— Я и сам не верил, но больно уж категорически заявляли-то мне...
— Клевета-с!
— Вижу.
— Мы служим верой и правдой.
— Нисколько в этом не сомневался, но злые люди заронили подозрение. Даже указали на товар, который будто бы хранится у вас здесь контрабандой...
— Какой же это товар?
— Клеенка.
— Ах, подлецы! — возмущались пакгаузные. — С чего это выдумывают! Вот, ваше превосходительство, сами изволите видеть, какие на нас небылицы возводят. И если б только вы указали человека, нас опозорившего, мы бы его за оскорбление в суд!
— Нет, нет... этого не надо... Лучшим удовлетворением для вас может послужить то, что в другой раз не поверю никому, что бы про вас ни говорили...
Управляющий ушел.
— Кто это о клеенке пронюхал? — удивлялись пакгаузные, убирая тюк, на котором сидел начальник.
— Надо нынче же ее на всякий случай вывезти...
— Непременно!
Тюк, заменявший стул для управляющего, немедленно был увезен.
А на другой день по таможне ходил анекдот, возбуждавший неудержимый смех, как управляющий собственной персоной своей охранял контрабанду.
ИЗ ХРОНИКИ СВЯТОЧНЫХ ПРОИСШЕСТВИЙ
Ряженые
На четвертый день рождественских праздников часу в десятом вечера раздался сильный звонок в квартире известного купца первой гильдии. В прихожую вошла старая прислуга и, не открывая дверей, спросила:
— Кто там?
— А, это ты, бабушка Авдотья? — послышался с лестницы ответ, очевидно, знакомого человека. — Впусти ряженых... Повеселиться пришли...
— У, чтоб вам пусто было! Чего зря людей-то беспокоите! Проходите мимо с песнями...
— Впусти!
— Нельзя к нам! — категорически заявила старуха. — «Самого» нет дома...
— Все равно: мы хозяйку посмешим и ребятишек.
— Нельзя, нельзя... проходите... поздно уж колобродничать...
— Да ты бы, бабушка Авдотья, хозяйку спросила: может, она и разрешит. Мы ненадолго — нам бы только обогреться.
Авдотья прошла в столовую, где все семейство сидело за вечерним чаепитием, и доложила о навязчивых гостях. После небольшого колебания хозяйка приказала впустить в зал ряженых, которых оказалось много. Костюмы на них были хотя и незамысловатые, но потешные. Особенно был забавен гармонист в рубахе сумасшедшего и белом колпаке.
Начались оживленные танцы. Сама хозяйка с дочерью и подростками-сыновьями уместилась на диван, а весь штат прислуги, то есть горничная, кухарка и старая нянька Авдотья, стояли в дверях и с большим любопытством следили за ряжеными, пытаясь угадать имена скрывавшихся под масками гостей.
Одна из костюмированных изображала цыганку. Она не принимала участия в танцах, а занимала хозяйку дома и прислугу гаданьем по руке. Купчихе она предсказала ломаным русским языком:
— У тебя будет большая пропажа! Ты не сокрушайся и мужу сокрушаться не вели! Вы люди богатые и счастливые! Воры же, конечно, бедны и несчастны...
— Ну чего ты мне лихо пророчишь?
— Это не от меня, это тебе так судьбой положено! Поэтому пропажи не ищи, не то хуже будет: убьют тебя...
Горничной цыганка шепнула:
— Будь наготове: скоро тебе здесь не служить!
На руке няньки она прочла:
— Стара, но глупа. Ничего уже не понимаешь. Будешь плакать, но поздно...
Через час ряженые скрылись.
Минут через десять после их ухода поднялась в доме суматоха. Чуть не вся квартира оказалась разграбленной. Многие драгоценные вещи из кабинета, столовой и спальни были украдены. Воры обшарили все комоды, столы и шкафы.
Для всех было ясно, что грабеж совершен в то время, когда хозяйка и прислуга любовались на гостей, очевидно участников преступления. Сейчас же снарядились на поиски ряженых, но их, конечно, и след простыл.
Когда явился домой купец, жена со слезами на глазах рассказала ему о случившемся и умоляла не поднимать об этом дела, причем дословно передала угрозу цыганки.
