Тем временем в форт впился еще один снаряд, но Мазуров воспринял это событие как обыденность, удивившись только, что артиллеристы промахнулись в прошлый раз, но возможно, что мортир было две, а то и больше, или они, опасаясь, что их заметят, чуть переместились.
По реке поднималась канонерская лодка, тараня носом прозрачную воду. Она вырисовывалась пока лишь черным силуэтом, будто вырезанная из бумаги, да и борта ее вряд ли окажутся прочнее бумаги, если по ним выстрелят с форта.
Броненосные щиты у лодки наверняка были тонкими, иначе она осела бы до самого дна и елозила по нему корпусом, вспенивая винтами не воду, а речной песок, все глубже и глубже зарываясь в него.
Из двух труб поднимался дым, но и, смешиваясь с утренним туманом, он все равно служил слабой маскировкой для корабля, и чтобы его приближения не увидели из форта, прежде следовало выпустить дымовую завесу – может, тогда он подобрался бы к форту незаметно.
Канонерская лодка наверняка пряталась в одном из заливов, замаскированная от воздушного налета, и поджидала, когда русские начнут переправляться через реку – тогда она появится и устроит то же самое, что устраивает голодный волк, оказавшийся в стае овец, но ей пришлось сыграть совсем в другой сцене. К ней корабль совсем не подготовился, а его капитан был самоубийцей, но если на это его обрек безумный приказ командования, то он легко мог пустить себе пулю в лоб, сохранив тем самым хотя бы экипаж корабля, а не обрекать его на верную смерть.
Возле непомерно огромной пушки для такого небольшого корабля, установленной на корме, суетились люди, стараясь не смотреть на орудие форта, следующее за ним, точно один его вид мог их загипнотизировать, и тогда они встанут на корме истуканами. Они думали, вероятно, что если выстрелят первыми, то у них будет шанс уцелеть, но они лишь доказали верность поговорки, что слону от дробинки ничего не будет. Максимум, что им удалось – это вырвать из бетона небольшой кусок. Второй выстрел они так и не успели сделать.
Крупнокалиберный снаряд из форта зарылся в воду под кормой канонерской лодки, прямо под выведенной на борту золотыми буквами надписью «Франц Фердинанд», чуть приподнимая корабль над волной, а от взрыва нос полностью высунулся из воды, и тогда стало видно, что в борту ниже ватерлинии зияет огромная иззубренная пробоина, из которой вырывается дым и огонь, а броневой щит по другую сторону и вовсе вырван. Все, кто находился в трюме, – сгорели, порох воспламенился, но не взорвался, иначе корабль развалился бы на куски.
Люди за орудием попадали, стали цепляться за поручни, но никто из них не удержался, и всех все равно выбросило за борт.
Мазуров заворожено смотрел, как корабль с мгновение летел над водой, точно не хотел тонуть, точно хотел удержаться в небесах, а когда он погрузился, вода с чавканьем ворвалась в огромную дыру.
Корабль быстро оседал, будто вода вмиг стала такой же опасной, как серная кислота, и разъедала его днище. Он какое‑то время еще катился по ней, как кусок масла по горячей сковородке, все больше и больше зарываясь в воду. Волны стали перекатываться через мостик, лизать надстройки. Со скрежетом нос его вошел в речное дно. Трубы, все еще остававшиеся над поверхностью, содрогнулись, заскрежетали, чуть изгибаясь, но так и не сломались. Корабль затих, и только над ним трепетал австро‑венгерский флаг – единственное живое существо, оставшееся на его борту.
Он доказал всю бессмысленность нападения на форт с реки, а ведь Брусилов тоже размышлял над подобной же атакой. Жаль, что он этого не увидел.
Поверхность реки волновалась. Волны накатывались на трубы, играя обломками досок и чем‑то бесформенным и непонятным, что смогло всплыть с корабля. Вот только люди остались в трюмах, возможно, они были все еще живы, а вода не смогла полностью вытеснить воздух и тогда у них оставалась призрачная надежда спастись.
Над водой виднелось несколько голов – моряки, которых выбросило с палубы. Когда это произошло, они и вообразить не могли, насколько им повезло. Будь река поглубже, то и их бы затянуло воронкой, которая образовалась на месте утонувшего корабля, а без спасательных жилетов они вряд ли выгребли на поверхность – сейчас же широкими взмахами они плыли к противоположному берегу. До него было метров пятьдесят.
«Наверняка доплывут».
Мазурову подумалось, что все случившееся напоминает эпизод из «Борьбы миров», когда миноносец «Громящий» сражался с марсианскими треножниками, вот только добиться ему удалось куда как лучшего результата, нежели экипажу этой канонерской лодки. Ему нравилась эта книга, но он никогда не думал, что окажется на месте марсиан.
Мазуров забыл, что за всем происходящим наблюдали беженцы на мосту, и это короткое сражение наверняка вселило в них ту же безысходную печаль, что должна была появиться и у героев книги, которые видели смерть «Громящего». Они побегут куда глаза глядят от этих русских, которые оказались даже не варварами, а гораздо хуже – они были марсианами.
– Господин майор, радиограмма от Брусилова, – прервал размышления Мазурова радист.
