Русский романс — страница 9 из 21

Поэты второй половины XIX века

ЯКОВ ПОЛОНСКИЙ(1819–1898)

289. Солнце и месяц[301]

Ночью в колыбель младенца

Месяц луч свой заронил.

«Отчего так светит Месяц?» —

Робко он меня спросил.

В день-деньской устало Солнце,

И сказал ему господь:

«Ляг, засни, и за тобою

Все задремлет, все заснет».

И взмолилось Солнце брату:

«Брат мой Месяц золотой,

Ты зажги фонарь — и ночью

Обойди ты край земной.

Кто там молится, кто плачет,

Кто мешает людям спать,

Все разведай — и поутру

Приходи и дай мне знать».

Солнце спит, а Месяц ходит,

Сторожит земли покой.

Завтра ж рано-рано к брату

Постучится брат меньшой.

Стук-стук-стук! — отворят двери,

«Солнце, встань — грачи летят,

Петухи давно пропели —

И к заутрене звонят».

Солнце встанет, Солнце спросит:

«Что, голубчик, братец мой,

Как тебя господь-бог носит?

Что ты бледен? что с тобой?»

И начнет рассказ свой Месяц,

Кто и как себя ведет.

Если ночь была спокойна,

Солнце весело взойдет.

Если ж нет — взойдет в тумане,

Ветер дунет, дождь пойдет,

В сад гулять не выйдет няня

И дитя не поведет.

1841

290. Тишь[302]

Душный зной над океаном,

Небеса без облаков;

Сонный воздух не колышет

Ни волны, ни парусов.

Мореплаватель сердито

В даль пустую не гляди:

В тишине, быть может, буря

Притаилась, погоди!

1843

291. Узник («Меня тяжелый давит свод…»)[303]

Меня тяжелый давит свод,

Большая цепь на мне гремит.

Меня то ветром опахнет,

То все вокруг меня горит!

И, головой припав к стене,

Я слышу, как больной во сне.

Когда он спит, раскрыв глаза, —

Что по земле идет гроза.

Налетный ветер за окном,

Листы крапивы шевеля,

Густое облако с дождем

Несет на сонные поля.

И божьи звезды не хотят

В мою темницу бросить взгляд;

Одна, играя по стене,

Сверкает молния в окне.

И мне отраден этот луч,

Когда стремительным огнем

Он вырывается из туч…

Я так и жду, что божий гром

Мои оковы разобьет,

Все двери настежь распахнет

И опрокинет сторожей

Тюрьмы безвыходной моей,

И я пойду, пойду опять,

Пойду бродить в густых лесах,

Степной дорогою блуждать,

Толкаться в шумных городах…

Пойду, среди живых людей,

Вновь полный жизни и страстей,

Забыть позор моих цепей.

<1844>

292. Тени

По́ небу синему тучки плывут,

По́ лугу тени широко бегут;

Тени ль толпой на меня налетят —

Дальние горы под солнцем блестят;

Солнце ль внезапно меня озарит —

Тень по горам полосами бежит.

Так на душе человека порой

Думы, как тени, проходят толпой;

Так иногда вдруг тепло и светло

Ясная мысль озаряет чело.

1845

293. Вальс «Луч надежды»[304]

Надежды вальс зовет, звучит —

И, замирая, занывает;

Он тихо к сердцу подступает,

И сердцу громко говорит:

Среди бесчисленных забав,

Среди страданий быстротечных —

Каких страстей ты хочешь вечных,

Каких ты хочешь вечных прав?

Напрасных благ не ожидай!

Живи, кружась под эти звуки,

И тайных ран глухие муки

Не раздражай, а усыпляй!

Когда ж красавица пройдет

Перед тобой под маской черной

И руку с нежностью притворной

Многозначительно пожмет, —

Тогда ослепни и пылай! —

Лови летучие мгновенья

И на пустые уверенья

Минутным жаром отвечай!

1845

294. Птичка[305]

Пахнет полем воздух чистый…

В безмятежной тишине

Песни птички голосистой

Раздаются в вышине.

Есть у ней своя подруга,

Есть у ней приют ночной,

Средь некошенного луга.

Под росистою травой.

В небесах, но не для неба,

Вся полна живых забот,

Для земли, не ради хлеба,

Птичка весело поет.

Внемля ей, невольно стыдно

И досадно, что порой

Сердцу гордому завидна

Доля птички полевой!

295. Вызов[306]

За окном в тени мелькает

        Русая головка.

Ты не спишь, мое мученье!

        Ты не спишь, плутовка!

Выходи ж ко мне навстречу!

        С жаждой поцелуя,

К сердцу сердце молодое

        Пламенно прижму я.

Ты не бойся, если звезды

        Слишком ярко светят:

Я плащом тебя одену

        Так, что не заметят!

Если сторож нас окликнет —

        Назовись солдатом;

Если спросят, с кем была ты, —

        Отвечай, что с братом!

Под надзором богомолки

        Ведь тюрьма наскучит;

А неволя поневоле

        Хитрости научит!

1844

296. Затворница[307]

В одной знакомой улице

        Я помню старый дом,

С высокой, темной лестницей,

        С завешенным окном.

Там огонек, как звездочка,

        До полночи светил

И ветер занавескою

        Тихонько шевелил.

Никто не знал, какая там

        Затворница жила,

Какая сила тайная

        Меня туда влекла,

И что за чудо девушка

        В заветный час ночной

Меня встречала, бледная,

        С распущенной косой.

Какие речи детские

        Она твердила мне:

О жизни неизведанной,

        О дальней стороне.

Как не по-детски пламенно,

        Прильнув к устам моим,

Она, дрожа, шептала мне:

        «Послушай, убежим!

Мы будем птицы вольные —

        Забудем гордый свет…

Где нет людей прощающих,

        Туда возврата нет…»

И тихо слезы капали —

        И поцелуй звучал…

И ветер занавескою

        Тревожно колыхал.

1846

297. Ночь[308]

Отчего я люблю тебя, светлая ночь, —

Так люблю, что страдая любуюсь тобой!

И за что я люблю тебя, тихая ночь!

Ты не мне, ты другим посылаешь покой!..

Что мне звезды — луна — небосклон — облака —

Этот свет, что, скользя на холодный гранит,

Превращает в алмазы росинки цветка,

И, как путь золотой, через море бежит?

Ночь! — за что мне любить твой серебряный свет!

Усладит ли он горечь скрываемых слез.

Даст ли жадному сердцу желанный ответ,

Разрешит ли сомненья тяжелый вопрос!

Что мне сумрак холмов — трепет сонных листов —

Моря темного вечно-шумящий прибой —

Голоса насекомых во мраке садов —

Гармонический говор струи ключевой?

Ночь! — за что мне любить твой таинственный шум!

Освежит ли он знойную бездну души,

Заглушит ли он бурю мятежную дум —

Все, что жарче впотьмах и слышнее в тиши!

Сам не знаю, за что я люблю тебя, ночь, —

Так люблю, что страдая, любуюсь тобой!

Сам не знаю, за что я люблю тебя, ночь, —

Оттого, может быть, что далек мой покой!

1850

298. «Мое сердце — родник, моя песня — волна…»[309]

Мое сердце — родник, моя песня — волна,

      Пропадая вдали, — разливается…

Под грозой — моя песня, как туча, темна,

      На заре — в ней заря отражается.

Если ж вдруг вспыхнут искры нежданной любви

      Или на сердце горе накопится —

В лоно песни моей льются слезы мои,

      И волна уносить их торопится.

<1856>

299. Из Бурдильена («Ночь смотрит тысячами глаз…»)[310]

Ночь смотрит тысячами глаз,

      А день глядит одним;

Но солнца нет — и по земле

      Тьма стелется, как дым,

Ум смотрит тысячами глаз,

      Любовь глядит одним;

Но нет любви — и гаснет жизнь,

      И дни плывут, как дым.

<1874>

300. Диссонанс («Пусть по воле судеб я рассталась с тобой…»)[311]

(Мотив из признаний Ады Кристен)

Пусть по воле судеб я рассталась с тобой, —

Пусть другой обладает моей красотой!

Из объятий его, из ночной духоты,

Уношусь я далеко на крыльях мечты.

Вижу снова наш старый, запущенный сад:

Отраженный в пруде потухает закат,

Пахнет липовым цветом в прохладе аллей;

За прудом, где-то в роще, урчит соловей…

Я стеклянную дверь отворила — дрожу —

Я из мрака в таинственный сумрак гляжу.

Чу! там хрустнула ветка — не ты ли шагнул?!

Встрепенулася птичка — не ты ли спугнул?!

Я прислушиваюсь, я мучительно жду,

Я на шелест шагов твоих тихо иду —

Холодит мои члены то страсть, то испуг —

Это ты меня за руку взял, милый друг?!

Это ты осторожно так обнял меня,

Это твой поцелуй — поцелуй без огня!

С болью в трепетном сердце, с волненьем в крови

Ты не смеешь отдаться безумствам любви, —

И, внимая речам благородным твоим,

Я не смею дать волю влеченьям своим,

И дрожу, и шепчу тебе: милый ты мой!

Пусть владеет он жалкой моей красотой!

Из объятий его, из ночной духоты,

Я опять улетаю на крыльях мечты,

В этот сад, в эту темь, вот на эту скамью,

Где впервые подслушал ты душу мою…

Я душою сливаюсь с твоею душой —

Пусть владеет он жалкой моей красотой!

<1876>

301. Узница[312]

Что мне она! — не жена, не любовница,

        И не родная мне дочь!

Так отчего ж ее доля проклятая

        Спать не дает мне всю ночь!

Спать не дает, оттого что мне грезится

        Молодость в душной тюрьме,

Вижу я — своды… окно за решеткою,

        Койку в сырой полутьме…

С койки глядят лихорадочно-знойные

        Очи без мысли и слез,

С койки висят чуть не до полу темные

        Космы тяжелых волос.

Не шевелятся ни губы, ни бледные

        Руки на бледной груди,

Слабо прижатые к сердцу без трепета

        И без надежд впереди…

Что мне она! — не жена, не любовница,

        И не родная мне дочь!

Так отчего ж ее образ страдальческий

        Спать не дает мне всю ночь!

1878

302. «Зной — и все в томительном покое…»[313]

Зной — и все в томительном покое —

В пятнах света тени спят в аллее…

Только чуткой чудится лилее,

Что гроза таится в этом зное.

Бледная, поникла у балкона —

Ждет грозы, — и грезится ей, бедной,

Что далекой бури призрак бледный

Стал темнеть в лазури небосклона…

Грезы лета кажутся ей былью, —

Гроз и бурь она еще не знает,

Ждет… зовет… и жутко замирает,

Золотой осыпанная пылью…

1890

303. Песня цыганки («Мой костер в тумане светит…»)[314]

Мой костер в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Ночь пройдет — и спозаранок

В степь далеко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой.

На прощанье шаль с каймою

Ты на мне узлом стяни:

Как концы ее, с тобою

Мы сходились в эти дни.

Кто-то мне судьбу предскажет?

Кто-то завтра, сокол мой,

На груди моей развяжет

Узел, стянутый тобой?

Вспоминай, коли другая,

Друга милого любя,

Будет песни петь, играя

На коленях у тебя!

Мой костер в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

<1853>

304. «Подойди ко мне, старушка…»[315]

«Подойди ко мне, старушка,

Я давно тебя ждала».

И косматая, в лохмотьях,

К ней цыганка подошла.

«Я скажу тебе всю правду;

Дай лишь на руку взглянуть:

Берегись, тебя твой милый

Замышляет обмануть…»

И она в открытом поле

Сорвала себе цветок,

И лепечет, обрывая

Каждый белый лепесток:

«Любит — нет — не любит — любит».

И, оборванный кругом,

«Да» сказал цветок ей темным,

Сердцу внятным языком.

На устах ее улыбка,

В сердце — слезы и гроза.

С упоением и грустью

Он глядит в ее глаза.

Говорит она: «Обман твой

Я предвижу — и не лгу,

Что тебя возненавидеть

И хочу, и не могу».

Он глядит все так же грустно,

Но лицо его горит…

Он, к плечу ее устами

Припадая, говорит:

«Берегись меня! — я знаю,

Что тебя я погублю,

Оттого что я безумно,

Горячо тебя люблю!..»

<1856>

ЮЛИЯ ЖАДОВСКАЯ(1824–1883)

305. «Ты скоро меня позабудешь…»[316]

Ты скоро меня позабудешь,

Но я не забуду тебя;

Ты в жизни разлюбишь, полюбишь,

А я — никого, никогда!

Ты новые лица увидишь

И новых друзей изберешь, —

Ты новые чувства узнаешь

И, может быть, счастье найдешь.

Я — тихо и грустно свершаю

Без радостей жизненный путь;

И как я люблю и страдаю —

Узнает могила одна!

1845

306. «Я все еще его, безумная, люблю!..»[317]

Я все еще его, безумная, люблю!

При имени его душа моя трепещет;

Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,

И взор горячею слезой невольно блещет.

Я все еще его, безумная, люблю!

Отрада тихая мне душу проникает

И радость ясная на сердце низлетает,

Когда я за него создателя молю.

1846

АЛЕКСЕЙ ПЛЕЩЕЕВ(1825–1893)

307. «Тени гор высоких…»[318]

Тени гор высоких

На воду легли;

Потянулись чайки

Белые вдали.

Тихо все… томленьем

Дышит грудь моя…

Как теперь бы крепко

Обнял друга я!

Весело выходит

Странник утром в путь;

Но под вечер дома

Рад бы отдохнуть.

<1844>

308. Ее мне жаль

(Графу Д. А. Толстому)

Дай руку мне… Я понимаю

Твою зловещую печаль

И, полон тайных мук, внимаю

Твоим словам: «Ее мне жаль».

Как иногда в реке широкой

Г розой оторванный листок

Несется бледный, одинокой.

Куда влечет его поток, —

Так и она, веленью рока

Всегда покорная, пойдет

Без слез, без жалоб и упрека,

Куда ее он поведет.

В ее груди таится ныне

Любви так много… Боже мой,

Не дай растратить ей в пустыпе

Огня, зажженного тобой!

Но этот взор, спокойный, ясный,

Да будет вечно им согрет,

И пусть на зов души прекрасной

Душа другая даст ответ.

Да, верь мне, друг, я понимаю

Твою зловещую печаль

И, полон грусти, повторяю

С тобою сам: «Ее мне жаль».

<1845>

309. Песня («Выйдем на берег; там волны…»)[319]

Выйдем на берег; там волны

Ноги нам будут лобзать;

Звезды с таинственной грустью

Будут над нами сиять.

Там ветерок ароматный

Кудри твои разовьет;

Выйдем… Уныло качаясь,

Тополь к себе нас зовет.

В долгом и сладком забвенье,

Шуму внимая ветвей,

Мы отдохнем от печали,

Мы позабудем людей.

Много они нас терзали,

Мучили много, друг мой:

Те — своей глупой любовью,

Те — бесконечной враждой.

Все мы забудем, как месяц

В темной лазури блеснет,

Все — как природе и богу

Гимн соловей запоет!