— Вздор! — кричал купец. — Меня не запугаешь! Я их найду, я их проучу.
— Убьют меня, — рыдая, повторяла купчиха.
— Не бойся! Пальцем не тронут.
На другое утро после заявления в полицию о краже купец произвел домашнее следствие, которым обнаружилось нерадение и ротозейство прислуги.
— Ваше место на кухне да в прихожей, — внушительно заметил хозяин, — а не в зале. Вместо того чтобы хозяйское добро беречь, вы зубы скалили на ряженых.
Кухарке и горничной он приказал тотчас же убираться, а няньке Авдотье, во внимание к ее долголетней службе, сделал только строгий выговор.
Укладывая свои вещи в узел, горничная заметила рыдавшей Авдотье:
— А эта вчерашняя чертовка цыганской породы правильно сказала, что я скоро уйду... Просто даже удивительно!
— И мне она, проклятая, слезы предсказала!
Хозяйка, подслушавшая этот разговор, изменилась в лице. Ей стало так нехорошо, что ее поспешили уложить в постель. Явился муж. Она с трудом поднялась и стала умолять мужа о прекращении розыска.
— Знаю я, — не жить мне, если воров найдут!.. Цыганка зловещая, она говорила, точно по печатному читала... Все так вышло: сказала она, что ты Анну прогонишь, — и прогнал, сказала, что Авдотья неутешно рыдать будет, — и рыдает...
— Нет, врет она! — закричал купец и, тотчас же отправясь на кухню, строго приказал няньке: — Ни слезы! Воры открылись — плакать не смей! Если же я замечу хоть одну слезинку на твоих глазах, — сейчас же со двора сгоню.
Привыкшая к раболепному послушанию, Авдотья унялась. После этого он подошел к горничной, уже совсем приготовившейся к выходу:
— И ты оставаться можешь. Только смотри, впредь будь осторожнее!
Доказав, таким образом, ложь предсказания, купец настойчиво принялся за розыски похищенного, и вскоре с помощью сыскной полиции воры и все украденное было найдено. Ворами оказались профессиональные мошенники под предводительством бывшего приказчика, выгнанного хозяином со службы за систематические покражи и отбывшего за это наказание.
Мертвая голова
Это было очень давно, когда Иван Дмитриевич Путилин был еще скромным полицейским надзирателем.
В его околотке существовала дешевая гостиница для приезжающих, содержавшаяся не особенно опрятно, однако всегда имевшая много постояльцев.
В первых числах января приехала в Петербург провинциалка и остановилась, по рекомендации земляков, в одном из номеров этой гостиницы. Часу в двенадцатом ночи она собралась спать. Полураздетая, она медленно подошла к кровати и стала усердно взбивать подушки. При этом она уронила на пол браслет, поднимая который вдруг закричала душераздирающим голосом, упала и начала биться в нервном припадке. Соседи и прислуга поспешили к ней на помощь. Дверь, державшуюся на легком крючке, конечно, моментально сорвали.
Когда приезжая очнулась, кто-то из присутствующих обратился с участливым вопросом:
— Что с вами?
Она опять вскрикнула и, отворачиваясь от кровати, слабо проговорила:
— Мертвая голова...
Взоры всех окружающих устремились в одну точку, и тотчас же все были охвачены паническим страхом. Под кроватью виднелась мертвенно-бледная человеческая голова, но без туловища.
Провинциалку быстро перенесли в соседний номер, а ее комнату заперли на ключ, приставили к ней двух караульных и отправились заявить в квартал. В этот вечер дежурным был Путилин.
— Сейчас нашли у нас в гостинице следы кровавого преступления.
— Что такое? — удивился Иван Дмитриевич.
— В одном из номеров под кроватью валяется отрезанная человеческая голова...
Путилин поспешил на место происшествия. Захватив с собою понятых, он вошел в номер, с официальной торжественностью развернул портфель, вынул бумагу и приготовился составлять протокол. Не смея тревожить находку без следственной власти, он приказал понятым осторожнее отодвинуть кровать в сторону, чтобы ближе увидеть голову и описать ее вид, положение и прочее. Но каково было его удивление, когда, приблизясь к находке, он увидал вместо человеческой головы обыкновенную маску с париком.
