Плакат Жана Кокто для спектаклей Русского балета С. П. Дягилева с изображением Тамары Карсавиной, 1911 год, Музей театрального и музыкального искусства
Но при всех этих дружеских встречах, шутливых взаимоотношениях и атмосфере праздности главной и большей частью связей Шанель с русским балетом была ее забота о нем и, в первую очередь, забота именно материальная. Она прекрасно понимала, что имела возможность это делать, и понимала, насколько важно и даже необходимо это было для Дягилева и его русского балета. Шанель фактически была главным меценатом русского балета. Она частенько покрывала задолженности Дягилева перед кредиторами, чтобы он и дальше мог проводить репетиции и заказывать костюмы и декорации, порой выплачивала гонорары артистам. С кем-то из них она дружила потом всю жизнь.
Серж (Сергей) Лифарь, танцор русского балета, ставший звездой дягилевских русских сезонов и впоследствии премьером Парижской Оперы, а затем и руководителем ее балетной труппы, родился в 1905 году в Киеве Российской империи. И всю жизнь был одним из самых близких и преданных друзей Коко. Они виделись чуть ли не каждый день, проводя вместе много времени, особенно уже в более поздние годы – Серж часто сопровождал Коко во время ее походов по магазинам и ресторанам, а иногда выполнял еще одну почетную миссию – читал для нее вслух отрывки из любимых классических произведений. Многим знакома их совместная фотография в молодости, где он несет ее на плече как партнершу в танце, а она в своем легендарном комплекте – белых брюках и черном простом джемпере с нитями жемчуга поверх. И с ослепительной улыбкой счастья!
Коко и впрямь была счастлива в те годы. Боль после гибели любимого мужчины улеглась, хоть и не прошла окончательно, а ее карьера кутюрье только расцветала. К этому времени Шанель уже была знаменита на всю Францию и за ее пределами, ее модели уже публиковали журналы Vogue и Harper’s Bazaar, и она уже владела своим главным бутиком на улице Камбон, 31. Она могла позволить себе все, что хотела. И, не отказывая в удовольствии сделать это, сняла роскошные апартаменты, которые занимали весь второй этаж старинного особняка по улице Фобур Сент-Онорэ, 29.
Одна из коромандельских ширм, принадлежавших Шанель. Представлена в бутике Chanel в Париже на улице Камбон, 31
Эта квартира частенько становилась новым местом встречи парижской богемы. Здесь Коко даже сделала специальную гостевую спальню «для долгих гостей» – там порой оставались ночевать засидевшиеся допоздна Серж Лифарь, Кокто или Пикассо. Здесь же, в этой квартире, Коко устраивала приемы после каждой премьеры дягилевского балета. Серж Лифарь вспоминал, что денег на танцовщиков и балерин Шанель не жалела никогда, и они всегда знали, что в любой момент могут найти у нее помощь и пристанище.
Из воспоминаний Габриэль Паласс-Лабруни, внучатой племянницы Коко Шанель (да, ее тоже звали Габриэль):
Я вспоминаю огромный дом с нескончаемым парком, простиравшимся до авеню Габриель, где она (Шанель) устраивала оглушительные праздники. Хотя «в эпоху Фобур» я была маленькой девочкой и меня рано отправляли спать, один из таких приемов, в честь Дягилева, остался у меня в памяти – с оркестрами, смехом, иллюминированным парком.
Ужины в более узком кругу проходили в салонах с лепниной и интерьером, выдержанном в белых и бежевых тонах, и дополненных коромандельскими ширмами, которые Шанель коллекционировала (их у нее было тридцать две), барочными деталями-штрихами Востока, зеркалами и хрусталем, бежевыми коврами и диванами. Среди шикарных предметов обстановки – черный рояль «Стенвэй», на котором играли Мися, Кокто, Стравинский, Дягилев…
В последний путь Сергея Дягилева провожала тоже Шанель. Это был 1929 год. Тогда Коко уже встречалась с герцогом Вестминстерским, они прогуливались на его яхте в окрестностях Венеции, когда она получила сообщение от Миси о том, что Дягилев плох. К тому времени он сильно подорвал здоровье, страдая сахарным диабетом. Коко знала это, переживала и помогала, чем только могла. Но Дягилев не всегда помогал себе сам, даже наоборот. Ему нельзя было есть сладкое, и все шесть дней недели он держался, а в воскресенье объедался десертами, да еще, если волновался, мог запросто съесть коробку шоколадных конфет. Когда случился очередной приступ, Коко, упросив герцога изменить маршрут яхтенной прогулки, приехала в Венецию, где Дягилев проводил лето. Врачи, сделав все возможное, смогли привести его в чувство, и опасность миновала. Но буквально день спустя, когда яхта герцога снова вышла в море, Коко почувствовала, что ей срочно нужно вернуться к Дягу. В этот раз она не успела. Очередной приступ стал для ее русского друга последним.