<1845>

310. Молитва («О мой творец! О боже мой…»)[320]

О мой творец! О боже мой,

Взгляни на грешную меня:

Я мучусь, я больна душой,

Изрыта скорбью грудь моя.

О мой творец! велик мой грех

Я на земле преступней всех!

Кипела в нем младая кровь;

Была чиста его любовь;

Но он ее в груди своей

Таил так свято от людей.

Я знала все… О боже мой,

Прости мне, грешной и больной.

Его я муки поняла;

Улыбкой, взором лишь одним

Я б исцелить его могла,

Но я не сжалилась над ним.

О мой творец, велик мой грех,

Я на земле преступней всех.

Томился долго, долго он,

Печалью тяжкой удручен;

И умер, бедный, наконец…

О боже мой, о мой творец,

Ты тронься грешницы мольбой,

Взгляни, как я больна душой!

<1845>

311. «Речная лилея, головку…»[321]

Речная лилея, головку

Поднявши, на небо глядит;

А месяц влюбленный лучами

Уныло ее серебрит…

И вот она снова поникла

Стыдливо к лазурным водам;

Но месяц — все бледный и томный,

Как призрак, — сияет и там…

1845

312. «Дитя! как цветок, ты прекрасна…»[322]

Дитя! как цветок, ты прекрасна,

Светла, и чиста, и мила;

Смотрю на тебя… и любуюсь, —

И снова душа ожила…

Охотно б тебе на головку

Я руки свои положил,

Прося, чтобы бог тебя вечно

Прекрасной и чистой хранил.

1845

313. «Я у матушки выросла в холе…»[323]

Я у матушки выросла в холе

И кручины не ведала злой,

Да счастливой девической доле

Позавидовал недруг людской.

Речи сладкие стал он, лукавый,

Мне нашептывать ночью и днем;

И наскучили смех и забавы,

И наскучил мне матери дом.

Сердце билось испуганной пташкой,

Не давало ни часу заснуть;

Подымалась под тонкой рубашкой

Высоко моя белая грудь.

Я вставала с постели босая,

И, бывало, всю ночь напролет

Под окошком кого-то ждала я —

Всё казалось мне, кто-то идет…

Я ждала и дождалась мило́ва,

И уж как полюбился он мне!

Молодца не видала такого

Прежде я никогда и во сне.

Очи карие бойко глядели

На меня из-под черных бровей;

Допытать они, видно, хотели,

Что в душе затаилось моей.

Допытали они, что готова

Хоть на гибель для них я была…

И за милым из дома родного

Я, как малый ребенок, пошла.

Был он барин богатый и где-то

Все в далеких краях проживал;

Слышь, лечился — и только на лето

Он в поместья свои наезжал.

Только лаской его и жила я,

Белый свет с ним казался милей;

Нипочем было мне, что дурная

Шла молва про меня у людей.

Да не думала я, не гадала,

Что любви его скоро конец;

Вдруг постыла милому я стала —

И с другой он пошел под венец.

Не пригожим лицом, не красою

Приманила дворянка его;

Приманила богатой казною —

Много взял он за нею всего.

С той поры будто солнышка нету.

Все глухая, осенняя ночь;

Как ни жди, не дождешься рассвету

Как ни плачь, а беде не помочь.

И с красой я своей распрощалась!

Не узнала б теперь меня мать:

Ни кровинки в лице не осталось,

Словно зелья мне дали принять.

Ах! изменой своей — не отравой —

Он с лица мне румянец согнал…

Буду помнить я долго, лукавый,

Что ты ночью мне летней шептал!

<1860>

314. Молчание («Ни слова, о друг мой, ни вздоха…»)[324]

Ни слова, о друг мой, ни вздоха…

Мы будем с тобой молчаливы…

Ведь молча над камнем могильным

Склоняются грустные ивы…

И только, склонившись, читают,

Как я, в твоем взоре усталом,

Что были дни ясного счастья,

Что этого счастья — не стало!

<1861>

315. «Люби, пока любить ты можешь…»[325]

Люби, пока любить ты можешь,

Иль час ударит роковой,

И станешь с поздним сожаленьем

Ты над могилой дорогой.

О, сторожи, чтоб сердце свято

Любовь хранило, берегло,

Пока его другое любит

И неизменно и тепло.

Тем, чья душа тебе открыта,

О, дай им больше, больше дай!

Чтоб каждый миг дарил им счастье,

Ни одного не отравляй!

И сторожи, чтоб слов обидных

Порой язык не произнес;

О боже! он сказал без злобы,

А друга взор уж полон слез!

Люби, пока любить ты можешь,

Иль час ударит роковой,

И станешь с поздним сожаленьем

Ты над могилой дорогой!

Вот ты стоишь над ней уныло;

На грудь поникла голова;

Все, что любил, — навек сокрыла

Густая влажная трава.

Ты говоришь: «Хоть на мгновенье

Взгляни; изныла грудь моя!

Прости язвительное слово,

Его сказал без злобы я!»

Но друг не видит и не слышит,

В твои объятья не спешит.

С улыбкой кроткою, как прежде,

«Прощаю все» не говорит!

Да! ты прощен… но много, много

Твоя язвительная речь

Мгновений другу отравила,

Пока успел он в землю лечь.

Люби, пока любить ты можешь,

Иль час ударит роковой,

И станешь с поздним сожаленьем

Ты над могилой дорогой!

1858

316. «Знакомые звуки, чудесные звуки!..»[326]

Знакомые звуки, чудесные звуки!

О, сколько вам силы дано!

Прошедшее счастье, прошедшие муки,

И радость свиданья, и слезы разлуки…

Вам всё воскресить суждено.

Знакомые тени являются снова,

Проходят одна за другой…

И сердце поверить обману готово,

И жаждет, и молит всей жизни былого,

Согретое страстью былой.

И все, что убито бесплодной борьбою,

Опять шевельнулось в груди…

На доблестный подвиг, на битву с судьбою

Иду я отважно, и яркой звездою

Надежда горит впереди.

В возлюбленном взоре, в улыбке участья

Прочел я давно, что любим;

Не страшны мне грозы, не страшно ненастье;

Я знаю — любви бесконечное счастье

Меня ожидает за ним!

Довольно, довольно!.. замолкните, звуки!

Мою вы терзаете грудь…

Прошедшее счастье, прошедшие муки,

И радость свиданья, и слезы разлуки,

О сердце! навеки забудь!..

1858

317. Нищие

В удушливый зной по дороге

Оборванный мальчик идет;

Изрезаны камнями ноги,

Струится с лица его пот.

В походке, в движеньях, во взоре

Нет резвости детской следа;

Сквозит в них тяжелое горе,

Как в рубище ветхом нужда.

Он в город ходил наниматься

К богатым купцам в батраки;

Да взять-то такого боятся:

Тщедушный батрак не с руки.

Один он… Свезли на кладбище

Вчера его старую мать.

С сумою под окнами пищу

Приходится, видно, сбирать…

318. «Всю-то, всю мою дорожку…»[327]

Всю-то, всю мою дорожку

Ранним снегом занесло!

Было время золотое,

Да как сон оно прошло.

Было время — и блистало

Солнце в яркой синеве,

И цветов пестрело много

В зеленеющей траве.

Шумом радостным шумели

Бесконечные леса…

И звенели в темной чаще

Вольных птичек голоса.

И река спокойно в море

Волны чистые несла;

И дрожащим в этих волнах

Звездам не было числа!

Но разнес осенний ветер

      Пожелтевшие листы;

И под холодом поникли

      Запоздалые цветы…

Улетели в край далекий,

      Под иные небеса,

Птички вольные, покинув

      Обнаженные леса!

И в волнах реки шумящих

Не лазурный, чистый свод,

Не бесчисленные звезды —

Тучи смотрятся с высот…

Было время — молодое

Сердце билося в груди;

Жизнь, и счастье, и свободу

Обещало впереди!

Божий мир казался тесен

Для могучих юных сил;

Как орел ширококрылый,

В беспредельность дух парил!

Жажда подвигов высоких

Волновала смелый ум;

Много в сердце было страсти,

В голове — кипучих дум!

Жизнь! зачем же обещаний

Не сдержала ты своих

И зачем не пощадила

Упований молодых?

Сгибло все: надежды, силы…

Как ненастною порой

Зеленеющие всходы

Под дыханьем бури злой!

Было время золотое,

Да как сон оно прошло!

Всю-то, всю мою дорожку

Ранним снегом занесло!

<1862>

319. «Ночь пролетала над миром…»[328]

Ночь пролетала над миром,

        Сны на людей навевая:

С темно-лазоревой ризы

        Сыпались звезды, сверкая.

Старые мощные дубы,

        Вечнозеленые ели,

Грустные ивы листвою

        Ночи навстречу шумели.

Радостно волны журчали,

        Образ ее отражая;

Рожь наклонялась, сильнее

        Пахла трава луговая.

Крики кузнечиков резвых

        И соловьиные трели,

В хоре хвалебном сливаясь,

        В воздухе тихом звенели,

И улыбалася кротко

        Ночь, над землей пролетая…

С темно-лазоревой ризы

        Сыпались звезды, сверкая…

1862

320. «Что ты поникла, зеленая ивушка?..»[329]

Что ты поникла, зеленая ивушка?

        Что ты уныло шумишь?

Или о горе моем ты проведала,

        Вместе со мною грустишь?

Шепчутся листья твои серебристые,

        Шепчутся с чистой волной…

Не обо мне ли тот шепот таинственный

        Вы завели меж собой?

Знать, не укрылася дума гнетущая,

        Черная дума от вас!

Вы разгадали, о чем эти жгучие

        Слезы лилися из глаз?

В шепоте вашем я слышу участие;

        Мне вам отрадно внимать…

Только природе страданья незримые

        Духа дано врачевать!

<1863>

321. «Степью иду я унылою…»[330]

Степью иду я унылою,

Нет ни цветочка на ней;

Деревца нету зеленого,

Где бы мог спеть соловей.

Мрачно так вечер насупился

Звезд — ни следа в вышине…

Сам я не знаю, что́ вспомнилась

Вдруг в эту пору ты мне!..

Вспомнилась ты, моя милая,

С кротким и ясным лицом…

Вижу тебя… И, мне кажется,

Мгла уж редеет кругом;

И будто песнь соловьиная

В чаще зеленой звучит;

Волны цветов колыхаются,

В звездах все небо горит…

<1868>

322. Слова для музыки («Нам звезды кроткие сияли…»)[331]

(Посвящается П. Н. О<стровско>му)

Нам звезды кроткие сияли,

Чуть веял теплый ветерок,

Кругом цветы благоухали,

И волны ласково журчали

          У наших ног.

Мы были юны, мы любили,

И с верой вдаль смотрели мы;

В нас грезы радужные жили,

И нам не страшны вьюги были

          Седой зимы.

Где ж эти ночи с их сияньем,

С благоухающей красой

И волн таинственным роптаньем?

Надежд, восторженных мечтаний

          Где светлый рой?

Померкли звезды, и уныло

Поникли блеклые цветы…

Когда ж, о сердце, все, что было,

Что нам весна с тобой дарила,

          Забудешь ты?

<1884>

323. В последний раз[332]

В голове моей мозг хочет треснуть,

Кровью сердце мое истекло;

Изменяют мне ноги… О Вилли!

Умереть, видно, время пришло.

Приложи свою руку мне к сердцу

И щекою приникни к моей.

И скажи — ты меня не забудешь,

Даже там, — даже в царстве теней?

О, к чему утешать меня? Полно!

Пусть беснуется горе в груди.

Только дай мне наплакаться вволю;

На колени меня посади.

Дай обнять твою голову, Вилли,

Дай облить мне слезами ее;

Дай потухшим глазам наглядеться

На лицо дорогое твое!

Никогда уж я больше не буду

На коленях сидеть у тебя;

Я, несчастная мать, без супруга,

Умираю, глубоко любя.

Приложи свою руку мне к сердцу,

Приложи ее крепче — вот так.

Это сердце так бешено рвется,

Что мой шелковый лопнет кушак.

Проклинаю тот день, как впервые

Образ твой в мою душу проник,

Рокового с тобою свиданья

Проклинаю я сладостный миг.

И ту рощу, тот рай, где, бывало,

Не устанем всю ночь мы бродить,

И судьбу, что меня допустила

Беспредельно тебя полюбить!

О, прости мне, мой милый; не слушай,

Я сказала тебе не в укор,

Но ведь я так глубоко страдаю,

Ведь на долю мне выпал позор!

Вижу — градом внезапные слезы

Из очей покатились твоих…

Но о чем же ты плачешь, скажи мне?

О грехе ль? о страданьях людских?

Опостылел мне мир этот, Вилли!

Я всех радостей стала чужда;

Чем была — не могу я остаться,

И женой мне не быть никогда.

О, прижми это сердце больное

К своему еще раз, еще раз…

Поцелуй эти впалые щеки,

На которых румянец погас!

В голове моей мозг хочет треснуть!

Кровью сердце мое истекло…

Еще раз — перед вечной разлукой

Я твое поцелую чело,

Еще раз — и в последний, мой милый…

Подогнулись колени… прощай…

На кладбище, где буду лежать я,

Не ходи… надо мной не рыдай.

Этот жаворонок, звонкою песнью

Оглашающий воздух полей,

Целый день будет петь не смолкая

Над могилою тихой моей.

Эта влажная зелень долины

Скроет бедное сердце мое,

Что любило тебя так безмерно,

Как тебя не полюбит ничье!

Не забудь, где бы ни был ты, Вилли,

Не забудь своей Мэри! Она

Одного тебя только любила

И до смерти осталась верна.

Не забудь, что засыпаны прахом

Будут светлые кудри лежать;

И прильнет он к ланитам, которых

Уж тебе никогда не лобзать!

1861

МИХАИЛ МИХАЙЛОВ(1829–1865)

324. «Ее он безмолвно, но страстно любил…»[333]

Ее он безмолвно, но страстно любил:

И редко и холодно с ней говорил;

А в сердце его все была лишь она,

И ум занимала об ней мысль одна…

Но детской и резвой своею душой

Любви не постигла она той святой. —

Он вечно был мрачен, в печаль погружен,

А взор ее ясный к другим обращен…

Но вот уж расстались они, — и далеко

Живет он, но любит ее, одинокой;

А те, что встречали взор девы живой,

Об ней позабыли холодной душой…

<1845>

325. Жена каторжного[334]

У тебя клеймо на лбу,

И позорно и черно;

Всем видна твоя вина

И не смоется оно.

У тебя клеймо на лбу;

Но везде пойду с тобой.

Кто тебя полюбит там,

Если будешь брошен мной?

Целый мир тебя отверг,

И грешна душа твоя.

Целый мир тебя отверг;

Но не я, не я, не я!

Если насмерть ранен тигр,

Рядом с ним лежит, любя,

И тигрица. — Милый мой,

Я тигрица у тебя!

1862–1865

326. «Снилась мне девушка: кудри как шелк…»[335]

Снилась мне девушка: кудри как шелк;

          Кроткие, ясные очи…

С нею под липой просиживал я

          Синие летние ночи.