— Да ведь это маска!
Тревога оказалась ложной, но не обошлась без печальных последствий. Нервная провинциалка серьезно заболела и долго не могла оправиться от напрасного испуга.
Но откуда взялась эта маска, вызвавшая такую суматоху? Оказалось, что в этом номере проживал все рождественские праздники некий приезжий молодой человек веселого нрава, часто маскировавшийся на Святках.
Чёрт
Из шикарного подъезда одного из лучших домов Владимирского проспекта вышла группа запоздалых гостей. Был четвертый час ночи.
У подъезда стояла толпа извозчиков, всегда сосредоточивавшихся около освещенных окон хороших квартир. Некоторые из вышедших пошли пешком, но большинство поехало. В числе поехавших был один из гостей, обыватель Петербургской стороны. Ему попался извозчик крайне мрачного вида и атлетического сложения. Повез он его ближайшим путем, через Гагаринский спуск по льду.
После сытного ужина и обильного возлияния обыватель задремал. Ночь была темная, безлунная и морозная. Доехав до середины Невы, извозчик остановился. Осмотревшись кругом и прислушавшись, он удостоверился в безопасности и вылез из саней. Обыватель проснулся и осведомился у возницы:
— Кнут выронил, что ли?
— Вылезай-ка, — произнес повелительным тоном извозчик.
— Зачем? Что такое случилось?
— Вылезай, говорят тебе!
Седок повиновался.
— Скидай шубу!
— Зачем?
— Давай ее!..
— Ну, ты, брат, осторожнее.
— Ну, ну! Не разговаривай, а не то пришибу...
Извозчик не ограничился угрозой, а полез за пазуху и достал какой-то тяжелый металлический предмет. Будучи безоружным, обыватель принужден был сдаться грабителю без протеста. Он сбросил с себя шапку и дорогую шубу. Вдруг извозчик в ужасе дико вскрикнул и бросился бежать с отчаянною поспешностью по направлению к Гагаринской набережной.
Дрожа от холода, обыватель снова накинул на себя шубу, шапку, проворно вскочил в сани и погнал лошадь на Петербургскую сторону. Подъехав к участку, он заявил дежурному околоточному о только что случившемся происшествии на Неве.
— Но если он вас намеревался ограбить, — недоумевающе заметил околоточный, — то почему же он этого не сделал? Может быть, вы боролись?
— Нет.
— Странно!
— Он приказал мне снять шубу и шапку, я снял и...
Обыватель сбросил с себя шубу, и... перед околоточным предстал черт. Стройную фигуру хорошо обтягивало черное трико, длинный красный хвост и такого же цвета рога придавали ему страшный вид.
— Что это значит? — удивленно спросил околоточный.
Обыватель осмотрел себя и только тут понял причину испуга извозчика.
— Я возвращаюсь со святочного костюмированного вечера от знакомых. Для потехи я был наряжен чертом...
На другой день извозчик-грабитель был найден. Он признался в покушении на грабеж и тут же покаялся во многих преступлениях, учиненных им над седоками. Когда ему показали обывателя без святочного костюма, он не узнал его и уверял, что в ту роковую ночь вез черта. Суду его не предали потому, что вскоре после этого он сошел с ума. Так сильно подействовал на него святочный костюм.
Роковой случай
На окраине города, в глухом закоулке, проживала бедная семья отставного чиновника, получавшего скромную пенсию. У него была красавица дочь, к которой усердно, но безуспешно сватался какой-то писец, имевший весьма ограниченные средства, а главное — преданный пороку пьянства. Молодая девушка слышать о нем не хотела, а он между тем неотступно навязывался ей в женихи, на что весьма снисходительно смотрел ее отец, водивший с ним дружбу.
