Август и сентябрь мы, “меньшевики”, потратили на то, чтобы доказать свою правоту в споре с “большевиками”; ходили и в отдел пропаганды ЦК КПК, и в приемную Госсовета. И добивались встречи с министром иностранных дел. Чэнь И вообще-то был старым другом моего отца, они еще вместе во Франции учились. Судьба развела их на какое-то время, но в Пекине они стали регулярно, по-дружески встречаться, играть в игру, которая по-русски называется “го”. Чэнь И домой к нам приезжал, отец к нему ездил. Потом они стали назначать встречи на нейтральной территории, в правительственной гостинице “Пекин”. Одним словом, я его хорошо знала с раннего детства. Он такой веселый был дядька. Как-то пришел к отцу, стоит в дверях гостиной. Я собираюсь выйти. А он: “Ну-ка, скажи, ты кто? Китаянка? Или иностранка?” А я что-то промычала и мимо него проскользнула. Такие были отношения.
И тут нашей группе назначают с ним встречу в закрытом партийном клубе, хорошо охраняемом. Я отправилась на велосипеде и чуть задержалась. Появилась, когда основная группа уже прошла; пока у ворот охранники разбирались, кто я и что я, короткая встреча закончилась. Иду, сопровождаемая охранником, по красивой китайской галерее. А навстречу мне Чэнь И, за ним наши ребята, что-то еще пытаются доспросить. Он видит меня, восклицает: “А! Илла! – У него сычуаньский диалект, а сычуаньцы путают «н» и «л». – И ты здесь?” Типа и ты, Брут? Но вполне дружелюбно.
Это была моя последняя встреча с ним; в 1971-м он умер, его довели до рака – основные события вокруг МИДа, весьма драматические, развернулись позже, когда я была уже в тюрьме.
Мао Цзэдун заявил, что Пекин – очаг революции, а пламя революции нужно разжигать по всей стране. После чего Политбюро и практически все партийные органы утратили свою власть; отныне страной управляла группа по делам “культурной революции”. Она-то и продавила решение о бесплатном проезде всех учащихся Китая любыми видами транспорта по всей стране. (Ну, регулярных авиарейсов тогда почти не было, поэтому речь шла об автобусах и поездах.)
Кроме того, местным руководителям велели организовать бесплатное проживание и питание прибывающей молодежи на базе кампусов, а в городках поменьше, не университетских, – в средних школах.
Примерно с конца сентября хунвейбины стали разъезжаться по стране. Например, мой двоюродный брат, наш с Аллой ровесник, который учился в Пекинском институте машиностроения, сразу же отправился в соседний город, где вел революционную агитацию среди жителей. Хунвейбинам было чем заняться – они не только распространяли свет революции, но и охотно разоблачали друг друга, писали доносы: типа такой-то активист заявил, что едет разжигать революционный пожар, а на самом деле прихватил свою подружку, и они укатили непонятно куда, но понятно зачем.
Я так засиделась в Пекине, что хотелось тоже сорваться с места, посмотреть, что происходит в стране. Но если уж куда-то ехать, то в приятной компании. Мы сколотили свою хунвейбинскую группу из трех китарусок: я, Ляля и Рая с французского отделения, чистокровная китаянка, но выросшая в Москве. Составили маршрут. Сеть железных дорог тогда была еще слабой. Из Пекина мы решили выдвинуться на юг, через Нанкин и Шанхай в Ханчжоу. И потом можно было через Куньмин заехать в Сиань, замкнуть круг.
Выехали в 20-х числах октября. Вокзальная площадь была усеяна хунвейбинами. В основном учениками средней школы, с 7-го по 12-й класс. Ну и, конечно, студентами. А самым младшим лет по двенадцать: даже 5–6-е классы к тому моменту пришли в движение.
Подали состав. Все набились в него, как в фильмах о гражданской войне. Уже поздно, чуть ли не полночь; мы с трудом нашли место в уголочке, поспали несколько часов. Открываю глаза – поезд еще стоит. “Он опять поспал немножко и опять взглянул в окошко”. Таким образом, с затяжными остановками, мы за двенадцать часов добрались до соседнего города Тяньцзиня, 100 с небольшим километров от столицы. Весь график движения был сбит этими хунвейбинскими составами.
В Нанкине – первая запланированная остановка. Сразу на вокзале – приемный пункт. Мы показали наши студенческие удостоверения, получили направление в университет с разрешением оставаться сколько захотим. Вообще, жить во время путешествия нам приходилось по-разному. Как правило, даже не на кроватях спали: кое-где просто вынесли столы из аудиторий, накидали сено. Но в юности это не так важно, в любом положении хорошо спится. Есть приходилось что дают, в основном рис и чуть-чуть овощей, соленья какие-то. У нас были, конечно, карманные деньги: мы с Лялей – дочери (всё еще) привилегированного отца, у Раи папа – заведующий департаментом МИДа. То есть тоже не бедная девочка. Но мы решили сохранять революционную сознательность; будем питаться согласно тем нормам, какие существуют в институтских столовых. На половину юаня в день на человека. Вечером сводили бюджет, если перерасходовали, то на следующий день экономили.
Но вот мы прибыли в Шанхай, который был самым европеизированным городом в Китае. Здесь даже в простеньких кафе и магазинах продавали вкусные пирожные. Самое дорогое – с кремом – стоило всего 10 фыней, китайских копеек. Такое роскошество мы могли себе позволить: выпить кофе и съесть по пирожному. А нужно сказать, что летом 1965-го, за год до хунвейбинского путешествия, мы с Лялей и родителями были в Шанхае. Заходили в одно из лучших кафе на главной улице. Там царил старорежимный дух, всё изысканно. Я и предложила девочкам: “Давайте зайдем! Может, то кафе еще работает, удастся полакомиться”.