Слово любви прерывала порой

          Сладкая речь поцелуя…

Звезды вздыхали средь темных небес,

          Словно ревниво тоскуя.

Я пробудился… Со мной никого…

          Страшно мне в сумраке ночи;

Холодно, немо глядят на меня

          Тусклые звездные очи.

<1858>

327. «Щекою к щеке ты моей приложись…»[336]

Щекою к щеке ты моей приложись:

          Пускай наши слезы сольются!

И сердцем ты к сердцу мне крепче прижмись:

          Одним огнем пусть зажгутся!

Когда же в то пламя польются рекой

          Из глаз наших слезы, — я руки

Сомкну у тебя за спиной и умру,

          Умру от блаженства и муки.

<1856>

328. «Объятый туманными снами…»[337]

Объятый туманными снами,

Глядел я на милый портрет,

И мне показалось: я вижу

В нем жизни таинственный след…

Как будто печальной улыбкой

Раскрылись немые уста.

И жемчугом слез оросилась

Любимых очей красота.

И сам я невольно заплакал —

Заплакал, грустя и любя…

Ах, страшно поверить!.. Неужто

Я точно утратил тебя?

1857–1858

329. «Как трепещет, отражаясь…»[338]

Как трепещет, отражаясь

В море плещущем, луна;

А сама идет по небу

И спокойна и ясна, —

Так и ты идешь, спокойна

И ясна, своим путем;

Но дрожит твой светлый образ

В сердце трепетном моем.

<1857>

330. Гренадеры[339]

Во Францию два гренадера

Из русского плена брели,

И оба душой приуныли,

Дойдя до Немецкой земли.

Придется им — слышат — увидеть

В позоре родную страну…

И храброе войско разбито,

И сам император в плену!

Печальные слушая вести,

Один из них вымолвил: «Брат!

Болит мое скорбное сердце,

И старые раны горят!»

Другой отвечает: «Товарищ!

И мне умереть бы пора;

Но дома жена, малолетки:

У них ни кола ни двора.

Да что мне? просить христа-ради

Пущу и детей и жену…

Иная на сердце забота:

В плену император! в плену!

Исполни завет мой: коль здесь я

Окончу солдатские дни,

Возьми мое тело, товарищ,

Во Францию! там схорони!

Ты орден на ленточке красной

Положишь на сердце мое,

И шпагой меня опояшешь,

И в руки мне вложишь ружье.

И смирно и чутко я буду

Лежать, как на страже, в гробу…

Заслышу я конское ржанье,

И пушечный гром, и трубу.

То Он над могилою едет!

Знамена победно шумят…

Тут выйдет к тебе, император,

Из гроба твой верный солдат!»

<1846>

НИКОЛАЙ НЕКРАСОВ(1821–1877)

331. «Ты всегда хороша несравненно…»[340]

Ты всегда хороша несравненно,

Но когда я уныл и угрюм,

Оживляется так вдохновенно

Твой веселый, насмешливый ум;

Ты хохочешь так бойко и мило,

Так врагов моих глупых бранишь,

То, понурив головку уныло,

Так лукаво меня ты смешишь;

Так добра ты, скупая на ласки,

Поцалуй твой так полон огня,

И твои ненаглядные глазки

Так голубят и гладят меня, —

Что с тобой настоящее горе

Я разумно и кротко сношу

И вперед — в это темное море —

Без обычного страха гляжу…

1847

332. «Еду ли ночью по улице темной…»[341]

Еду ли ночью по улице темной,

Бури заслушаюсь в пасмурный день —

Друг беззащитный, больной и бездомный,

Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!

Сердце сожмется мучительной думой.

С детства судьба невзлюбила тебя:

Беден и зол был отец твой угрюмый,

Замуж пошла ты — другого любя.

Муж тебе выпал недобрый на долю:

С бешеным нравом, с тяжелой рукой;

Не покорилась — ушла ты на волю,

Да не на радость сошлась и со мной…

Помнишь ли день, как, больной и голодный,

Я унывал, выбивался из сил?

В комнате нашей, пустой и холодной,

Пар от дыханья волнами ходил.

Помнишь ли труб заунывные звуки,

Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Плакал твой сын, и холодные руки

Ты согревала дыханьем ему.

Он не смолкал — и пронзительно звонок

Был его крик… Становилось темней;

Вдоволь поплакал и умер ребенок…

Бедная! слез безрассудных не лей!

С горя да с голоду завтра мы оба

Так же глубоко и сладко заснем;

Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —

Вместе свезут и положат рядком…

В разных углах мы сидели угрюмо.

Помню, была ты бледна и слаба,

Зрела в тебе сокровенная дума,

В сердце твоем совершалась борьба.

Я задремал. Ты ушла молчаливо,

Принарядившись, как будто к венцу,

И через час принесла торопливо

Гробик ребенку и ужин отцу.

Голод мучительный мы утолили,

В комнате темной зажгли огонек,

Сына одели и в гроб положили…

Случай нас выручил? Бог ли помог?

Ты не спешила печальным признаньем,

      Я ничего не спросил,

Только мы оба глядели с рыданьем,

Только угрюм и озлоблен я был…

Где ты теперь? С нищетой горемычной

Злая тебя сокрушила борьба?

Или пошла ты дорогой обычной

И роковая свершится судьба?

Кто ж защитит тебя? Все без изъятья

Именем страшным тебя назовут,

Только во мне шевельнутся проклятья —

      И бесполезно замрут!..

1847

333. Маша[342]

Белый день занялся над столицей,

Сладко спит молодая жена,

Только труженик муж бледнолицый

Не ложится — ему не до сна!

Завтра Маше подруга покажет

Дорогой и красивый наряд…

Ничего ему Маша не скажет,

Только взглянет… убийственный взгляд!

В ней одной его жизни отрада,

Так пускай в нем не видит врага:

Два таких он ей купит наряда,

А столичная жизнь дорога!

Есть, конечно, прекрасное средство:

Под рукою казенный сундук;

Да испорчен он был с малолетства

Изученьем опасных наук.

Человек он был новой породы:

Исключительно честь понимал,

И безгрешные даже доходы

Называл воровством, либерал!

Лучше жить бы хотел он попроще,

Не франтить, не тянуться бы в свет, —

Да обидно покажется теще,

Да осудит богатый сосед!

Всё бы вздор… только с Машей не сладишь.

Не втолкуешь — глупа, молода!

Скажет: «Так за любовь мою платишь!»

Нет! упреки тошнее труда!

И кипит-поспевает работа,

И болит-надрывается грудь…

Наконец наступила суббота:

Вот и праздник — пора отдохнуть!

Он лелеет красавицу Машу,

Выпив полную чашу труда,

Наслаждения полную чашу

Жадно пьет… и он счастлив тогда!

Если дни его полны печали,

То минуты порой хороши,

Но и самая радость едва ли

Не вредна для усталой души.

Скоро в гроб его Маша уложит,

Проклянет свой сиротский удел,

И, бедняжка, ума не приложит.

Отчего он так скоро сгорел?

1851

334. «Давно — отвергнутый тобою…»[343]

Давно — отвергнутый тобою,

Я шел по этим берегам

И, полон думой роковою,

Мгновенно кинулся к волнам.

Они приветливо яснели.

На край обрыва я ступил —

Вдруг волны грозно потемнели,

И страх меня остановил!

Поздней — любви и счастья полны,

Ходили часто мы сюда,

И ты благословляла волны,

Меня отвергшие тогда.

Теперь — один, забыт тобою,

Чрез много роковых годов,

Брожу с убитою душою

Опять у этих берегов.

И та же мысль приходит снова —

И на обрыве я стою,

Но волны не грозят сурово,

А манят в глубину свою…

1855

335. Прости[344]

Прости! Не помни дней паденья,

Тоски, унынья, озлобленья, —

Не помни бурь, не помни слез,

Не помни ревности угроз!

Но дни, когда любви светило

Над нами ласково всходило

И бодро мы свершали путь, —

Благослови и не забудь!

1856

336. Тройка («Что ты жадно глядишь на дорогу…»)[345]

Что ты жадно глядишь на дорогу

В стороне от веселых подруг?

Знать, забило сердечко тревогу —

Все лицо твое вспыхнуло вдруг.

И зачем ты бежишь торопливо

За промчавшейся тройкой вослед?..

На тебя, подбоченясь красиво,

Загляделся проезжий корнет.

На тебя заглядеться не диво,

Полюбить тебя всякий не прочь:

Вьется алая лента игриво

В волосах твоих, черных как ночь;

Сквозь румянец щеки твоей смуглой

Пробивается легкий пушок,

Из-под брови твоей полукруглой

Смотрит бойко лукавый глазок.

Взгляд один чернобровой дикарки,

Полный чар, зажигающих кровь,

Старика разорит на подарки,

В сердце юноши кинет любовь.

Поживешь и попразднуешь вволю,

Будет жизнь и полна, и легка…

Да не то тебе пало на долю:

За неряху пойдешь мужика.

Завязавши под мышки передник,

Перетянешь уродливо грудь,

Будет бить тебя муж-привередник

И свекровь в три погибели гнуть.

От работы и черной и трудной

Отцветешь, не успевши расцвесть,

Погрузишься ты в сон непробудный,

Будешь нянчить, работать и есть.

И в лице твоем, полном движенья,

Полном жизни, — появится вдруг

Выраженье тупого терпенья

И бессмысленный, вечный испуг.

И схоронят в сырую могилу,

Как пройдешь ты тяжелый свой путь,

Бесполезно угасшую силу

И ничем не согретую грудь.

Не гляди же с тоской на дорогу

И за тройкой вослед не спеши,

И тоскливую в сердце тревогу

Поскорей навсегда заглуши!

Не нагнать тебе бешеной тройки:

Кони крепки, и сыты, и бойки, —

И ямщик под хмельком, и к другой

Мчится вихрем корнет молодой…

1846

337. <Из стихотворения «Похороны»>(«Меж высоких хлебов затерялося…»)[346]

Меж высоких хлебов затерялося

Небогатое наше село.

Горе горькое по свету шлялося

И на нас невзначай набрело.

Ой, беда приключилася страшная!

Мы такой не знавали вовек:

Как у нас — голова бесшабашная —

Застрелился чужой человек!

Суд приехал… допросы… — тошнехонько!

Догадались деньжонок собрать;

Осмотрел его лекарь скорехонько

И велел где-нибудь закопать.

И пришлось нам нежданно-негаданно

Хоронить молодого стрелка,

Без церковного пенья, без ладана,

Без всего, чем могила крепка…

Без попов!.. Только солнышко знойное,

Вместо ярого воску свечи,

На лицо непробудно-спокойное,

Не скупясь, наводило лучи;

Да высокая рожь колыхалася,

Да пестрели в долине цветы;

Птичка божья на гроб опускалася

И, чирикнув, летела в кусты,

1861

338. <Из поэмы «Коробейники»>(«Ой, полна, полна коробушка…»)[347]

«Ой, полна, полна коробушка,

Есть и ситцы и парча.

Пожалей, моя зазнобушка,

Молодецкого плеча!

Выди, выди в рожь высокую!

Там до ночки погожу,

А завижу черноокую —

Все товары разложу.

Цены сам платил немалые,

Не торгуйся, не скупись:

Подставляй-ка губы алые,

Ближе к милому садись!»

Вот и пала ночь туманная,

Ждет удалый молодец.

Чу, идет! — пришла желанная,

Продает товар купец.

Катя бережно торгуется,

Всё боится передать.

Парень с девицей целуется,

Просит цену набавлять.

Знает только ночь глубокая,

Как поладили они.

Расступись ты, рожь высокая,

Тайну свято сохрани!

—

«Ой! легка, легка коробушка,

Плеч не режет ремешок!

А всего взяла зазнобушка

Бирюзовый перстенек.

Дал ей ситцу штуку целую,

Ленту алую для кос.

Поясок — рубаху белую

Подпоясать в сенокос, —

Всё поклала ненаглядная

В короб, кроме перстенька:

„Не хочу ходить нарядная

Без сердечного дружка!“»

1861

339. Огородник[348]

Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,

Не лежал я во рву в непроглядную ночь, —

Я свой век загубил за девицу-красу,

За девицу-красу, за дворянскую дочь.

Я в немецком саду работал по весне,

Вот однажды сгребаю сучки да пою,

Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне,

Смотрит в оба да слушает песню мою.

По торговым селам, по большим городам

Я недаром живал, огородник лихой,

Раскрасавиц девиц насмотрелся я там,

А такой не видал, да и нету другой.

Черноброва, статна, словно сахар бела!..

Стало жутко, я песни своей не допел.

А она — ничего, постояла, прошла,

Оглянулась: за ней как шальной я глядел.

Я слыхал на селе от своих молодиц,

Что и сам я пригож, не уродом рожден, —

Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц,

У меня ль, молодца, кудри — чесаный лен…

Разыгралась душа на часок, на другой…

Да как глянул я вдруг на хоромы ее —

Посвистал и махнул молодецкой рукой,

Да скорей за мужицкое дело свое!

А частенько она приходила с тех пор

Погулять, посмотреть на работу мою,

И смеялась со мной, и вела разговор:

Отчего приуныл? что давно не пою?

Я кудрями тряхну, ничего не скажу,

Только буйную голову свешу на грудь…

«Дай-ка яблоньку я за тебя посажу,

Ты устал, — чай, пора уж тебе отдохнуть».

— «Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись,

Пособи мужику, поработай часок».

Да как заступ брала у меня, смеючись,

Увидала на правой руке перстенек.

Очи стали темней непогоднего дня,

На губах, на щеках разыгралася кровь.

«Что с тобой, госпожа? Отчего на меня

Неприветно глядишь, хмуришь черную бровь?»

— «От кого у тебя перстенек золотой?»

— «Скоро старость придет, коли будешь все знать».

— «Дай-ка я погляжу, несговорный какой!»

И за палец меня белой рученькой хвать!

Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь,

Я давал — не давал золотой перстенек…

Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож,

Да не знаю уж как — в щеку девицу чмок!..

Много с ней скоротал невозвратных ночей

Огородник лихой… В ясны очи глядел,

Расплетал, заплетал русу косыньку ей,

Цаловал-миловал, песни волжские пел.

Мигом лето прошло, ночи стали свежей,

А под утро мороз под ногами хрустит.

Вот однажды, как крался я в горенку к ней,

Кто-то цап за плечо: «Держи вора!» — кричит.

Со стыдом молодца на допрос привели,

Я стоял да молчал, говорить не хотел…

И красу с головы острой бритвой снесли,

И железный убор на ногах зазвенел.

Постегали плетьми и уводят дружка

От родной стороны и от лапушки прочь

На печаль и страду!.. Знать, любить не рука

Мужику-вахлаку да дворянскую дочь!

1846

ИВАН ПАНАЕВ(1812–1862)

340. Будто из Гейне («Густолиственных кленов аллея…»)[349]

Густолиственных кленов аллея,

Для меня ты значенья полна:

Хороша и бледна, как лилея,

В той аллее стояла она.