Накануне Нового, 185... года она вздумала погадать о «суженом». Был второй час ночи. Она вышла на крыльцо, прислонилась к соседней двери и хотела было прислушаться к разговору, но соседи уже спали. Это гаданье не удалось. Девушка вышла на двор, приблизилась к воротам и перебросила через них туфлю, снятую с ноги. Затем приоткрыла калитку и одной ногой переступила ее, но вдруг, почувствовав под собой какой-то большой мягкий предмет, с ужасом отступила назад. Сердце ее учащенно забилось. Она мгновенно забыла о гаданье и туфле, положение которой на снегу за минуту до этого ее крайне занимало...
Она осторожно наклонилась, чтоб рассмотреть находку, и глазам ее представилась страшная картина: у ворот лежал ненавистный жених, весь перепачканный кровью...
Чтобы взять свою туфлю, нужно было переступить его труп, — но на это она не решилась и, быстро захлопнув калитку, прошла к себе в квартиру.
На другой день девушка была подвергнута строжайшему допросу. Общие свидетельские показания говорили, что она питала к покойнику глубокую ненависть, но тем не менее, по непреклонной воле родителей, должна была выйти за него замуж.
— Не запирайтесь! — говорили ей. — Признайтесь: это ваших рук дело... Улики налицо: около убитого найдена туфля, оказавшаяся вашею. Кроме того, один ваш чулок носит на себе следы крови...
Обвиняемую арестовали. Ее оправданиям не придавали никакого значения. Ее слезы, ее чистосердечные клятвы никого не трогали.
Прошло много времени. Над виновной должен был состояться суд, и, вероятно, ей пришлось бы отбыть тяжелое наказание. Но до сведения сыскной полиции дошло, что некий посетитель трактиров того околотка, в котором произошло вышеизложенное, будучи как-то в пьяном виде, признался при свидетелях, что из-за него неповинно страдает молодая девушка, подозреваемая в убийстве своего жениха. Дальнейшие розыски подтвердили это. Его задержали, и он признался, что убийство совершено им, но без заранее обдуманного намерения.
— Мы встретили с ним Новый год в кабаке, возвращаясь из которого о чем-то на улице повздорили. Он ударил меня, — я обозлился и так неудачно ответил ему по физиономии металлической палкой, что он умер.
На суде ему было дано «снисхождение». Мнимая же преступница была немедленно освобождена.
Суженый
Дочь значительного чиновника Анюта Новикова была влюблена в блестящего гвардейского офицера, известного в 1850-е годы весельчака и донжуана.
Он был желанным гостем в доме Новикова, который, замечая неравнодушие своей дочери к нему, не прочь был назвать молодого повесу своим зятем...
Недели за три до рождественских праздников офицер внезапно скрылся с горизонта петербургской жизни. Никакие справки ни к чему не приводили. Ходили слухи, будто бы его замешали в какое-то чуть ли не политическое дело и что он арестован до следствия, но насколько все это было справедливо, никто не мог проверить.
Семья Новиковых, разумеется, сокрушалась, но в особенности эти сведения подействовали на впечатлительную натуру Анюты. Она, как выражались окружающие, «разом притихла, точно пришибленная»: стала чаще ходить в церковь и дольше обыкновенного стоять на коленях перед образами...
Накануне Нового года, когда вся семья собралась в гостиной возле елки, которую устраивали ежегодно в этот день для младших сестер и братьев Анюты, раздался резкий звонок, и через минуту на пороге комнаты появился веселый и торжествующий гвардейский офицер.
Он был встречен общим восторгом. На вопросы Новикова он успел ответить только:
— Был предательски оклеветан, но следствие убедилось в моей невиновности, меня выпустили из каземата, и — вот я опять среди вас. А где Анна Павловна? Отчего я ее не вижу?
— Вероятно, в своей комнате...
В разговор вмешалась старая нянька:
— Да, да, барышня у себя... Кажись, гадать на зеркалах собралась.
— Гадать? — рассмеялся офицер. — Проведи-ка меня, нянюшка, к ней — я ей суженым покажусь.
Повела его старуха к барышне.
Анюта сидела между двух зеркал и держала в руках две зажженные свечи.
Офицер следил за ней сквозь замочную скважину и видел, как девушка, бледная и сосредоточенная, пристально гляделась в зеркало и вызывала воображением милые и дорогие или чудовищные образы, на которых, в сущности, и построены все новогодние гаданья.