Были мы, как всегда, в полувоенной форме, с повязками. Единственное, у меня не было нормальной фуражки, поскольку отец никакого отношения к армии не имел, а достать фуражку было трудно. Волосы у меня тогда были пышные, торчали, как грива, и я их прятала под отцовской кепкой (светлые волосы вызывали подозрение, с чем мы уже столкнулись в Нанкине).
Так, в хунвейбинском облачении, мы и вошли в самое пижонское кафе Шанхая, поднялись на второй этаж. Видим, публика молодая, но какая-то странная. Все одеты вроде как принято, в синие кители, на головах кепки. Но полагалось китель застегивать наглухо и сидеть с прямой спиной. А они какие-то расслабленные, нога на ногу, курят, кители распахнуты, вороты рубашек видны. Нам-то было наплевать, мы же пришли кофе выпить и пирожные съесть, но публика заерзала. Начала как-то подбираться. Ножки складывают. Пуговички застегивают. Садятся ровно. На нас смотрят исподтишка. Ба! Они ж нас приняли за один из хунвейбинских патрулей, которые следили за моральным порядком, что-то вроде полиции нравов.
Подходит официант, мы делаем заказ. Тут публика начинает расслабляться, напряжение спало: не патруль, а такие же мелкобуржузные элементы.
Через пару дней мы узнали от студентов института иностранных языков, что в городе пройдет футбольный матч. Международный! Албания – Китай. Надо пойти посмотреть, развлекаться-то больше нечем. И там на трибунах мы встретили знакомого шанхайца, который играл одно время в государственной сборной по пинг-понгу, жил поэтому в Пекине и заглядывал к нам в гости. И он спрашивает: “А вы в шанхайское кафе ходили?” – “Ходили”. – “О! Теперь понятно. Тут слух прошел, что какие-то странные хунвейбины появились в Шанхае. Заходят в кафе, заказывают кофе, пирожные, никого при этом не трогают. Я, – говорит он, – не поверил, таких хунвейбинов быть не может”.
Но пирожными дело не ограничивалось.
На улицах Шанхая к нам подходили разные люди, кто помладше, кто постарше: “Мы рабочие. А вы, хунвейбины, откуда?” Мы отвечаем: “Пекин, третий штаб”. – “О, третий штаб. Слушайте, у нас сейчас будет митинг революционный. Пойдемте с нами. Выступите, подогреете энтузиазм”. С одной стороны, как откажешься, с другой – у Ляли русский акцентик звучит, Рая по-русски говорит лучше, чем по-китайски, это заметно. Господи, придется мне выступать. Нас повели в старый шанхайский кинотеатр, многоярусный, похожий на оперный театр. Весь набит рабочей публикой. Скорее молодой, чем пожилой. Я выхожу на сцену, произношу пламенную речь в поддержку товарищей рабочих. Кричу: “Да здравствует товарищ Мао Цзэдун! Да здравствует революционная линия Мао Цзэдуна!”
И раздаются бурные аплодисменты.
В итоге путешествие затянулось.
Группа по делам “культурной революции” объявила: прекращаются занятия во всех учебных заведениях, чтобы молодежь могла заниматься революцией. ЕГЭ тоже отменили, вместе с поступлением в университеты. Мы думали, что однократно (как раз Алла должна была сдавать), выяснилось, что надолго. Так что вся молодежь была свободна. Добравшись до Ханчжоу, мы не только выполнили свой революционный долг, участвуя в собраниях, но и погуляли вокруг прекрасного озера Сиху. И решили, что пора двигаться дальше.
Учитывая прежний опыт, встали пораньше, чтобы первыми прорваться в вагоны и занять сидячие места. На вокзале военные выстраивали хунвейбинов в организованную очередь, мы были в ее начале, но перед самой посадкой выяснилось, что офицер перепутал платформы, все сбилось, и первые стали последними. Нужный нам поезд был набит под завязку, у нас не было шансов взять его штурмом. А в город Куньмин, куда мы намылились, поезда ходили только раз в сутки. Заночевали прямо на перроне, чтобы опять не проморгать состав. Был уже ноябрь – даже на юге в это время уже не очень уютно. Нашли под навесом циновки, надели на себя все что можно, укутались с головой. Наутро встаем, и выясняется, что нужного нам поезда вообще не будет. Потому что в революционную борьбу стали втягиваться рабочие, и забастовщики перекрыли линию возле Шанхая. Мы поняли, что вторую ночь на вокзале не выдержим, и приняли единственно возможное решение: садимся в первый попавшийся поезд.
Но легко сказать – садимся. Подходит поезд. Он уже полон, только в одном вагоне окна открыты. Вещей у нас не так много, но все-таки у каждой по сумочке. Cначала подсадили Аллу, как младшую, потом Раю, потом сумки закинули. Хунвейбины, сидевшие в вагоне, сначала реагировали спокойно: ладно, залезла одна девчонка. Потом вторая. Потом сумки появились. Они решили, что это перебор, и стали окно закрывать. А я как раз лезу. Была страшная минута, когда Ляля и Рая пытались меня затянуть, а мальчишки выталкивали. Я бы не расшиблась, но осталась без документов и денег. Они уедут, а дальше что? Тут по