И, головку склонивши уныло

И глотая слезу за слезой,

«Позабудь, если можно, что было»,

Прошептала, махнувши рукой.

На нее, как безумный, смотрел я,

И луна освещала ее;

Расставаяся с нею, терял я

Всё блаженство, всё счастье мое!

Густолиственных кленов аллея,

Для меня ты значенья полна:

Хороша и бледна, как лилея,

В той аллее стояла она.

<1847>

ЛЕВ МЕЙ(1822–1862)

341. «Нет, только тот, кто знал…»[350]

Нет, только тот, кто знал

        Свиданья жажду,

Поймет, как я страдал

        И как я стражду.

Гляжу я вдаль… нет сил —

        Тускнеет око…

Ах, кто меня любил

        И знал, — далёко!

Вся грудь горит… Кто знал

        Свиданья жажду,

Поймет, как я страдал

        И как я стражду.

1857

342. «Отчего побледнела весной…»[351]

Отчего побледнела весной

Пышноцветная роза сама?

Отчего под зеленой травой

Голубая фиалка нема?

Отчего так печально звучит

Песня птички, несясь в небеса?

Отчего над лугами висит

Погребальным покровом роса?

Отчего в небе солнце с утра

Холодно и темно, как зимой?

Отчего и земля вся сера

И угрюмей могилы самой?

Отчего я и сам все грустней

И болезненней день ото дня?

Отчего, о скажи мне скорей,

Ты — покинув — забыла меня?

1858

343. Канарейка[352]

Говорит султанша канарейке:

«Птичка! Лучше в тереме высоком

Щебетать и песни петь Зюлейке,

Чем порхать на Западе далеком?

Спой же мне про за́-море, певичка,

Спой же мне про Запад, непоседка!

Есть ли там такое небо, птичка,

Есть ли там такой гарем и клетка?

У кого там столько роз бывало?

У кого из шахов есть Зюлейка —

И поднять ли так ей покрывало?»

Ей в ответ щебечет канарейка:

«Не проси с меня заморских песен,

Не буди тоски моей без ну́жды:

Твой гарем по нашим песням тесен,

И слова их владыкам чужды…

Ты в ленивой дреме расцветала,

Как и вся кругом тебя природа,

И не знаешь — даже не слыхала,

Что у песни есть сестра — свобода»,

<1859>

344. Полежаевской фараонке[353][354]

Ох, не лги ты, не лги,

Даром глазок не жги,

      Вороватая!

Лучше спой про свое

Про девичье житье

      Распроклятое:

Как в зеленом саду

Соловей, на беду,

      Разыстомную

Песню пел-распевал —

С милым спать не давал

      Ночку темную…

1859

345. «Отчего же ты не спишь…»[355]

«Отчего же ты не спишь?

Знать ценна́ утрата,

Что в полуночную тишь

Всюду ищешь брата?»

— «Оттого, что он мне брат,

Дочери шалима,

Что утрата из утрат

Тот, кем я любима.

Оттого, что здесь у нас,

Резвых коз-лукавиц

По горам еще не пас

Ввек такой красавец:

Нет кудрей черней нигде;

Очи так и блещут;

Голубицами в воде

Синей влагой плещут.

Как заря, мой брат румян,

И стройней кумира…

На венце его слиян

С искрами сапфира

Солнца луч, и подарён

Тот венец невесте…»

— «Где же брат твой?.. Где же он?

Мы поищем вместе?»

1859

346. «Хотел бы в единое слово…»[356]

Хотел бы в единое слово

Я слить мою грусть и печаль

И бросить то слово на ветер,

Чтоб ветер унес его вдаль.

И пусть бы то слово печали

По ветру к тебе донеслось,

И пусть бы всегда и повсюду

Оно к тебе в сердце лилось!

И если б усталые очи

Сомкнулись под грезой ночной,

О пусть бы то слово печали

Звучало во сне над тобой!

1859

347. Зачем?[357]

Зачем ты мне приснилася,

Красавица далекая,

И вспыхнула, что в полыме,

Подушка одинокая?

Ох, сгинь ты, полуночница!

Глаза твои ленивые,

И пепел кос рассыпчатый,

И губы горделивые —

Все наяву мне снилося,

И все, что греза вешняя,

Умчалося, — и на сердце

Легла потьма кромешная..

Зачем же ты приснилася,

Красавица далекая,

Коль стынет вместе с грезою

Подушка одинокая?..

<1862>

348. «У молодки Наны…»[358]

У молодки Наны

Муж, как лунь, седой…

Старый муж не верит

Женке молодой;

Разом домекнулся,

Что не будет прок, —

Глаз с нее не спустит,

Двери на замок.

«Отвори каморку —

Я чуть-чуть жива:

Что-то разболелась

Сильно голова —

Сильно разболелась,

Словно жар горит…

На дворе погодно:

Может, освежит».

— «Что ж? открой окошко,

Прохладись, мой свет!

Хороша прохлада,

Коли друга нет!»

Нана замолчала,

А в глухой ночи

Унесла у мужа

Старого ключи.

«Спи, голубчик, с богом,

Спи да почивай!»

И ушла тихонько

В дровяной сарай.

«Ты куда ходила,

Нана, со двора?

Волосы — хоть выжми,

Шубка вся мокра…»

— «А телята наши

Со двора ушли,

Да куда ж? — к соседке

В просо забрели.

Загнала насилу:

Разбежались все…

Я и перемокла,

Ходя по росе!»

Видно — лучше с милым

Хоть дрова щепать,

Чем со старым мужем

Золото считать.

Видно — лучше с милым

Голая доска,

Чем со старым мужем

Два пуховика…

<1850>

АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ(1817–1875)

349. «Колокольчики мои…»[359]

Колокольчики мои,

      Цветики степные!

Что глядите на меня.

      Темно-голубые?

И о чем звените вы

      В день веселый мая,

Средь некошеной травы

      Головой качая?

Конь несет меня стрелой

      На поле открытом;

Он вас топчет под собой,

      Бьет своим копытом.

Колоколь лки мои,

      Цветики степные!

Не кляните вы меня,

      Темно-голубые!

Я бы рад вас не топтать,

      Рад промчаться мимо,

Но уздой не удержать

      Бег неукротимый!

Я лечу, лечу стрелой,

      Только пыль взметаю;

Конь несет меня лихой,

      А куда? не знаю!

Он ученым ездоком

      Не воспитан в холе,

Он с буранами знаком,

      Вырос в чистом поле;

И не блещет, как огонь,

      Твой чепрак узорный,

Конь мой, конь, славянский конь,

      Дикий, непокорный!

Есть нам, конь, с тобой простор!

    Мир забывши тесный,

Мы летим во весь опор

      К цели неизвестной.

Чем окончится наш бег?

      Радостью ль? кручиной?

Знать не может человек —

      Знает бог единый!..

Упаду ль на солончак

      Умирать от зною?

Или злой киргиз-кайсак,

      С бритой головою,

Молча свой натянет лук,

      Лежа под травою,

И меня догонит вдруг

      Медною стрелою?

Иль влетим мы в светлый град

      Со кремлем престольным?

Чудно улицы гудят

      Гулом колокольным,

И на площади народ,

      В шумном ожиданьи,

Видит: с запада идет

      Светлое посланье.

В кунтушах и в чекменях,

      С чубами, с усами,

Гости едут на конях,

      Машут булавами,

Подбочась, за строем строй

      Чинно выступает,

Рукава их за спиной

      Ветер раздувает.

И хозяин на крыльцо

      Вышел величавый;

Его светлое лицо

      Блещет новой славой;

Всех его исполнил вид

      И любви и страха,

На челе его горит

      Шапка Мономаха.

«Хлеб да соль! И в добрый час! —

      Говорит державный. —

Долго, дети, ждал я вас

      В город православный!»

И они ему в ответ:

      «Наша кровь едина,

И в тебе мы с давних лет

      Чаем господина!»

Громче звон колоколов,

      Гусли раздаются,

Гости сели вкруг столов,

      Мед и брага льются,

Шум летит на дальний юг

      К турке и к венгерцу —

И ковшей славянских звук

      Немцам не по сердцу!

Гой вы, цветики мои,

      Цветики степные!

Что глядите на меня,

      Темно-голубые?

И о чем грустите вы

      В день веселый мая,

Средь некошеной травы

      Головой качая?

1840-e годы

350. «Средь шумного бала, случайно…»[360]

Средь шумного бала, случайно,

В тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна

Твои покрывала черты.

Лишь очи печально глядели,

А голос так дивно звучал,

Как звон отдаленной свирели,

Как моря играющий вал.

Мне стан твой понравился тонкий

И весь твой задумчивый вид,

А смех твой, и грустный и звонкий,

С тех пор в моем сердце звучит.

В часы одинокие ночи

Люблю я, усталый, прилечь —

Я вижу печальные очи,

Я слышу веселую речь;

И грустно я так засыпаю,

И в грезах неведомых сплю…

Люблю ли тебя — я не знаю,

Но кажется мне, что люблю!

1851

351. «Ты помнишь ли, Мария…»[361]

Ты помнишь ли, Мария[362],

Один старинный дом

И липы вековые

Над дремлющим прудом?

Безмолвные аллеи,

Заглохший, старый сад,

В высокой галерее

Портретов длинный ряд?

Ты помнишь ли, Мария,

Вечерний небосклон,

Равнины полевые,

Села далекий звон?

За садом берег чистый,

Спокойный бег реки,

На ниве золотистой

Степные васильки?

И рощу, где впервые

Бродили мы одни?

Ты помнишь ли, Мария,

Утраченные дни?

352. «Ты не спрашивай, не распытывай…»[363]

Ты не спрашивай, не распытывай,

Умом-разумом не раскидывай:

Как люблю тебя, почему люблю,

И за что люблю? и надолго ли?

Ты не спрашивай, не распытывай:

Что сестра ль ты мне? Молода ль жена

Или детище ты мне малое?

И не знаю я и не ведаю,

Как назвать тебя, как прикликати.

Много цветиков во чисто́м поле,

Много звезд горит по подне́бесью,

А назвать-то их нет умения,

Распознать-то их нету силушки.

Полюбив тебя, я не спрашивал,

Не разгадывал, не распытывал;

Полюбив тебя, я махнул рукой,

Очертил свою буйну голову!

1851

353. «Не ветер, вея с высоты…»[364]

Не ветер, вея с высоты,

Листов коснулся ночью лунной;

Моей души коснулась ты —

Она тревожна, как листы,

Она, как гусли, многострунна.

Житейский вихрь ее терзал

И сокрушительным набегом,

Свистя и воя, струны рвал

И заносил холодным снегом.

Твоя же речь ласкает слух,

Твое легко прикосновенье,

Как от цветов летящий пух,

Как майской ночи дуновенье…

1851 или 1852(?)

354. «Край ты мой, родимый край!..»[365]

Край ты мой, родимый край!

      Конский бег на воле!

В небе крик орлиных стай!

      Волчий голос в поле!

Гой ты, родина моя!

      Гой ты, бор дремучий!

Свист полночный соловья!

      Ветер, степь да тучи!

<1856>

355. «В колокол, мирно дремавший, с налета тяжелая бомба…»[366]

В колокол, мирно дремавший, с налета тяжелая бомба

Грянула; с треском кругом от нее разлетелись осколки;

Он же вздрогнул, и к народу могучие медные звуки

Вдаль потекли, негодуя, гудя и на бой созывая.

1855

356. «Ходит Спесь, надуваючись…»[367]

Ходит Спесь, надуваючись,

С боку на́ бок переваливаясь.

Ростом-то Спесь аршин с четвертью,

Шапка-то на нем во целу сажень,

Пузо-то его всё в жемчуге,

Сзади-то у него раззолочено.

А и зашел бы Спесь к отцу к матери,

Да ворота не крашены!

А и помолился б Спесь во церкви божией,

Да пол не метён!

Идет Спесь, видит: на небе радуга;

Повернулся Спесь во другую сторону:

Не пригоже-де мне нагибатися!

1856

357. «Не верь мне, друг, когда, в избытке горя…»[368]

Не верь мне, друг, когда, в избытке горя,

Я говорю, что разлюбил тебя,

В отлива час не верь измене моря,

Оно к земле воротится, любя.

Уж я тоскую, прежней страсти полный.

Мою свободу вновь тебе отдам,

И уж бегут с обратным шумом волны

Издалека к любимым берегам!

1856

358. «Звонче жаворонка пенье…»[369]

Звонче жаворонка пенье,

Ярче вешние цветы,

Сердце полно вдохновенья.

Небо полно красоты.

Разорвав тоски оковы,

Цепи пошлые разбив,

Набегает жизни новой

Торжествующий прилив;

И звучит свежо и юно

Новых сил могучий строй,

Как натянутые струны

Между небом и землей.

<1858>

359. «Осень! Обсыпается весь наш бедный сад…»[370]

Осень! Обсыпается весь наш бедный сад.

Листья пожелтелые по ветру летят;

Лишь вдали красуются, там на дне долин,

Кисти ярко-красные вянущих рябин.

Весело и горестно сердцу моему,

Молча твои рученьки грею я и жму,

В очи тебе глядючи, молча слезы лью,

Не умею высказать, как тебя люблю!

<1858>

360. «Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре…»[371]

Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре,

О не грусти, ты все мне дорога,

Но я любить могу лишь на просторе,

Мою любовь, широкую, как море,

Вместить не могут жизни берега.

Когда Глагола творческая сила,

Толпы миров воззвала из ночи,

Любовь их всех, как солнце, озарила,

И лишь на землю к нам ее светила

Нисходят порознь редкие лучи.

И, порознь их отыскивая жадно,

Мы ловим отблеск вечной красоты;

Нам вестью лес о ней шумит отрадной,

О ней поток гремит струею хладной

И говорят, качаяся, цветы.

И любим мы любовью раздробленной

И тихий шепот вербы над ручьем,

И милой девы взор, на нас склоненный,

И звездный блеск, и все красы вселенной,

И ничего мы вместе не сольем.

Но не грусти, земное минет горе,

Пожди еще, неволя недолга —

В одну любовь мы все сольемся вскоре,

В одну любовь, широкую, как море,

Что не вместят земные берега!

<1858>

361. «Дробится, и плещет, и брызжет волна…»[372]

Дробится, и плещет, и брызжет волна

      Мне в очи соленою влагой;

Недвижно на камне сижу я — полна

      Душа безотчетной отвагой.

Валы за валами, прибой и отбой,

      И пена их гребни покрыла;

О море, кого же мне вызвать на бой?

      Изведать воскресшие силы?

Почуяло сердце, что жизнь хороша,

      Вы, волны, размыкали горе,

От грома и плеска проснулась душа,

      Сродни ей шумящее море!

<1858>

362. <Из поэмы «Иоанн Дамаскин»>(«Благославляю вас, леса…»)[373]

Благославляю вас, леса,

Долины, нивы, горы, воды,

Благославляю я свободу

И голубые небеса!