— Ишь, голубка, — шепотом произнесла нянька, — суженого высматривает.
— Сейчас увидит! — сказал офицер, шумно распахнув дверь и появляясь картинно на пороге.
Анюта вскрикнула, свечи выпали из рук и потухли.
Девушка не скоро пришла в себя. Похолодевшую, уложили ее в постель, с которой она уже и не вставала.
За неделю до Масленицы эту несчастную жертву экзальтированного гаданья и невинной шутки хоронили.
За хитрость — хитрость
Путилину было заявлено на рождественских праздниках, что шайка профессиональных воров ходит под видом компании ряженых по богатым домам и нагло обворовывает доверчивых людей, впускающих этих костюмированных грабителей к себе, принимая их за своих знакомых, так как, прежде чем войти в квартиру, они непременно прикрывались фамилией, хорошо известной хозяевам.
Агенты сыскной полиции насторожились, и вскоре им удалось напасть на следы воровской шайки.
Путилин каким-то образом проведал, что воры на четвертый день праздника сбираются на маскарадную вечеринку к одному полковнику, проживавшему на Литейном проспекте.
Сейчас же был предупрежден, конечно, относительно этого полковник. Но ему советовали не беспокоиться, так как вместе с ворами у него будут в гостях и сыщики.
Действительно, вечером у полковника собралось значительно большее число замаскированных, чем он предполагал.
Гости очень веселились, и никто не замечал, как в квартире постепенно пропадали ценные вещи.
Воры, как оказалось, приехали на вечеринку со своим лакеем, который и оставался в передней с шубами своих «господ». Ливрея у этого лакея была широкая, с глубокими карманами, в которые и упрятывались все вещи, уворованные его «господами». Те поминутно выходили в переднюю будто бы освежиться от прилипавшей к лицу маски и тихонько передавали ему свои приобретения. Когда же он оказывался совершенно нагруженным, его одного отпускали домой, а затем уезжали и сами как ни в чем не бывало. При таких условиях они безбоязненно посещали чужие квартиры. Если бы даже в конце концов где-нибудь их заставили снять маски, то и в этом случае они имели возможность вывернуться: «Пришли, мол, на огонек; захотели повеселиться. А если-де вы посторонних не принимаете, то должны были нас осмотреть в передней». А маскированных разве осматривают? Всякий интерес пропадает. Принято их угадывать.
Сыщики зорко следили за ворами, и в особенности за лакеем, лицо которого было тоже прикрыто маской. Но вот он стал уходить.
Один из помощников Путилина, разумеется, тоже маскированный, его предупредил. Спустился раньше и приказал карете «подавать».
Как только воровской сообщник вышел, агент любезно распахнул перед ним дверцу кареты, усадил его и, уместившись с ним, крикнул кучеру:
— Пошел!
Мнимый лакей карету Сыскного отделения сначала принял за свою, но потом, когда пришел к убеждению, что возле него находится незнакомый человек, не мог уяснить своего положения и недоумевающе спросил попутчика:
— Не сочли вы меня за своего лакея? Я, ей-Богу, не ваш...
— Знаю.
— В таком случае, с какой же стати я с вами катаюсь?
— А это тебе сейчас объяснят.
Карета остановилась на Офицерской, у Казанской части.
— Ага! — догадался пассажир. — Сыскное...
На другой день все украденное у полковника было возвращено по принадлежности, а мнимого лакея принудили выдать своих товарищей, которых немедленно поймали и, конечно, подвергли заслуженному наказанию.
Получая свои вещи, полковник никак не мог догадаться, каким образом все похищенное можно было найти в одну ночь, и до того заинтересовался этим, что посетил несколько раз Путилина, умоляя передать ему подробности этого любопытного «розыска».
Иван Дмитриевич иногда любил поинтриговать недогадливых и только, кажется, на пятый визит открыл ему «секрет».
— Тьфу, как просто! — воскликнул полковник. — А я-то мучился, теряясь в соображениях. И если б вы меня не посвятили в это дело, я бы сошел с ума, так оно меня заинтересовало.