Шокированная и подавленная одновременно, она все-таки сумела взять себя в руки и организовать похороны величайшего импресарио русского балета. На следующее утро в предрассветном тумане кортеж из трех лаковых черных гондол отплыл от набережной. В первой, украшенной золотыми крыльями по бокам, – останки маэстро. Во второй – Габриэль и Мися, с ними вместе их общая подруга графиня Катрин д’Эрлангер и ближайшие друзья Дягилева, его личный секретарь Борис Кохно и танцор Серж Лифарь. А в следующей за ними третьей гондоле – пять православных священников, чье скорбное молитвенное песнопение густо разносилось над водами каналов, пока вся эта траурная процессия не достигла маленького русского кладбища на острове Сен-Микеле, где и нашел успокоение любимый друг Габриэль, милый Дяг. Многие годы спустя на этом же кладбище были захоронены Стравинский и Бродский.
Долги Дягилева она оплатила теперь уже в последний раз и взяла на себя траурные расходы, которые, на самом деле, для нее были не больше ее печали. На Габриэль было платье белого цвета, того цвета, который всегда советовал ей носить Дягилев.
Да, он часто говорил ей: чем старше женщина, тем чаще ей нужно носить светлое – оно скрывает все лишнее. И совершенно удивительным образом именно в 1929-м году, когда не стало Дягилева, начался переход от эпохи «черного платья Chanel» к эпохе «белого платья Chanel». Именно с этого времени коллекции Шанель наполняются платьями из шелка и атласа белых и кремовых оттенков. Если же вспомнить фотографии самой Шанель в более поздние годы ее жизни, мы увидим, что в зрелом возрасте она чаще всего носила как раз светлые оттенки и отдавала им предпочтение. Ее последнее пальто было тоже белого цвета. Когда Шанель не стало, оно было в работе у главного портного ателье Жака Казабона – из твида светло-молочного цвета, подбитое белой овчиной. «Или я сожгу его, или закончу для вас», – сказал он любимой внучатой племяннице Коко Габриэль Паласс. Пальто было закончено в срок и осталось на память у молодой наследницы Шанель.
Вот как Шанель впоследствии вспоминала Дягилева:
Это был самый очаровательный друг. Я любила его за поспешность жить, за страсти, за небрежность в одежде, которая так не вязалась с его пышной легендой; целыми днями у него не бывало ни крошки во рту, ночи напролет он проводил в репетициях, буквально жил в кресле и ставил себя на грань разорения, чтобы создать прекрасный спектакль.
Сама же Коко, потеряв в свое время человека, который научил ее любить русское и, в частности, русский балет, не изменила этой любви. В 1961 году ее верный друг Серж Лифарь познакомил Шанель с великой русской балериной Майей Плисецкой. Его собственная судьба в балете, надо сказать, была и прекрасна, и печальна одновременно.
Всю жизнь проведя на сцене парижской Оперы – сначала в качестве танцора и премьера, а затем и художественного руководителя французской национальной балетной труппы, а впоследствии открыв в Париже Институт хореографии при Гранд Опера и реформировав всю балетную систему, Серж Лифарь все время мечтал приехать в Россию и поставить спектакль в Большом театре.
Но в Советском Союзе он смог оказаться только в 1961 году, посетив родной Киев, Москву и Тбилиси. А вот поставить балет на сцене Большого ему не удалось – власти так и не дали на это согласие Лифарю, хотя он предлагал в обмен на это самое ценное, что у него имелось, – подлинные письма Пушкина, он собирал их всю жизнь.
Большой театр
Пушкин был и навсегда останется моей радостью, солнечным лучом в моей жизни. Как теплота материнской ласки, он дорог и близок моему сердцу. Он согревал меня, утоляя мою духовную жажду», – писал Серж Лифарь в изданной им самим на русском языке в Париже книге «Моя зарубежная Пушкиниана» (издательство Edition Beresniak, 1966 год).
После смерти Лифаря Советский Союз все же выкупил эти письма у его вдовы. Но поставить балет «Федра» в Большом у Лифаря не получилось, хотя какая-то надежда на это была и даже обсуждалась, о чем впоследствии вспоминал Юрий Григорович, хорошо знавший Лифаря и даже помогавший ему в его попытках реализовать мечту, но попытках безуспешных.
Майя Плисецкая, народная артистка СССР. Во время гастролей Большого театра в Париже, 19 апреля 1972 год
Поэтому, когда Большой театр вместе с его главной звездой Майей Плисецкой приехал с гастролями в Париж, Лифарь не пропустил ни одного спектакля. Все дни он проводил с великой русской балериной, став ее гидом по Парижу, организовывая для Майи прогулки и экскурсии, сопровождая в кафе и магазины. И в один из дней, ворвавшись в ее гримерную, сообщил, что их ждет Шанель. Не имея денег на подарок, достойный Майи, как он сам выразился, поскольку спускал все имеющиеся у него средства на тот самый пушкинский архив, он решил тогда подарить ей встречу с кутюрье.
Мадмуазель к тому времени было уже около восьмидесяти, и она устроила в своем ателье показ осенне-зимней коллекции только для двух гостей – для Сержа и Майи. А потом предложила балерине выбрать любую понравившуюся ей вещь в подарок.
Вот как Майя Михайловна сама описывала в книге своих воспоминаний «Я, Майя Плисецкая» тот яркий эпизод:
В бутике Шанель нас ждали.