И посох мой благославляю,

И эту бедную суму,

И степь от краю и до краю,

И солнца свет, и ночи тьму,

И одинокую тропинку,

По коей, нищий, я иду,

И в поле каждую былинку,

И в небе каждую звезду!..

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить!

О, если б мог в свои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

1858 (?)

363. «О, если б ты могла хоть на единый миг…»[374]

О, если б ты могла хоть на единый миг

Забыть свою печаль, забыть свои невзгоды!

О, если бы хоть раз я твой увидел лик,

Каким я знал его в счастливейшие годы!

Когда в твоих глазах засветится слеза,

О, если б эта грусть могла пройти порывом,

Как в теплую весну пролётная гроза,

Как тень от облаков, бегущая по нивам!

<1859>

364. «Гаснут дальней Альпухарры…»[375]

Гаснут дальней Альпухарры

Золотистые края,

На призывный звон гитары

Выйди, милая моя!

Всех, кто скажет, что другая

Здесь равняется с тобой,

Всех, любовию сгорая,

Всех зову на смертный бой!

        От лунного света

        Зардел небосклон,

        О выйди, Нисета,

        Скорей на балкон!

От Севильи до Гренады,

В тихом сумраке ночей,

Раздаются серенады,

Раздается стук мечей;

Много крови, много песней

Для прелестных льется дам, —

Я же той, кто всех прелестней,

Песнь и кровь мою отдам!

        От лунного света

        Горит небосклон,

        О выйди, Нисета,

        Скорей на балкон!

<1860>

365. «На нивы желтые нисходит тишина…»[376]

На нивы желтые нисходит тишина;

В остывшем воздухе от меркнувших селений,

Дрожа, несется звон. Душа моя полна

Разлукою с тобой и горьких сожалений.

И каждый мой упрек я вспоминаю вновь,

И каждое твержу приветливое слово,

Что мог бы я сказать тебе, моя любовь,

Но что внутри себя я схоронил сурово!

<1862>

366. «То было раннею весной…»[377]

То было раннею весной,

      Трава едва всходила,

Ручьи текли, не парил зной,

      И зелень рощ сквозила;

Труба пастушья поутру

      Еще не пела звонко,

И в завитках еще в бору

      Был папоротник тонкий.

То было раннею весной,

      В тени берез то было,

Когда с улыбкой предо мной

      Ты очи опустила.

То на любовь мою в ответ

      Ты опустила вежды —

О жизнь! о лес! о солнца свет!

      О юность! о надежды!

И плакал я перед тобой,

      На лик твой глядя милый, —

То было раннею весной,

      В тени берез то было!

То было в утро наших лет —

      О счастие! о слезы!

О лес! о жизнь! о солнца свет!

      О свежий дух березы!

1871

367. «Коль любить, так без рассудку…»[378]

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж сплеча!

Коли спорить, так уж смело,

Коль карать, так уж за дело,

Коль простить, так всей душой,

Коли пир, так пир горой!

1850 или 1851

МИХАИЛ РОЗЕНГЕЙМ(1820–1887)

368. «Не гляди так, девица…»[379]

Не гляди так, девица,

Не сули участия:

Нет, душе не верится

В радость или счастие.

Время увлечения

Миновалось, ясное,

Скрыл туман сомнения

Жизни солнце красное.

Было сердце молодо

И любило пламенно.

Но от жизни холода

Стало глыбой каменной.

Не буди ж ретивое

Негой небывалою,

Лаской шаловливою

Не дразни усталое.

1840–1850-е годы

НИКОЛАЙ ГРЕКОВ(1810–1866)

369. «Погоди! Для чего торопиться?..»[380]

Погоди! Для чего торопиться?

Ведь и так жизнь несется стрелой.

Погоди! Мы успеем проститься,

Как лучами восток загорится, —

Но дождемся ль мы ночи такой?

Посмотри, посмотри, как чудесно,

Убран звездами купол небесный,

Как мечтательно смотрит луна!

Как темно в этой сени древесной

И какая везде тишина!

Только слышно, как шепчут березы

Да стучит сердце в пылкой груди…

Воздух весь полон запахом розы…

Милый друг! Это жизнь, а не грезы!

Жизнь летит… Погоди! Погоди!

Пусть погаснут ночные светила.

Жизнь летит… а за жизнью могила,

А до ней люди нас разлучат…

Погоди! — люди спят, ангел милый.

Погоди! — еще звезды горят!

1850-е годы

370. «Прощаясь, в аллее…»[381]

Прощаясь, в аллее

Мы долго сидели,

А слезы и речи

Лились и кипели.

Дрожа, лепетали

Над нами березы,

А мы доживали

Все лучшие грезы.

Так чудно лил месяц

Свой свет из-за тучки

На бледные плечи,

На белые ручки…

И в эти минуты

Любви и разлуки

Мы прожили много —

И счастья, и муки…

1850-е годы

НИКОЛАЙ БЕРГ(1823–1884)

371. Жалоба девы[382]

Если б, сердце, ты лежало

      На руках моих,

Всё качала бы, качала

      Я тебя на них,

Будто мать дитя родное,

      С тихою мольбой, —

И заснуло б, ретивое,

      Ты передо мной!

А теперь в груди сокрыто,

      Заперто в тюрьму,

Ты доступно, ты открыто

      Одному ему;

Но не видит он печали;

      Как мне с этим быть?

Позабыть его? Едва ли

      Можно позабыть!

Мчатся годы, грусть всё та же,

      Те же все мечты…

Сердце, сердце, да когда же

      Здесь умолкнешь ты?

<1853>

372. Право, маменьке скажу[383]

Что такое это значит:

Как одна я с ним сижу,

Все тоскует он и плачет?..

Право, маменьке скажу!

Я ему одна забота,

Но в душе моей, вишь, лед,

И глаза мои за что-то

Он кинжалами зовет.

Вишь, резва я, непослушна,

Ни на миг не посижу…

Право, мне уж это скучно,

Право, маменьке скажу!

Под окном моим все бродит,

Сам с собою говорит;

Как одна — он глаз не сводит,

А при людях — не глядит.

Но порой, как с ним бываю,

И сама я вся дрожу,

И смущаюсь, и пылаю…

Право, маменьке скажу!

Пусть она о том рассудит;

Вот ужо я погляжу,

Что-то с ним, с бедняжкой, будет?:.

Нет, уж лучше не скажу!

<1860>

373. Л. («Ты еще не умеешь любить…»)[384]

Ты еще не умеешь любить,

Но готов я порою забыться

И с тобою слегка пошутить,

И в тебя на минуту влюбиться.

Я влюбляюсь в тебя без ума;

Ты, кокетка, шалить начинаешь:

Ты как будто бы любишь сама,

И тоскуешь, и тайно страдаешь;

Ты прощаешь певцу своему

И волненье, и грусть, и докуку,

И что крепко целую и жму

Я твою белоснежную руку,

И что в очи тебе я смотрю

Беспокойным, томительным взором,

Что с тобой говорю, говорю, говорю,

И не знаю конца разговорам…

Вдруг я вижу — ты снова не та:

О любви уж и слышать не хочешь,

И как будто другим занята,

И бежишь от меня, и хохочешь…

Я спешу заглушить и забыть

Ропот сердца мятежный и страстный…

Ты еще не умеешь любить,

Мой ребенок, мой ангел прекрасный!

<1860>

ИВАН НИКИТИН(1824–1861)

374. Нищий[385]

И вечерней и ранней порою

Много старцев, и вдов, и сирот

Под окошками ходит с сумою,

Христа-ради на помощь зовет.

Надевает ли сумку неволя,

Неохота ли взяться за труд, —

Тяжела и горька твоя доля,

Бесприютный, оборванный люд!

Не откажут тебе в подаянье,

Не умрешь ты без крова зимой, —

Жаль разумное божье созданье,

Человека в грязи и с сумой!

Но беднее и хуже есть нищий:

Не пойдет он просить под окном.

Целый век, из одежды да пищи,

Он работает ночью и днем.

Спит в лачужке, на грязной соломе,

Богатырь в безысходной беде.

Крепче камня в несносной истоме,

Крепче меди в кровавой нужде

По́ смерть зерна он в землю бросает,

По́ смерть жнет, а нужда продает;

О нем облако слезы роняет,

Про тоску его буря поет.

1857

375. «Вырыта заступом яма глубокая…»[386]

Вырыта заступом яма глубокая.

Жизнь невеселая, жизнь одинокая,

Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,

Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, —

Горько она, моя бедная, шла,

И, как степной огонек, замерла.

Что же? усни, моя доля суровая!

Крепко закроется крышка сосновая,

Плотно сырою землею придавится,

Только одним человеком убавится…

Убыль его никому не больна,

Память о нем никому не нужна!..

Вот она — слышится песнь беззаботная —

Гостья погоста, певунья залетная,

В воздухе синем на воле купается;

Звонкая песнь серебром рассыпается…

Тише!.. О жизни покончен вопрос.

Больше не нужно ни песен, ни слез!

1860

376. <Из стихотворения «Хозяин»>(«На старом кургане, в широкой степи…»)[387]

На старом кургане, в широкой степи,

Прикованный сокол сидит на цепи.

        Сидит он уж тысячу лет,

        Все нет ему воли, все нет!

И грудь он когтями с досады терзает,

И каплями кровь из груди вытекает.

        Летят в синеве облака,

        А степь широка, широка…

1861

377. «Ехал из ярмарки ухарь-купец…»[388]

Ехал из ярмарки ухарь-купец,

Ухарь-купец, удалой молодец.

Стал он на двор лошадей покормить,

Вздумал деревню гульбой удивить.

В красной рубашке кудряв и румян,

Вышел на улицу весел и пьян.

Собрал он девок-красавиц в кружок,

Выхватил с звонкой казной кошелек.

Потчует старых и малых вином:

«Пей-пропивай! Поживем — наживем!..»,

Морщатся девки, до донышка пьют,

Шутят, и пляшут, и песни поют.

Ухарь-купец подпевает-свистит.

Оземь ногой молодецки стучит.

Синее небо, и сумрак, и тишь.

Смотрится в воду зеленый камыш.

Полосы света по речке лежат.

В золоте тучки над лесом горят.

Девичья пляска при зорьке видна,

Девичья песня за речкой слышна,

По лугу льется, по чаще лесной…

Там услыхал ее сторож седой;

Белый как лунь, он под дубом стоит,

Дуб не шелохнется, сторож молчит.

К девке стыдливой купец пристает,

Обнял, целует и руки ей жмет,

Рвется красотка за девичий круг:

Совестно ей от родных и подруг.

Смотрят подруги, — их зависть берет:

Вот, мол, упрямице счастье идет.

Девкин отец свое дело смекнул,

Локтем жену торопливо толкнул.

Сед он, и рваная шапка на нем,

Глазом мигнул — и пропал за углом.

Девкина мать расторопна-смела,

С вкрадчивой речью к купцу подошла

«Полно, касатик, отстань — не балуй!

Девки моей не позорь, не целуй!»

Ухарь-купец позвенел серебром:

«Нет, так не надо… другую найдем!..»,

Вырвалась девка, хотела бежать,

Мать ей велела на месте стоять.

Звездная ночь и ясна и тепла.

Девичья песня давно замерла.

Шепчет нахмуренный лес над водой,

Ветром шатает камыш молодой.

Синяя туча над лесом плывет,

Темную зелень огнем обдает,

В крайней избушке не гаснет ночник,

Спит на печи подгулявший старик,

Спит в зипунишке и в старых лаптях,

Рваная шапка комком в головах.

Молится богу старуха жена,

Плакать бы надо — не плачет она.

Дочь их красавица поздно пришла,

Девичью совесть вином залила.

Что тут за диво! и замуж пойдет…

То-то, чай, деток на путь наведет!

Кем ты, люд бедный, на свет порожден?

Кем ты на гибель и срам осужден?

1858

378. Песня бобыля[389]

Ни кола, ни двора,

      Зипун — весь пожиток…

Эх, живи — не тужи,

      Умрешь — не убыток!

Богачу-дураку

      И с казной не спится;

Бобыль гол как сокол,

      Поет-веселится.

Он идет да поет,

      Ветер подпевает;

Сторонись, богачи!

      Беднота гуляет!

Рожь стоит по бокам,

      Отдает поклоны…

Эх, присвистни, бобыль!

      Слушай, лес зеленый!

Уж ты плачь ли, не плачь —

      Слез никто не видит,

Оробей, загорюй —

      Курица обидит.

Уж ты сыт ли, не сыт —

      В печаль не вдавайся;

Причешись, распахнись,

      Шути-улыбайся!

Поживем да умрем, —

      Будет голь пригрета…

Разумей, кто умен, —

      Песенка допета!

1858

АПОЛЛОН МАЙКОВ(1821–1897)

379. Весна[390]

Голубенький, чистый

      Подснежник-цветок!

А подле сквозистый,

      Последний снежок…

Последние слезы

      О горе былом,

И первые грезы

      О счастьи ином…

1857

380. «Ее в грязи он подобрал…»[391]

Ее в грязи он подобрал;

Чтоб всё достать ей — красть он стал;

Она в довольстве утопала

И над безумцем хохотала.

И шли пиры… но дни текли —

Вот утром раз за ним пришли:

Ведут в тюрьму… Она стояла

Перед окном и — хохотала.

Он из тюрьмы ее молил:

«Я без тебя душой изныл,

Приди ко мне!» Она качала

Лишь головой и — хохотала.

Он в шесть поутру был казнен

И в семь во рву похоронен, —

А уж к восьми она плясала,

Пила вино и хохотала.

1857

381. Колыбельная песня («Спи, дитя мое, усни!..»)[392]

Спи, дитя мое, усни!

Сладкий сон к себе мани:

В няньки я тебе взяла

Ветер, солнце и орла.

Улетел орел домой;

Солнце скрылось под водой;

Ветер, после трех ночей,

Мчится к матери своей.

Ветра спрашивает мать:

«Где изволил пропадать?

Али звезды воевал?

Али волны всё гонял?»,

— «Не гонял я волн морских,

Звезд не трогал золотых;

Я дитя оберегал,

Колыбелечку качал!»

1858

382. Приданое

По городу плач и стенанье…

Стучит гробовщик день и ночь…

Еще бы ему не работать!

Просватал красавицу дочь!

Сидит гробовщица за крепом

И шьет — а в глазах, как узор,

По черному так и мелькает

В цветах подвенечный убор.

И думает: «Справлю ж невесту,

Одену ее, что княжну, —

Княжон повидали мы вдоволь,

На днях хоронили одну:

Всё розаны были на платье,

Почти под венцом померла:

Так, в брачном наряде, и клали

Во гроб-то… красотка была!

Оденем и Глашу не хуже,

А в церкви все свечи зажжем;

Подумают: графская свадьба!

Уж в грязь не ударим лицом!..»;

Мечтает старушка — у двери ж

Звонок за звонком… «Ну, житье!

Заказов-то — господи боже!

Знать, Глашенька, счастье твое!»