Шутка
В пригородных казармах собрался товарищеский кружок офицеров у ротного командира для встречи Нового года.
После ужина беседа затянулась до полночи.
Между прочим, разговор коснулся таинственных явлений. Впрочем, это обычная рождественская тема.
У каждого нашлось по необъяснимому и сверхъестественному эпизоду. Один был страшнее другого.
Рассказы эти, по обыкновению же, закончились тем, что некоторые стали бахвалиться неустрашимостью и напрашиваться на испытание.
Молодой прапорщик категорически заявил:
— Ни во что сверхъестественное не верю и положительно ничего не боюсь!
— Ого! — воскликнул кто-то насмешливо. — Уж будто бы так храбр?
— Это не храбрость, — ответил прапорщик, — отсутствие веры в нелепые россказни.
— Ты только здесь рисуешься героем, — перебил его приятель, с явным намерением раззадорить юношу. — А вот поди-ка переночуй в сарае нынешнюю ночь!
— Смело переночую!
— Переночуй! Я могу поручиться, что если тебя не напугают привидения, то замучают галлюцинации.
— Вздор!
— Э, брат, поумнее тебя люди были, да и то каялись в своих опрометчивых поступках. Тоже вот так, как и ты, хвастались неустрашимостью, а на деле от пустяков смертный ужас испытывали и навсегда отказывались от глупых споров.
— Повторяю: ничего не боюсь. Даже если бы умышленно меня пугать стали, то и это не потревожит моего спокойствия. В особенности же если я прихвачу с собой револьвер.
— Попробуй — переночуй!
Приятели проводили храбреца до сарая. Денщики притащили сена и устроили ему постель.
Пожелав прапорщику спокойной ночи, все удалились. Тот, действительно не ощущая никакого страха, вскоре уснул...
Но вдруг он просыпается. Его разбудил какой-то неприятный шорох. Раскрывает глаза и видит перед собою группу людей, с ног до головы белых. На плечах у них носилки с покойником, тоже совершенно белым. Луна, пробивавшаяся через раскрытые ворота сарая, дополняла эффект картины.
Храбрый прапорщик приподнялся и шутя заметил:
— Не испугаете, братцы! Узнаю вас...
Группа не шелохнулась.
— Довольно комедиянничать! Говорю же, что не боюсь...
Молчание.
Прапорщик заговорил серьезнее и уже с некоторою робостью в голосе:
— Господа, вы видите, что ваша шутка не достигла цели, — так долой же маскарад.
Прошла еще томительная минута. Прапорщик, бледный и взволнованный, хватается за револьвер и решительно говорит:
— Если вы не прекратите глупую мистификацию, я буду стрелять. Потом не пеняйте!
Молчание.
Раздается выстрел, после которого медленно поднимается покойник и бросает пулю обратно к прапорщику.
Тот стреляет еще раз.
Покойник опять отбрасывает к нему пулю.
Прапорщик стреляет последовательно четыре раза — и четыре пули одна за другой летят к его ногам.
Молодой офицер издает крик отчаяния и падает замертво. Шутники-товарищи моментально разоблачились и бросились к нему на помощь, но было поздно... Он умер!
Потом открылась проделка шутников, безбоязненно стоявших под выстрелами. Они раньше, чем отпустить прапорщика в сарай, незаметно подменили патроны в его револьвере на холостые, а мнимый покойник запасся пулями, которыми, к смертельному ужасу прапорщика, и отбрасывался.
Попугал!
Другой случай в этом же роде.
У престарелой содержательницы квартиры проживали студенты университета.
Незадолго перед Рождеством она нашла дешевую и удобную квартиру, в которую переехала накануне Сочельника вместе со своими квартирантами.
Переезд был не особенно затруднителен: новая квартира находилась неподалеку от старой, по той же восьмой линии Васильевского острова.
В Сочельник случилось так, что все проживавшие у старушки студенты были дома, и, кроме того, на незваное новоселье явилось несколько приятелей.
