниной — ни вспышки, ни выстрела, ни дымка. Равнина молчала.
Полоса обстрела… Хвастанцев по едва заметным приметам разделил ее на шесть секторов. Шесть залпов. Будут ли они все точными? Крейсерская скорость танка в условиях боя незначительна. Это хорошо. И он рассчитывал на наивысшую плотность и меткость огня.
В расчет приполз артмастер старшина Шальнев. Он осмотрел пушку, снаряды.
— Гаубица не откажет, — сказал он. — Потрудились хорошо — мозолей полная горсть у каждого.
Он говорил с простой сердечностью, в которой была уверенность человека в силе своего труда.
— Я согласен, товарищ гвардии старшина, — отозвался наводчик Бабичев, — но на всякий случай подготовили вторую…
Его прервали. Пришло то, чего ждали, к чему готовились. Телефонист передал приказ комбата:
— К бою!..
— К бою! — повторили командиры орудий, и, глянув вперед, Хвастанцев увидел за поворотом балки угловатые коробки вражеских танков. Они показались внезапно. Танки стояли за изгибом, готовясь к выходу на равнину.
Агренков приказал по телефону:
— Без моей команды не стрелять. Каждый снаряд класть в цель. Сохранить маскировку.
А танки, покачивая дулами орудий, медленно ползли в полосе огня гаубичной батареи. Артиллерия молчала. Наводчик Бабичев уже не раз ловил в перекрестке панорамы то одну, то другую машину, но команды к стрельбе не поступало.
Сержант Хвастанцев держал край маскировочной сетки, готовый мгновенно откинуть ее для стрельбы из орудия. Его батарея стояла в последнем уступе боевых порядков полка. Он знал, что десятки орудий нацелены на вражеские танки.
Танки двигались все так же медленно, не доверяя степной тишине, осторожно ощупывая сухую, окаменевшую землю. Они выходили на равнину, останавливались и принимали пехотный десант. Самый удобный момент для огня батареи, но над ней кружились «мессершмитты» и где-то в высоте назойливо подвывал самолет-корректировщик. Хвастанцев понимал, что обнаружить себя в такую минуту — значит попасть под удар с воздуха.
Немецких танков выползло на равнину до полсотни; к ним подходили новые, за которыми бежали автоматчики.
Танки уже зашли в тыл наблюдательного пункта командира гаубичной батареи.
Неожиданно старший сержант Петраковский доложил Агренкову:
— Гусеницы танков оборвали кабель. Связи со штабом полка нет.
Агренкова прошиб озноб. Он испугался одного и самого главного: одновременный массированный удар может сорваться.
На фланге открыли огонь из сорокапятимиллиметровок. Три вражеских танка мгновенно загорелись. Над равниной поднялись столбы дыма. Агренков решил спешить на батарею. «Всем?» Нет. У солдат-разведчиков и связистов наблюдательного пункта — два противотанковых ружья, гранаты, ручной пулемет. Огнем с фланга они могут отрезать пехоту от машин, смахнуть десантников с брони. Агренков сказал Петраковскому:
— Иду к расчетам.
Поле между огневыми позициями батареи и наблюдательным пунктом заполнилось немецкими танками, к которым подходили автоматчики и садились на броню.
Петраковский и Тасеев молча смотрят на комбата, ждут его приказаний. Агренков снял бинокль, зарядил пистолет, взял гранату.
— Вам оставаться здесь. С ударом гаубиц — открывайте огонь по десанту. Прощайте, друзья.
Тасеев схватил комбата за руку:
— Товарищ гвардии старший лейтенант, надейтесь на нас. Приказ выполним, не отойдем.
Агренков накинул побуревшую от времени плащ-палатку, сбросил фуражку и, в последний раз окинув взглядом окоп наблюдательного пункта, попрощался с Петраковским и Тасеевым. Выбравшись из окопа, он прилег и внимательно огляделся: «Где батарея?» Артиллеристы так хорошо поставили камуфляж, что различить среди жнивья и разваленных копен орудия было нелегко. Но главное: как пробраться через боевой порядок немецких танков? Там, видимо, отдана какая-то команда: десант покинул головные машины, а их люки стали закрыват