1859

ВСЕВОЛОД КРЕСТОВСКИЙ(1840–1895)

383. «Под душистою ветвью сирени…»[393]

Под душистою ветвью сирени

С ней сидел я над сонной рекой,

И, припав перед ней на колени,

Ее стан обвивал я рукой…

Проносилися дымные тучки,

На лице ее месяц играл,

А ее трепетавшие ручки

Я так долго, так страстно лобзал…

Погребальные свечи мерцали,

В мрачных сводах была тишина,

Над усопшей обряд совершали —

Вся в цветах почивала она…

Со слезой раздирающей муки

Я на труп ее жадно припал

И холодные, мертвые руки

Так безумно, так страстно лобзал…

1857

384. «Прости на вечную разлуку!..»[394]

«Прости на вечную разлуку!» —

Твой голос грустно прозвучал,

И я пророческому звуку

Душой покорною внимал.

О, знала ль ты, хоть в те мгновенья,

Какого горького значенья

Мне этот звук исполнен был! —

С ним все, что прожито тревожно,

Все, что забыть мне невозможно,

Я безвозвратно хоронил…

Прости ж и ты!.. быть может, скоро

Пойду я в светлый, дальний путь.

Без желчных дум и без укора

Под небом теплым отдохнуть, —

И, может, сдавленное горе

Развеет ветер где-нибудь

И заглушит чужое море

В душе печальное: «Забудь!..

Забудь!..»

1860

385. Ванька-ключник[395]

Словно ягода лесная,

И укрыта и спела,

Свет княгиня молодая

В крепком тереме жила.

У княгини муж ревнивый;

Он и сед и нравом крут;

Царской милостью спесивый,

Ведал думу лишь да кнут.

А у князя Ваня-ключник,

Кудреватый, удалой,

Ваня-ключник — злой разлучник

Мужа старого с женой.

Хоть не даривал княгине

Ни монист, ни кумачу,

А ведь льнула же к детине,

Что сорочка ко плечу.

Целовала, миловала,

Обвивала, словно хмель,

И тайком с собою клала

Что на княжую постель.

Да известным наговором

Князь дознался всю вину, —

Как дознался, так с позором

И замкнул на ключ жену.

И дознался из передней,

От ревнивых от очей,

Что от самой от последней

Сенной девушки своей.

«Гой, холопья, вы подите —

Быть на дыбе вам в огне! —

Вы подите приведите

Ваньку-ключника ко мне!»

Ох, ведут к нему Ивашку, —

Ветер кудри Ване бьет,

Веет шелкову рубашку,

К белу телу так и льнет.

«Отвечай-ко, сын ты вражий,

Расскажи-ко, варвар мой,

Как гулял ты в спальне княжей

С нашей княжеской женой?»

— Ничего, сударь, не знаю,

Я не ведаю про то!..

— «Ты не знаешь? Допытаю!

А застенок-то на что?..»

И работают в застенке —

Только кости знай хрустят!

Перешиблены коленки,

Локти скручены назад,

Но молчком молчит Ивашка,

И опять его ведут;

В дырьях мокрая рубашка,

Кудри клочьями встают;

Кандалы на резвых ножках,

А идет он — словно в рай,

Только хлюпает в сапожках

Кровь ручьями через край…

Видит — два столба кленовых,

Перекладина на них.

Знать, уж мук не будет новых,

Знать, готовят про других.

Отведу же я, мол, душу,

Распотешусь пред концом:

Уж пускай же, князь, Ванюшу

Хоть вспомянешь ты добром!

«Ты скажи ли мне, Ванюшка,

Как с княгиней жил досель?»

— «Ох, то ведает подушка

Да пуховая постель!..

Много там было попито

Да поругано тебя,

А и вкрасне то пожито,

И целовано любя!

На кровати, в волю княжью,

Там полежано у нас

И за грудь ли, грудь лебяжью,

Было хватано не раз!»

— «Ай да сказка!.. Видно хвата!

Исполать, за то люблю!

Вы повесьте-ко, ребята,

Да шелковую петлю!»

Ветер Ванюшку качает,

Что былинку на меже,

А княгиня умирает

Во светлице на ноже.

1861

АЛЕКСЕЙ АПУХТИН(1840–1893)

386. Судьба[396](К 5-й симфонии Бетховена)

С своей походною клюкой,

С своими мрачными очами,

Судьба, как грозный часовой,

Повсюду следует за нами.

Бедой лицо ее грозит,

Она в угрозах поседела,

Она уж многих одолела,

И все стучит, и все стучит:

        Стук, стук, стук…

              Полно, друг,

Брось за счастием гоняться!

        Стук, стук, стук…

Бедняк совсем обжился с ней:

Рука с рукой они гуляют,

Сбирают вместе хлеб с полей,

В награду вместе голодают.

День целый дождь его кропит,

По вечерам ласкает вьюга,

А ночью с горя да с испуга

Судьба сквозь сон ему стучит:

        Стук, стук, стук…

              Глянь-ка, друг,

Как другие поживают!

        Стук, стук, стук…

Другие праздновать сошлись

Богатство, молодость и славу.

Их песни радостно неслись,

Вино сменилось им в забаву;

Давно уж пир у них шумит,

Но смолкли вдруг, бледнея, гости…

Рукой, дрожащею от злости,

Судьба в окошко к ним стучит:

        Стук, стук, стук…

              Новый друг

К вам пришел, готовьте место!

        Стук, стук, стук…

Герой на жертву все принес.

Он говорил, что люди братья,

За братьев пролил много слез,

За слезы слышал, их проклятья.

Он верно слабых, защитит,

Он к ним придет, долой с дороги!

Но отчего ж недвижны ноги

И что-то на ногах стучит?

        Стук, стук, стук…

              Скован друг

Человечества, свободы…

        Стук, стук, стук…

Но есть же счастье на земле!

Однажды, полный ожиданья,

С восторгом юным на челе,

Пришел счастливец на свиданье!

Еще один он, все молчит,

Заря за рощей потухает,

И соловей уж затихает,

А сердце бьется и стучит:

        Стук, стук, стук…

              Милый друг,

Ты придешь ли на свиданье?

        Стук, стук, стук…

Но вот идет она, и вмиг

Любовь, тревога, ожиданье,

Блаженство — всё слилось у них

В одно безумное лобзанье!

Немая ночь на них глядит,

Все небо залито огнями,

А кто-то тихо за кустами

Клюкой докучною стучит:

        Стук, стук, стук…

              Старый друг

К вам пришел, довольно счастья!

        Стук, стук, стук…

1863

387. Астрам[397]

Поздние гости отцветшего лета,

Шепчутся ваши головки понурые,

Словно клянете вы дни без просвета,

Словно пугают вас ноченьки хмурые…

Розы — вот те отцвели, да хоть жили…

Нечего вам помянуть пред кончиною:

Звезды весенние вам не светили,

Песней не тешились вы соловьиною…

Начало 1860-х годов

388. «Ни отзыва, ни слова, ни привета…»[398]

Ни отзыва, ни слова, ни привета,

Пустынею меж нами мир лежит,

И мысль моя с вопросом без ответа

Испуганно над сердцем тяготит:

Ужель среди часов тоски и гнева

Прошедшее исчезнет без следа,

Как легкий звук забытого напева,

Как в мрак ночной упавшая звезда?

1867

389. Умирающая мать[399](с французского)

«Что, умерла, жива? Потише говорите,

      Быть может, удалось на время ей заснуть…»

И кто-то предложил: ребенка принесите

        И положите ей на грудь!

И вот на месте том, где прежде сердце билось.

      Ребенок с плачем скрыл лицо свое…

О, если и теперь она не пробудилась, —

      Все кончено, молитесь за нее!

390. «Черная туча висит над полями…»[400]

Черная туча висит над полями,

Шепчутся клены, березы качаются,

Дубы столетние машут ветвями,

Точно со мной говорить собираются.

«Что тебе нужно, пришлец бесприютный?

(Голос их важный с вершины мне чудится.)

Думаешь, отдых вкушая минутный,

Так вот и прошлое всё позабудется?

Нет, ты словами себя не обманешь:

Спета она, твоя песенка скудная!

Новую песню уж ты не затянешь,

Хоть и звучит она, близкая, чудная!

Сердце усталое, сердце больное

Звуков волшебных напрасно искало бы:

Здесь, между нами, ищи ты покоя,

С жизнью простися без стонов и жалобы.

Смерти боишься ты? Страх малодушный!

Всё, что томило игрой бесполезною:

Мысли, и чувства, и стих, им послушный, —

Смерть остановит рукою железною.

Всё клеветавшее тайно, незримо,

Всё угнетавшее с дикою силою —

Вмиг разлетится, как облако дыма,

Над неповинною, свежей могилою!

Если же кто-нибудь тишь гробовую

Вздохом нарушит, слезою участия,

О, за слезу бы ты отдал такую

Все свои призраки прошлого счастия!

Тихо, прохладно лежать между нами,

Тень наша шире и шорох приветнее…»

В вечер ненастный, качая ветвями,

Так говорили мне дубы столетние,

1873

391. «Прости меня, прости! Когда в душе мятежной…»[401]

Прости меня, прости! Когда в душе мятежной

        Угас безумный пыл,

С укором образ твой, чарующий и нежный,

        Передо мною всплыл.

О, я тогда хотел, тому укору вторя,

        Убить слепую страсть,

Хотел в слезах любви, раскаянья и горя

        К ногам твоим упасть!

Хотел все помыслы, желанья, наслажденья —

        Всё в жертву принести;

Я жертвы не принес, не стою я прощенья…

        Прости меня, прости!

1870-е годы

392. Разбитая ваза[402](Подражание Сюлли-Прюдому)

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,

Ударом веера толкнула ты небрежно,

И трещина, едва заметная, на ней

Осталась… Но с тех пор прошло не много дней,

Небрежность детская твоя давно забыта,

А вазе уж грозит нежданная беда!

Увял ее цветок; ушла ее вода…

        Не тронь ее: она разбита.

Так сердца моего коснулась ты рукой —

        Рукою нежной и любимой, —

И с той поры на нем, как от обиды злой,

        Остался след неизгладимый.

Оно как прежде бьется и живет,

        От всех его страданье скрыто,

Но рана глубока и каждый день растет…

        Не тронь его: оно разбито.

1870-е годы

393. «День ли царит, тишина ли ночная…»[403]

День ли царит, тишина ли ночная,

В снах ли тревожных, в житейской борьбе

Всюду со мной, мою жизнь наполняя,

Дума всё та же, одна, роковая, —

          Все о тебе!

С нею не страшен мне призрак былого,

Сердце воспрянуло, снова любя…

Вера, мечты, вдохновенное слово,

Все, что в душе дорогого, святого, —

          Все от тебя!

Будут ли дни мои ясны, унылы,

Скоро ли сгину я, жизнь загубя, —

Знаю одно: что до самой могилы

Помыслы, чувства, и песни, и силы —

          Все для тебя!

<1880>

394. Памяти прошлого[404]

Не стучись ко мне в ночь бессонную,

Не буди любовь схороненную,

Мне твой образ чужд и язык твой нем,

Я в гробу лежу, я затих совсем.

Мысли ясные мглой окутались,

И не знаю я: кто играет мной,

Кто мне верный друг, кто мне враг лихой,

С злой усмешкою, с речью горькою…

Ты приснилась мне перед зорькою…

Не смотри ты так, подожди хоть дня,

Я в гробу лежу, обмани меня…

Ведь умершим лгут, ведь удел живых —

Ряд измен, обид, оскорблений злых…

А едва умрем — на прощание

Нам надгробное шлют рыдание,

Возглашают нам память вечную,

Обещают жизнь… бесконечную!

<1886>

395. <Из стихотворения «Сумасшедший»> «Да, васильки, васильки…»[405]

Да, васильки, васильки…

Много мелькало их в поле…

Помнишь, до самой реки

Мы их сбирали для Оли.

Олечка бросит цветок

В реку, головку наклонит…

«Папа, — кричит, — василек

Мой поплывет, не утонет?!»

Я ее на руки брал,

В глазки смотрел голубые,

Ножки ее целовал,

Бледные ножки, худые.

Как эти дни далеки…

Долго ль томиться я буду?

Всё васильки, Басильки,

Красные, желтые всюду…

Видишь, торчат на стене,

Слышишь, сбегают по крыше,

Вот подползают ко мне,

Лезут всё выше и выше…

Слышишь, смеются они…

Боже, за что эти муки?

Маша, спаси, отгони,

Крепче сожми мои руки!

Поздно! Вошли, ворвались,

Стали стеной между нами,

В голову так и впились,

Колют ее лепестками.

Рвется вся грудь от тоски…

Боже! Куда мне деваться?

Все васильки, васильки…

Как они смеют смеяться?

<1890>

396. «Все, чем я жил, в чем ждал отрады…»[406]

Все, чем я жил, в чем ждал отрады,

Слова развеяли твои…

Так снег последний без пощады

Уносят вешние ручьи…

И целый день с насмешкой злою,

Другие речи заглушив,

Они носились надо мною,

Как неотвязчивый мотив.

Один я. Длится ночь немая.

Покоя нет душе моей…

О, как томит меня, пугая,

Холодный мрак грядущих дней!

Ты не согреешь этот холод,

Ты не осветишь эту тьму…

Твои слова, как тяжкий молот,

Стучат по сердцу моему.

1892

397. Минуты счастья[407]

Не там отрадно счастье веет,

Где шум и царство суеты:

Там сердце скоро холодеет

И блекнут яркие мечты.

Но вечер тихий, образ нежный

И речи долгие в тиши

О всем, что будит ум мятежный

И струны спящие души, —

О, вот они, минуты счастья,

Когда, как зорька в небесах,

Блеснет внезапно луч участья

В чужих внимательных очах,

Когда любви горячей слово

Растет на сердце как напев,

И с языка слететь готово,

И замирает, не слетев…

1865

398. Любовь[408]

Когда без страсти и без дела

Бесцветно дни мои текли,

Она как буря налетела

И унесла меня с земли.

Она меня лишила веры

И вдохновение зажгла,

Дала мне счастие без меры

И слезы, слезы без числа…

Сухими, жесткими словами

Терзала сердце мне порой,

И хохотала над слезами,

И издевалась над тоской;

А иногда горячим словом

И взором ласковых очей

Гнала печаль, — и в блеске новом

В душе светилася моей!

Я все забыл, дышу лишь ею,

Всю жизнь я отдал ей во власть,

Благословить ее не смею

И не могу ее проклясть.

1872

399. Гаданье[409]

Ну, старая, гадай! Тоска мне сердце гложет,

Веселой болтовней меня развесели,

Авось твой разговор убить часы поможет,

И скучный день пройдет, как многие прошли!

«Ох, не грешно ль в воскресенье?

С нами господняя сила!

Тяжко мое прегрешение…

Ну, да уж я разложила!

Едешь в дорогу ты дальнюю,

Путь твой не весел обратный:

Новость услышишь печальную

И разговор неприятный.

Видишь: большая компании

Вместе с тобой веселится,

Но исполненья желания

Лучше не жди: не случится.

Что-то грозит неизвестное…

Карты-то, карты какие!

Будет письмо интересное,

Хлопоты будут большие!