– И что же он передает?
В этот момент над фортом взорвался очередной снаряд, и за грохотом Мазуров так и не разобрал ответа.
– Что? Что? – переспросил он, когда гул в ушах немного поутих.
– Просит держаться, – сообщил радист, тряся головой, точно собака, которая только что выбралась из воды и хочет побыстрее просохнуть.
– М‑да, очень ценная радиограмма, но что же он еще мог передать? – резюмировал Мазуров. – А не сообщает ли он, сколько нам еще держаться?
– Нет. Только то, что помощь скоро будет.
Мазуров кивнул.
«Надоел этот воздушный шар. Прямо как бельмо на глазу».
Австро‑венграм пора было бы его опустить, потому что задачу свою он выполнил и теперь служил лишь раздражающим фактором для русских, но раз они этого сделать не успели, то сами виноваты.
Мазуров наблюдал за тем, как расцветают рядом с воздушным шаром шрапнельные разрывы, чем‑то похожие на салют, только не такой яркий и красочный, который бывает на праздниках. Его обстреливали сразу из нескольких орудий – это походило на какую‑то слишком нечестную охоту, когда зверь ослеплен, не двигается, а в руках у человека даже не ружье, а что‑то гораздо более мощное.
Штурмовики, похоже, вошли во вкус, почувствовали азарт и теперь соревновались – кто же первым попадет в шар. От близких разрывов его бросало из стороны в сторону, как тряпку, и даже если в него еще не попали, то ткань шара все равно должна быть пробита во многих местах осколками. Он сдувался, опадал, постепенно теряя высоту, а человек в гондоле повис, перекинувшись половиной тела через бортик и выпустив из мертвых рук бинокль.
Но штурмовикам этого было мало. Наконец они своего добились. Снаряд буквально снес шар с небес, как ураган, а взрываясь, он вновь раздул его ткань, наполнил газами обвисшие и пробитые бока, протащил за собой несколько десятков метров, пока не изорвал в клочья, которые, медленно и красиво кружась, падали на землю. Гондола рухнула не так эффектно и слишком быстро, чтобы успеть налюбоваться ее падением, но первым разбилось вывалившееся из нее при взрыве человеческое тело.
Это зрелище действовало завораживающе. Мазуров не понимал почему. Но, вероятно, нечто схожее испытывали те, кто приходил на центральную площадь города, когда там сжигали на костре еретика или ведьму.
Он не сразу осознал, что увидел вспышку, а потом вновь ощутил переходящий в ультразвук свист приближающегося снаряда, и опять в его черепную коробку вонзилось несколько сверл, пробуя пробить кости и добраться до мозга.
«Вот она! Все‑таки она на железной дороге».
Мазуров радовался как ребенок, обнаружив мортиру, он быстро стал передавать в орудийные башни координаты ее месторасположения, пока она не успела переместиться.
Штурмовики с прежним азартом обложили новую цель, нисколько не экономя снаряды. Каждая из уцелевших башен сделала не менее трех выстрелов, прежде чем Мазуров приказал прекратить обстрел. Попали они или нет – он не знал, но мортира замолчала.
Мазуров до боли в ушах вслушивался, когда же вновь появится противный свист, но этого так и не произошло, и лишь с востока все продолжал доноситься гул. Но теперь там, кажется, действительно всходило солнце, окрашивая в красное небеса, будто на них, как в зеркале, могла отражаться вся пролитая в этот день кровь, так обильно пропитавшая землю под ними.
Мир светлел на глазах, промывался от ночи.
У австро‑венгров осталась единственная возможность отбить форт, но им надо было воспользоваться ей пораньше, не тянуть до рассвета, а теперь их солдаты будут слишком хорошо видны, совсем как мишени в тире.
5
Три точки, так хорошо заметные на сером небе, быстро увеличивались в размерах, превращаясь в бипланы – ведущий и два по бокам чуть за ним. Они летели стороной, точно дела им никакого не было до «Марии Магдалены», и Мазуров не сразу понял, что же посыпалось из их трюмов.
Похожие на бомбы цилиндры, которыми они густо засеивали поле с правого края форта, падая на землю, с шипением трескались, и из них появлялись клубы дыма, точно австро‑венгры раздобыли где‑то несколько десятков волшебных ламп, в которых живут джинны. Дым на глазах густел, а ветер сносил его прямо к укреплениям. Дымный вал высотой метра в четыре медленно и лениво накатывался на заграждения из колючей проволоки, переползал через них, задевая за привязанные к проволоке колокольчики, но очень нежно, так что колокольчики молчали. Дым начинал лизать бетон.
– Ни черта не видно будет, – причитал штурмовик, выглядывая из пулеметной амбразуры.
Дым был едким, глаза от него начинали слезиться, а в горле першить, вдохнув несколько раз, штурмовик закашлялся, отошел от амбразуры, но противогаз напяливать не стал – лучше без него помучиться.
Бипланы, сделав свое дело и миновав Дунай, заложили крутой вираж, возвращаясь на базу, по дороге выбросив еще несколько баллонов с газом. Мазуров проводил взглядом аэропланы, пока они не растворились в небесах.