тически наверняка невиновен{66}. Тем не менее «дело Мясоедова» привело к волне арестов его коллег и других лиц, обвиненных в шпионаже. Данное дело было лишь одним из массы примеров того, как обвинения в шпионстве и измене становились основной частью текущего политического дискурса. Подобные обвинения нередко были направлены и на известных лиц, носивших немецкие фамилии. В январе 1915 г. поражения на Северном фронте вызвали распространение слухов об измене командующего 10-й армией генерала В.Ф. Сиверса и его начальника штаба Будберга, что чуть не довело их до военного суда{67}. Генерал П.К. Ренненкампф был уволен из армии после неудачи осенней кампании 1914 г. в Восточной Пруссии, а также в свете распространившихся слухов и начала официального расследования в связи с обвинениями в измене. Хотя расследование выявило полную невиновность генерала, его результаты не были опубликованы по причинам полной убежденности общественного мнения не только в виновности Ренненкампфа, но и в том, что другие члены «немецкой партии» в правящих сферах покрывают его{68}.[21] Слухи и рассказы об измене быстро стали основной чертой российского политического пейзажа. Представители властей и вольные публицисты предпочли превратить кампанию против шпионажа в массовую шпиономанию, воплотившуюся в преследовании целых категорий населения империи.
Приемы российской периодической печати в известной мере повлияли на взрывоопасный характер некоторых шпионских скандалов и вообще способствовали нарастанию угарно-патриотической и шовинистической волны во время войны. В течение первой недели войны власти закрыли целый ряд критически настроенных по отношению к войне органов печати (в большинстве своем — социалистических), однако субсидировали и поощряли все «патриотические» газеты и отдельные статьи, даже если они открыто провоцировали враждебность к представителям национальных меньшинств внутри империи[22]. Это говорит о том, что цензурные органы вполне могли и перестараться. Кампании против вражеских подданных в печати были обычным явлением практически для всех воюющих стран, причем в ряде случаев с гораздо менее строгой военной цензурой. В России даже наиболее терпимые и прогрессивные массовые газеты, как, например, «Газета-копейка», издатель которой до войны ставил своей целью способствовать развитию терпимости, образования и просвещения народных масс, внезапно перешли на весьма своеобразную позицию по убеждению своих читателей в выгодах войны и необходимости мобилизации низших классов общества против врага. Основной задачей цензуры в этом вопросе стало препятствование открытому выражению взглядов немногих противников насильственных мер, применяемых к вражеским подданным[23].
Либеральные и националистические программы и организации
В то время как армия и периодическая печать старались достойно ответить на призыв правительства к бдительности по отношению к враждебным национальным меньшинствам, политические партии и общественные организации также формировали серьезные националистические программы, причем в самых различных вариантах. Одна из наиболее важных проблем была сформулирована либералами и рядом представителей умеренных кругов, рассматривавших «прекращение внутренних распрей» и объединение всех народов России против общего врага в рамках собственной системы политических взглядов. Для лидера конституционно-демократической партии (кадетов) П.Н. Милюкова русская нация определялась не этническими или конфессиональными признаками, а гражданством{69}. Для него и большинства либералов консолидация и уравнение как в обязанностях (военная служба), так и в правах всех граждан были центральной идеей воюющей нации. Многое в политических устремлениях либералов может рассматриваться как часть усилий по созданию современного сообщества граждан, и многие либералы стремились к тем же целям, что и якобинцы в период Французской революции, определявшие свою цель так: «Гарантировать равенство граждан и объединить всю нацию в восторженной преданности республике»{70}. Естественно, основная проблема здесь заключалась в том, что Россия была не республикой, а квазиконституционной монархией. Российскую империю пока никак нельзя было назвать страной, населенной в полном смысле гражданами, осознающими свое гражданство, потому что перед лицом закона индивидуумы по-прежнему более зависели от своей сословной и конфессиональной принадлежности. Однако в начале войны многие либералы надеялись, что царь и правительство предоставят больше прав и простора для вовлечения всего общества в то, что довольно быстро стало именоваться «народной войной». Действительно, согласно концепции либералов, народная война требовала если не провозглашения республики, то по крайней мере укрепления осознания гражданства — другими словами, расширения круга прав, наряду с обязанностями. С этой точки зрения в мировом масштабе война выглядела как противоборство общностей граждан (или, в случае с Россией, формирующегося общества).