На сердце дама червонная…

С гордой душою такою:

Словно к тебе благосклонная,

Словно играет тобою!

Глядя в лицо ее строгое,

Грустен и робок ты будешь:

Хочешь сказать ей про многое,

Свидишься, — все позабудешь!

Мысли твои все червонные,

Слезы-то будто из лейки,

Думушки, ночи бессонные —

Все от нее, от злодейки!

Волюшка крепкая скручена,

Словно дитя ты пред нею…

Как твое сердце замучено,

Я и сказать не умею!

Тянутся дни нестерпимые,

Мысли сплетаются злые…

Батюшки светы родимые!

Карты-то, карты какие!!.»

Умолкла старая. В зловещей тишине

Насупившись сидит. — Скажи, что это значит?

Старуха, что с тобой? Ты плачешь обо мне?

Так только мать одна об детском горе плачет.

И стоит ли того? — Я знаю наперед

Все то, что сбудется, и не ропщу на бога:

Дорога выйдет мне, и горе подойдет,

Там будут хлопоты, а там опять дорога…

Ну полно же, не плачь! Гадай иль говори,

Пусть голос твой звучит мне песней похоронной,

Но только, старая, мне в сердце не смотри

И не рассказывай об даме об червонной!

Начало 1860-х годов

400. «Ночи безумные, ночи бессонные…»[410]

Ночи безумные, ночи бессонные,

Речи несвязные, взоры усталые…

Ночи, последним огнём озаренные,

Осени мёртвой цветы запоздалые!

Пусть даже время рукой беспощадною

Мне указало, что было в вас ложного,

Всё же лечу я к вам памятью жадною,

В прошлом ответа ищу невозможного…

Вкрадчивым шепотом вы заглушаете

Звуки дневные, несносные, шумные…

В тихую ночь вы мой сон отгоняете,

Ночи бессонные, ночи безумные!

1876

401. Пара гнедых[411](Перевод из Донаурова)

Пара гнедых, запряженных с зарею,

Тощих, голодных и грустных на вид,

Вечно бредёте вы мелкой рысцою,

Вечно куда-то ваш кучер спешит.

Были когда-то и вы рысаками,

И кучеров вы имели лихих,

Ваша хозяйка состарилась с вами,

          Пара гнедых!

Ваша хозяйка в старинные годы

Много хозяев имела сама,

Опытных в дом привлекала из моды,

Более нежных сводила с ума.

Таял в объятьях любовник счастливый.

Таял порой капитал у иных;

Часто стоять на конюшне могли вы,

          Пара гнедых!

Грек из Одессы и жид из Варшавы,

Юный корнет и седой генерал —

Каждый искал в ней любви и забавы

И на груди у неё засыпал.

Где же они, в какой новой богине

Ищут теперь идеалов своих?

Вы, только вы и верны ей доныне,

          Пара гнедых!

Вот отчего, запрягаясь с зарёю

И голодая по нескольку дней,

Вы подвигаетесь мелкой рысцою

И возбуждаете смех у людей.

Старость, как ночь, вам и ей угрожает,

Говор толпы невозвратно затих,

И только кнут вас порою ласкает.

          Пара гнедых!

1870-е годы

402. «Я ждал тебя… Часы ползли уныло…»[412]

Я ждал тебя… Часы ползли уныло,

Как старые, докучные враги…

Всю ночь меня будил твой голос милый

          И чьи-то слышались шаги…

Я ждал тебя… Прозрачен, свеж и светел,

Осенний день повеял над землей…

В немой тоске я день прекрасный встретил

          Одною жгучею слезой…

Пойми хоть раз, что в этой жизни шумной,

Чтоб быть с тобой, — я каждый миг ловлю,

Что я люблю, люблю тебя безумно…

          Как жизнь, как счастие люблю!..

КОНСТАНТИН ФОФАНОВ(1862–1911)

403. «Звезды ясные, звезды прекрасные…»[413]

Звезды ясные, звезды прекрасные

Нашептали цветам сказки чудные,

Лепестки улыбнулись атласные,

Задрожали листы изумрудные.

И цветы, опьяненные росами,

Рассказали ветрам сказки нежные,

И распели их ветры мятежные

Над землей, над волной, над утесами.

И земля, под весенними ласками

Наряжаяся тканью зеленою,

Переполнила звездными сказками

Мою душу, безумно влюбленную.

И теперь, в эти дни многотрудные,

В эти темные ночи ненастные,

Отдаю я вам, звезды прекрасные,

Ваши сказки задумчиво-чудные!..

1885

ПЕТР ВЕЙНБЕРГ(1831–1908)

404. «Он был титулярный советник…»[414]

Он был титулярный советник,

Она — генеральская дочь;

Он робко в любви объяснился,

Она прогнала его прочь.

Пошел титулярный советник

И пьянствовал с горя всю ночь —

И в винном тумане носилась

Пред ним генеральская дочь…

<1859>

АЛЕКСАНДР АНДРЕЕВ(1830–1891)

405. Кокетка[415]

Говорят, что я кокетка,

Что любить я не хочу,

И видали, как нередко

Равнодушием плачу.

А видали ль, как я плачу,

Невозможность полюбя,

Силы девственные трачу,

Полны дивного огня?

А видали ль, как украдкой,

Затаив порыв страстей,

Я целую образ сладкий,

Счастье, жизнь души моей?

А видали ль, к изголовью

Как приникнув в море грез,

Обольется сердце кровью,

Глаза выноют от слез?

1850-е годы

406. Зацелуй меня до смерти![416]

Зацелуй меня до смерти —

От тебя и смерть мила;

Не на горе же, поверьте,

Жизнь от бога нам дана!

Без любви и жизнь не в радость,

Без объятий нет любви;

Я изведал жизни сладость,

Я узнал весь жар в крови!

Умирать ведь нам не надо!

Так уж лучше, через край

Выпив сладостного яда,

На земле изведать рай!

К жизни той близка дорога!

Я мгновения ловлю —

Зацелуй меня до смерти,

И я смерть благословлю.

1850-е годы

АЛЕКСАНДР ПОРЕЦКИЙ(1819–1879)

407. Пойманная птичка[417]

«Ах, попалась, птичка, стой!

        Не уйдешь из сети,

Не расстанемся с тобой

        Ни за что на свете!»

— «Ах, зачем, зачем я вам,

        Миленькие дети?

Отпустите полетать,

        Развяжите сети!»

— «Нет, не пустим, птичка, нет,

        Оставайся с нами:

Мы дадим тебе конфет,

        Чаю с сухарями!»

— «Ах, конфет я не люблю,

        Не хочу я чаю,

В поле мошек я ловлю,

        Зернышки сбираю…»

— «Там замерзнешь ты зимой

        Где-нибудь на ветке,

А у нас-то! В золотой

        Будешь жить ты клетке!»

— «О, не бойтесь: в теплый край

        Улечу зимою;

А в неволе — светлый рай

        Будет мне тюрьмою!»

— «Птичка, птичка, как любить

        Мы тебя бы стали!

Не позволили б грустить:

        Всё б тебя ласкали».

— «Верю, детки; но для нас

        Вредны ваши ласки, —

С них закрыла бы как раз

        Я навеки глазки!»

— «Правда, правда, птичка, ты

        Не снесешь неволю…

Ну так бог с тобой, лети

        И живи на воле!»

<1864>

ЛЕВ МОДЗАЛЕВСКИЙ(1837–1898)

408. Вечерняя заря весною[418]

Слети к нам, тихий вечер,

На мирные поля;

Тебе мы поем песню,

Вечерняя заря.

Темнеет уж в долине,

И ночи близок час;

На маковке березы

Последний луч угас.

Как тихо всюду стало,

Как воздух охладел!

И в ближней роще звонко

Уж соловей пропел.

Слети ж к нам, тихий вечер,

На мирные поля!

Тебе поем мы песню,

Вечерняя заря.

<1864>

АРСЕНИЙ ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ(1848–1913)

409. В четырех стенах[419]

Комнатка скромная, тесная, милая;

Тень непроглядная, тень безответная;

Дума глубокая, песня унылая;

В бьющемся сердце надежда заветная;

Тихий полет за мгновеньем мгновения;

Взор неподвижный на счастье далекое;

Много сомнения, много терпения…

Вот она, ночь моя, — ночь одинокая!

<1874>

410. «Меня ты в толпе не узнала…»[420]

Меня ты в толпе не узнала —

Твой взгляд не сказал ничего;

Но чудно и страшно мне стало,

Когда уловил я его.

То было одно лишь мгновенье —

Но, верь мне, я в нем перенес

Всей прошлой любви наслажденье,

Всю горечь забвенья и слез!

<1874>

411. Над озером[421]

Месяц задумчивый, звезды далекие

С темного неба водами любуются;

Молча смотрю я на воды глубокие —

Тайны волшебные сердцем в них чуются.

Плещут, таятся ласкательно-нежные:

Много в их ропоте силы чарующей,

Слышатся думы и страсти безбрежные,

Голос неведомый, душу волнующий.

Нежит, пугает, наводит сомнение:

Слушать велит ли он? — С места б не двинулся!

Гонит ли прочь? — Убежал бы в смятении!

В глубь ли зовет? — Без оглядки бы кинулся!

Между 1872 и 1874

412. Трепак[422]

Лес да поляны. Безлюдье кругом.

        Вьюга и плачет, и стонет,

Чудится, будто во мраке ночном

        Злая кого-то хоронит.

Глядь — так и есть! В темноте мужика

        Смерть обнимает, ласкает,

С пьяненьким пляшет вдвоем трепака,

        На ухо песнь напевает.

Любо с подругою белой плясать!

        Любо лихой ее песне внимать!

      Ох, мужичок,

            Старичок

                  Убогой,

      Пьян напился,

            Поплелся

                  Дорогой,

А метель-то, ведьма, поднялась,

                  Взыграла!

С поля — в лес дремучий невзначай

                  Загнала!

      Горем, тоской

            Да нуждой

                  Томимый,

      Ляг, отдохни

            Да усни,

                  Родимый!

Я тебя, голубчик мой, снежком

                  Согрею;

Вкруг тебя великую игру

                  Затею.

      Взбей-ка постель,

            Ты, метель,

                  Лебедка!

      Ну, начинай.

            Запевай,

                  Погодка,

Сказку — да такую, чтоб всю ночь

                  Тянулась,

Чтоб пьянчуге крепко под нее

                  Уснулось!

      Гой вы, леса,

            Небеса

                  Да тучи!

      Темь, ветерок

            Да снежок

                  Летучий!

Станем-ка в кружки, да удалой

                  Толпою

В пляску развеселую дружней

                  За мною!

      Глянь-ка, дружок,

            Мужичок

                  Счастливый!

      Лето пришло,

            Расцвело!

                  Над нивой

Солнышко смеется, да жнецы

                  Гуляют,

Снопинки на сжатых полосках

                  Считают.

—

Лес да поляны. Безлюдье кругом.

        Стихла недобрая сила.

Горького пьяницу в мраке ночном

        С плачем метель схоронила.

Знать, утомился плясать трепака,

        Песни петь с белой подругой —

Спит, не проснется… Могила мягка

        И уж засыпана вьюгой!

<1875>

413. Колыбельная

Плакал ребенок. Свеча, нагорая,

          Тусклым мерцала огнем;

Целую ночь, колыбель охраняя,

          Мать не забылася сном.

Рано-ранехонько в дверь осторожно

          Смерть сердобольная — стук!

Вздрогнула мать, оглянулась тревожно…

          «Полно пугаться, мой друг!

Бледное утро уж смотрит в окошко.

          Плача, тоскуя, любя,

Ты утомилась… Вздремни-ка немножко —

          Я посижу за тебя.

Угомонить ты дитя не сумела,

          Слаще тебя я спою».

И, не дождавшись ответа, запела:

          «Баюшки ба́ю-баю́».

Мать

Тише! ребенок мой мечется, плачет!

          Грудь истомит он свою!

Смерть

Это со мной он играет и скачет.

          Баюшки ба́ю-баю́.

Мать

Щеки бледнеют, слабеет дыханье…

          Да замолчи же, молю!

Смерть

Доброе знаменье — стихнет страданье.

          Баюшки ба́ю-баю́.

Мать

Прочь ты, проклятая! Лаской своею

          Сгубишь ты радость мою!

Смерть

Нет, мирный сон я младенцу навею.

          Баюшки ба́ю-баю́.

Мать

Сжалься! Пожди допевать хоть мгновенье

          Страшную песню твою!

Смерть

Видишь — уснул он под тихое пенье

          Баюшки ба́ю-баю́.

<1875>

414. Серенада («Нега волшебная, ночь голубая…»)

Нега волшебная, ночь голубая,

          Трепетный сумрак весны;

Внемлет, поникнув головкой, больная

          Шепот ночной тишины.

Сон не смыкает блестящие очи,

          Жизнь к наслажденью зовет,

А в полумраке медлительной ночи

          Смерть серенаду поет:

«Знаю: в темнице суровой и тесной

          Молодость вянет твоя.

Рыцарь неведомый, силой чудесной

          Освобожу я тебя.

Старость бездушная шепчет напрасно:

          Бойся любви молодой!

Ложно измыслила недуг опасный,

          Чтоб не ушла ты со мной.

Но посмотри на себя: красотою

          Лик твой прозрачный блестит;

Щеки румяны; волнистой косою

          Стан твой, как тучей, обвит.

Пристальных глаз голубое сиянье

          Ярче небес и огня;

Зноем полуденным веет дыханье —

          Ты обольстила меня!

В вешнюю ночь за тюремной оградой

          Рыцаря голос твой звал…

Рыцарь пришел за бесценной наградой;

          Нас упоенья настал!»

Смолкнул напев; прозвучало лобзанье…

          В долгом лобзании том

Слышались вопли, мольбы и стенанье —

          Тихо всё стало потом.

Но поутру, когда ранняя птица

          Пела, любуясь зарей.

Робко в окно заглянувши, денница

          Труп увидала немой.

<1877>

415. А. А. Фету[423]

Словно голос листвы, словно лепет ручья,

В душу веет прохладою песня твоя;

Все внимал бы, как струйки дрожат и звучат,

Все впивал бы цветов и листов аромат.

Все молчал бы, поникнув, чтоб долго вокруг

Только песни блуждал торжествующий звук,

Чтоб на ласку его, на призыв и привет

Только сердце б томилось и билось в ответ…

1887

416. «Не смолкай, говори… В ласке речи твоей…»[424]

Не смолкай, говори… В ласке речи твоей,

В беззаветном веселье свиданья

Принесла мне с собою ты свежесть полей

И цветов благовонных лобзанья.

Я внимаю тебе — и целебный обман

Сердце властной мечтою объемлет,

Мне мерещится ночь… в лунном блеске туман

Над сверкающим озером дремлет.

Ни движенья, ни звука вокруг, ни души!

Беспредметная даль пред очами.

Мы с тобою вдвоем в полутьме и тиши,

Под лазурью, луной и звездами.

Только воды дрожат, только дышат цветы

Да туманится воздух росистый,

И, горя сквозь туман, как звезда с высоты,

В душу светит мне взгляд твой лучистый.

В беспредельном молчаньи теней и лучей

Шепчешь ты про любовь и участье…

Не смолкай, говори… В ласке речи твоей

Мне звучит беспредельное счастье!

<1888>

417. Забытый[425]

Он смерть нашел в краю чужом,

В краю чужом, в бою с врагом;

Но враг друзьями побежден, —

Друзья ликуют, только он

На поле битвы позабыт,

          Один лежит.

И между тем как жадный вран

Пьет кровь его из свежих ран

И точит незакрытый глаз,

Грозивший смертью в смерти час,

И, насладившись, пьян и сыт,

          Долой летит, —

Далеко там, в краю родном,

Мать кормит сына под окном:

«А-гу, а-гу, не плачь, сынок,

Вернется тятя. Пирожок

Тогда на радостях дружку

          Я испеку…»

А тот — забыт, один лежит…

<1874>

418. Торжество смерти[426]

День целый бой не умолкает;

В дыму затмился солнца свет,

Окрестность стонет и пылает,

Холмы ревут — победы нет!

И пала ночь на поле брани;

Дружины в поле разошлись;

Все стихло — и в ночном тумане

Стенанья к небу поднялись.

Тогда, озарена луною,

На боевом своем коне,

Коней сверкая белизною,

Явилась смерть! И в тишине,

Внимая вопли и молитвы,

Довольства гордого полна,

Как полководец, место битвы

Кругом объехала она;

На холм поднявшись, оглянулась,

Остановилась… улыбнулась…

И над равниной боевой

Пронесся голос роковой:

«Кончена битва — я всех победила!

Все предо мной вы склонились, бойцы,

Жизнь вас поссорила — я помирила.

Дружно вставайте на смотр, мертвецы!

Маршем торжественным мимо пройдите;

Войско свое я хочу сосчитать.

В землю потом свои кости сложите,

Сладко от жизни в земле отдыхать.

Годы незримо пройдут за годами,

В людях исчезнет и память о вас —

Я не забуду, и вечно над вами

Пир буду править в полуночный час!

Пляской тяжелою землю сырую

Я притопчу, чтобы сень гробовую

Кости покинуть вовек не могли,

Чтоб никогда вам не встать из земли».

<1877>

ВАСИЛИЙ НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО(1844–1927)

419. Умирающий[427]

Отворите окно… отворите!..

Мне недолго осталося жить;

Хоть теперь на свободу пустите,

Не мешайте страдать и любить!

Горлом кровь показалась… Весною

Хорошо на родимых полях:

Будет небо сиять надо мною

И потонет могила в цветах.

Сбросьте цепи мои… Из темницы

Выносите на свет, на простор…

Как поют перелетные птицы,

Как шумит зеленеющий бор!

Выше, выше, смолистые сосны,

Все растет под сиянием дня…

Только цепи мне эти несносны…

Не душите, не мучьте меня!..

То не песня ль вдали прозвенела,

Что певала родимая мать?

Холодеет усталое тело,

Гаснет взор, мне недолго страдать!

Позабудьте меня… схороните…

Я прощу вас в могиле своей…

Отворите ж окно… отворите,

Сбросьте цепи мои поскорей!..

<1882>

420. «Ты любила его всей душою…»

Ты любила его всей душою,

Ты все счастье ему отдала.

Как цветок ароматный весною

Для него одного расцвела.

Словно срезанный колос ты пала

Под его беспощадным серпом,

И его, погибая, ласкала,

Умирая, молилась о нем.

Он не думал о том, сколько муки,

Сколько горя в душе у тебя,

И, наскучив тобою, разлуки

Он искал, никогда не любя.

Ты молила его, умирая:

«О, приди, повидайся со мной!»

Но, другую безумно лаская,

Он смеялся тогда над тобой.

И могила твоя одинока…

Он молиться над ней не придет…

В полдень яркое солнце высоко

Над крестом твоим белым плывет.

Только ветер роняет, как слезы,

Над тобою росинки порой.

Загубили былинку морозы,

Захирел ты, цветок полевой…

Серый камень лежит над тобою,

Словно сторож могилы твоей,

О, зачем ты не встанешь весною

С первой травкою вольных полей!

Для чего ты жила и любила?

В чьей душе ты оставила след?

Но тиха, безответна могила…

Этим жалобам отзыва нет!..

<1882>

МИРРА ЛОХВИЦКАЯ(1869–1905)

421. «Да, это был лишь сон! Минутное виденье…»[428]

Да, это был лишь сон! Минутное виденье

Блеснуло мне, как светлый метеор…

Зачем же столько грез, блаженства и мученья

Зажег во мне неотразимый взор?

Как пусто, как мертво!.. И в будущем всё то же…

Часы летят… а жизнь так коротка!..

Да, это был лишь сон, но призрак мне дороже

Любви живой роскошного цветка.

Рассеялся туман, и холод пробужденья

В горячем сердце кровь оледенил.

Да, это был лишь сон… минутное виденье…

Но отчего ж забыть его нет сил?

1890

422. «Если б счастье мое было вольным орлом…»[429]

Если б счастье мое было вольным орлом,

Если б гордо он в небе парил голубом, —

Натянула б я лук свой певучей стрелой,

И живой или мертвый, а был бы он мой!

Если б счастье мое было чудным цветком,

Если б рос тот цветок на утесе крутом. —

Я достала б его, не боясь ничего,

Сорвала б и упилась дыханьем его!

Если б счастье мое было редким кольцом

И зарыто в реке под сыпучим песком, —

Я б русалкой за ним опустилась на дно,

На руке у меня заблистало б оно!

Если б счастье мое было в сердце твоем, —

День и ночь я бы жгла его тайным огнем,

Чтобы, мне без раздела навек отдано,

Только мной трепетало и билось оно!

<1891>

423. Умей страдать[430]

Когда в тебе клеймят и женщину, и мать —

За миг, один лишь миг, украденный у счастья,

        Безмолвствуя, храни покой бесстрастья, —

                Умей молчать!

И если радостей короткой будет нить

И твой кумир тебя осудит скоро

        На гнет тоски, и горя, и позора, —

                Умей любить!

И если на тебе избрания печать,

Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,

        Неси свой крест с величием богини, —

                Умей страдать!

1895

424. «Быть грозе! Я вижу это…»[431]

Быть грозе! Я вижу это

В трепетаньи тополей,

В тяжком зное полусвета,

В душном сумраке аллей.

В мощи силы раскаленной

Скрытых облаком лучей,

В поволоке утомленной

Дорогих твоих очей.

<1898>

425. Заклинание[432]

Ты лети, мой сон, лети,

Тронь шиповник по пути,

Отягчи кудрявый хмель,

Колыхни камыш и ель.

И, стряхнув цветенье трав

В чаши белые купав,

Брызни ласковой волной

На кувшинчик водяной.

Ты умчись в немую высь,

Рога месяца коснись,

Чуть дыша прохладой струй,

Звезды ясные задуй.

И, спустясь к отрадной мгле,

К успокоенной земле,

Тихим вздохом не шурши

В очарованной тиши.

Ты не прячься в зыбь полей,

Будь послушней, будь смелей

И, покинув гроздья ржи,

Очи властные смежи.

И в дурмане сладких грез,

Чище лилий, ярче роз,

Воскреси мой поцелуй,

Обольсти и околдуй!

<1899>

ПАВЕЛ КОЗЛОВ(1841–1891)

426. Забыли вы

        Глядя на луч пурпурного заката,

        Стояли мы на берегу Невы.

Вы руку жали мне; промчался без возврата

        Тот сладкий миг; его забыли вы…

        До гроба вы клялись любить поэта;

        Боясь людей, боясь пустой молвы,

Вы не исполнили священного обета;

        Свою любовь — и ту забыли вы…'

        Но смерть близка; близка моя могила.

        Когда умру, как тихий шум травы,

Мой голос прозвучит и скажет вам уныло:

        Он вами жил… его забыли вы!..

<1888>

ВЛАДИМИР МАЗУРКЕВИЧ(1871 —?)

427. Письмо («Дышала ночь восторгом сладострастья…»)[433]

Монолог

Дышала ночь восторгом сладострастья…

Неясных дум и трепета полна,

Я вас ждала с безумной жаждой счастья,

Я вас ждала и млела у окна.

Наш уголок я убрала цветами,

К вам одному неслись мечты мои,

Мгновенья мне казалися часами…

Я вас ждала; но вы… вы не пришли.

В окно вливался аромат сирени,

В лучах луны дремал заглохший сад,

Дрожа, мерцали трепетные тени,

С надеждой вдаль я устремляла взгляд;

Меня томил горячий воздух ночи,

Она меня, как поцелуй ваш, жгла,

Я не могла сомкнуть в волненьи очи, —

Но вы не шли… А я вас так ждала.

Вдруг соловей защелкал над куртиной.

Притихла ночь, в молчании застыв,

И этот рокот трели соловьиной

Будил в душе таинственный призыв.

Призыв туда, где счастие возможно

Без этой лжи, без пошлой суеты,

И поняла я сердцем, как ничтожна

Моя любовь, — дитя больной мечты.

Я поняла, что счастие не в ласках

Греховных снов с возлюбленным моим,

Что этот мир рассеется, как в сказках

Заветных чар завороженный дым,

Что есть другое, высшее блаженство,-^

Им эта ночь таинственно полна, —

В нем чистота, отрада, совершенство,

В нем утешенье, мир и тишина.

Мне эта ночь навеяла сомненье…

И вся в слезах задумалася я.

И вот теперь скажу без сожаленья:

«Я не для вас, а вы — не для меня!»

Любовь сильна не страстью поцелуя!

Другой любви вы дать мне не могли…

О, как же вас теперь благодарю я

За то, что вы на зов мой не пришли!

<1900>

СТЕПАН СКИТАЛЕЦ(1869–1941)

428. «Колокольчики-бубенчики звенят…»[434]

Колокольчики-бубенчики звенят,

Простодушную рассказывают быль…

Тройка мчится, комья снежные летят,

Обдает лицо серебряная пыль!

Нет ни звездочки на темных небесах,

Только видно, как мелькают огоньки,

Не смолкает звон малиновый в ушах,

В сердце нету ни заботы, ни тоски.

Эх! лети, душа, отдайся вся мечте,

Потоните, хороводы бледных лиц!

Очи милые мне светят в темноте

Из-под черных, из-под бархатных ресниц…

Эй, вы, шире, сторонитесь, раздавлю!

Бесконечно, жадно хочется мне жить!

Я дороги никому не уступлю,

Я умею ненавидеть и любить…

Ручка нежная прижалась в рукаве…

Не пришлось бы мне лелеять той руки,

Да от снежной пыли мутно в голове,

Да баюкают бубенчики-звонки!

Простодушные бубенчики-друзья,

Говорливые союзники любви,

Замолчите вы, лукаво затая

Тайны нежные, заветные мои!

Ночь окутала нас бархатной тафтой,

Звезды спрятались, лучей своих не льют,

Да бубенчики под кованой дугой

Про любовь мою болтают и поют…

Пусть узнают люди хитрые про нас,

Догадаются о ласковых словах

По бубенчикам, по блеску черных глаз,

По растаявшим снежинкам на щеках.

Хорошо в ночи бубенчики звенят,

Простодушную рассказывают быль..;

Сквозь ресницы очи милые блестят,

Обдает лицо серебряная пыль!..

1901

429. «Я хочу веселья, радостного пенья…»[435]

Я хочу веселья, радостного пенья,

Буйного разгула, смеха и острот —

Оттого что знал я лишь одни мученья,

Оттого что жил я под ярмом забот.

Воздуха, цветов мне, солнечной погоды!

Слишком долго шел я грязью, под дождем.

Я хочу веселья, я хочу свободы —

Оттого что был я скованным рабом!

Я хочу рубиться, мстить с безумной страстью —

Оттого что долго был покорен злым.

И хочу любви я, и хочу я счастья —

Оттого что не был счастлив и любим!

1901

ВАСИЛИЙ БАШКИН(1880–1909)

430. Сосны[436]

Хмурые сосны шумят под окном,

Ветер качает вершины их сонно.

Слышу, как шепчут они монотонно —

        Все об одном, об одном:

«В скучном краю родились мы на свет,

В скучном краю счастья нет!

Серым ненастьем измучены мы,

        Жизнь наша хуже тюрьмы.

Ждать и желать мы забыли давно,

Холодно нам и темно.

Здесь можно только страдать и терпеть,

        Здесь хорошо умереть».

Хмурые сосны шумят под окном,

Ветер качает вершины их сонно.

Слышу, как шепчут они монотонно

        Все об одном, об одном…

1903

ЗОЯ БУХАРОВА(1876 —?)

431. Ноктюрн («Крики чайки белоснежной…»)[437]

Крики чайки белоснежной,

Запах моря и сосны,

Неумолчный, безмятежный

Плеск задумчивой волны,

В дымке розово-хрустальной

Умирающий закат,

Первой звездочки печальной

Золотой далекий взгляд.

Ярко блещущий огнями

Берег в призрачной дали,

Как в тумане перед нами —

Великаны корабли.

Чудный месяц, полный ласки,

В блеске царственном своем…

В эту ночь мы будто в сказке

Упоительной живем.

<1903>

АЛЕКСЕЙ БУДИЩЕВ(1867–1916)

432. «Только вечер затеплится синий…»[438]

Только вечер затеплится синий,

Только звезды зажгут небеса

И черемух серебряный иней

Уберет жемчугами роса, —

Отвори осторожно калитку

И войди в тихий садик как тень,

Да надев потемнее накидку,

И чадру на головку надень.

Там, где гуще сплетаются ветки,

Я незримо, неслышно пройду

И на самом пороге беседки

С милых губок чадру отведу.

<1916>

Неизвестные авторы

433. «Не пробуждай воспоминаний…»[439]

Не пробуждай воспоминаний

Минувших дней, минувших дней —

Не возродишь былых желаний

В душе моей, в душе моей.

И на меня свой взор опасный

Не устремляй, не устремляй,

Мечтой любви, мечтой прекрасной

Не увлекай, не увлекай.

Однажды счастье в жизни этой

Вкушаем мы, вкушаем мы.

Святым огнем любви согреты,

Оживлены, оживлены.

Но кто ее огонь священный

Мог погасить, мог погасить, —

Тому уж жизни незабвенной

Не возвратить, не возвратить!

1877

434. Дремлют плакучие ивы[440]

Дремлют плакучие ивы,

Низко склонясь над ручьем,

Струйки бегут торопливо,

Шепчут во мраке ночном,

Шепчут во мраке, во мраке ночном!

Думы о прошлом далеком

Мне навевают они…

Сердцем больным, одиноким

Рвусь я в те прежние дни!..

Рвусь я в те прежние, светлые дни.

Где ты, голубка родная?

Помнишь ли ты обо мне?

Так же ль, как я, изнывая,

Плачешь в ночной тишине…

Плачешь ли так же в ночной тишине…

<1906>

«Нет, не любил он…»