Это объясняет, почему либералы далеко не всегда выступали против мер, направленных против граждан вражеских государств. На самом деле идея освобождения России от германского торгового и финансового капитала была популярна среди многих кадетов. Пока подобные меры не затрагивали российских подданных, они могли считаться частью «здорового русского национализма», активно взыскуемого видными либеральными мыслителями в течение войны{71}. Более того, многие кадеты во время войны поддерживали меры по отмене «привилегий» прибалтийских немцев, поскольку в этом можно было усмотреть шаги по направлению к установлению равенства прав и обязанностей, присущего универсальному гражданству{72}.
Июль 1914 г. стал знаковым для либералов: идеализированный момент возможного создания гражданского и национального единства, укрепление универсальной гражданственности, создание «воюющей нации»… Таким образом, поддержка либералами правительства, военных усилий и даже мер против вражеских подданных может рассматриваться как предложенная на условиях «национализации» империи — в смысле консолидации государства, основанного на гражданском национализме и ограниченного гражданственностью.
Правые партии
Если либералы призывали к национализации государства по образцу национальной гражданственности Французской революции, то члены фракции правых Государственной Думы и крайне правых организаций стремились к совершенно другой «национализации». Правая агитация против евреев, поляков, немцев, вообще иностранцев и других «инородцев» имела солидную довоенную историю. Война, естественно, привела к усилению этой риторики; она также трансформировала структурные взаимоотношения как своих, так и иностранных врагов и союзников в представлении правых.
Например, в предвоенные годы среди правых политиков не было полного согласия в том, стоит ли включать немцев в список подозрительных национальных меньшинств. Многие из них разделяли то мнение, что немецкие колонисты являются опорой самодержавия в деревне, что прибалтийские немцы более лояльны и достойны доверия, чем представители меньших этнических групп — эстонцы, латыши и литовцы, а союз с Германией более соответствует консервативно-монархическим принципам Российской империи, чем союз с республиканской Францией и демократизированной Великобританией[24]. Подобная консервативная ориентация во внешней политике часто открыто называлась «прогерманской»{73}. Рост напряженности в отношениях с Германией и Австрией вынудил многих правых политиков перейти на позиции открытой враждебности к российским немцам. Однако германофильская ориентация по-прежнему имела влиятельных сторонников даже накануне войны. Характерно, что именно бывший министр внутренних дел П.Н. Дурново в феврале 1914 г. направил царю пророческую записку, в которой утверждал, что война с Германией приведет к серьезному общественному недовольству и падению режима. Он настаивал, что многие немцы верно служат царю и, в отличие от других иностранных инвесторов, постоянно живут в России, становясь вместе со своими предприятиями частью народного хозяйства, а враждебное отношение к ним лишь подрывает государственную власть{74}.
Однако как только началась война, подобные речи никто более не желал слушать. Война вызвала буквально взрыв энергии правых, а также целый шквал обращений к царю, исходивший от вновь созданных в первую неделю войны отделений различных правых организаций{75}. Многие из них призывали самодержца и весь народ к решительной борьбе против всех внутренних врагов. Если либералы надеялись достичь единства путем создания универсальной гражданственности, то многие правые выражали противоположный взгляд. Их идеалом стала сравнительно небольшая народная общность, сплотившаяся вокруг русского национального ядра и объединяющая всех ей сочувствующих в общей борьбе как с внешними, так и с внутренними врагами{76}. Основными внутренними врагами перед войной считались поляки и евреи, поэтому с ее началом и немцы в правых декларациях и агитации в печати закономерно и оперативно были зачислены во вражеский лагерь и стали предметом особого внимания