Продолжительная беседа, начавшаяся с обмена мыслями на идейные темы, закончилась святочными рассказами. Конечно, рассказы эти носили фантастический характер, и от многих из них подирал по коже мороз. Но всего более действовали они на воображение квартирной хозяйки, которая с уморительным испугом открещивалась от «страстей» и, к общему удовольствию молодежи, дошла до такого нервного состояния, что не решалась выйти из комнаты жильцов в свою, где ее ожидало одиночество.
Один из студентов вздумал воспользоваться впечатлительностью старухи и незаметно вышел в соседнюю комнату. Снял он с кровати простыни, накинул на себя и тихонько проник в полутемную переднюю, чтобы дать звонок, на который должна была обязательно выйти хозяйка.
Но только вступает он в прихожую, как видит, что навстречу к нему бесшумно идет человек в саване.
Будучи под впечатлением святочных рассказов, он вздрогнул и отступил.
Отступило и привидение.
Студенту показалось, что эта тень является возмездием за его намерение напугать хозяйку.
У него стали подкашиваться ноги, и через минуту он грохнулся на пол в нервном припадке.
Все бросились в прихожую, и у одного только хватило смелости подойти к лежавшему на полу под простыней. Всех обуял панический страх, потому что никто не заметил отсутствия из своего кружка приятеля. Но когда была сдернута простыня, переполох увеличился еще больше.
Через несколько дней студент оправился и припомнил историю своей болезни. Товарищи произвели следствие, и оказалось, что роковое привидение в саване было отражением в зеркале самого студента, закутанного в простыню. И все происшествие вызвано тем, что зеркало стояло не на своем месте. Только что переехав на новую квартиру и не успев разобраться в вещах, большое трюмо было оставлено в прихожей. В нем неожиданно и увидал себя студент.
Под новый год
Ресторан «Доротта» за Нарвской заставой был в большом фаворе у петербургских жуиров. Зимой, в особенности на Рождество, тройки целыми вереницами мчались по направлению к этому «уголку», который у веселящихся петербуржцев одно время был самым любимым местом для встречи Нового года.
В конце сентября 1870 года случилась в Петербурге крупная кража. Какой-то провинциал-помещик, приехавший в Петербург на Всероссийскую выставку, заявил полиции, что его обокрали на сумму около тридцати тысяч рублей.
Подозрение он ни на кого не мог заявить, так как покража совершена была у него чуть ли не на улице. На вопрос сыскной полиции, каким образом он имел при себе такую громадную сумму, помещик ответил, что он носил с собою в боковом кармане пальто маленький портфель, в котором находилось тридцать штук банковых билетов по тысяче рублей каждый.
Путилин, бывший тогда помощником начальника сыскной полиции, убедившись в том, что за все это время на вокзалах железных дорог среди отъезжающих из Петербурга пассажиров подозрительных лиц не было, начал следить за публикой, посещающей столичные и загородные рестораны. Особенное внимание обращено было на тех господ, которые задают лукулловские ужины с цыганками в этих ресторанах.
До Рождества ничего подозрительного замечено не было. Обворованный помещик хотел уже уехать из Петербурга, отчаявшись в успешности розысков, но Путилин предложил ему остаться до окончания рождественских праздников, уверив его, что на праздниках скорее можно будет кое-что узнать.
Бдительность Ивана Дмитриевича особенно увеличилась в ночь накануне Нового года. По опыту он знал, что ради встречи Нового года даже самый сдержанный и осторожный человек решится позволить себе маленький кутеж.
Он не ошибся.
Его агенты сообщили ему, что в ресторане «Доротта» заказан кем-то для встречи Нового года большой кабинет с ужином на десять человек, причем заказчик вел переговоры с владельцем ресторана о том, чтобы для всей прочей публики ресторан был закрыт на эту ночь; но хозяин, несмотря на солидную сумму, предложенную ему неизвестным за закрытие ресторана, не согласился на это.
Путилин поехал сам туда, захватил с собой помещика и вместе с ним поместился в соседнем кабинете. Не забыл он также захватить и альбом с фотографическими карточками наиболее выдающихся петербургских карманщиков.
За четверть часа до полночи к подъезду ресторана подкатили две тройки; из саней вышли пять кавалеров и пять дам и направились прямо в заготовленный для них кабинет, куда уже подана была целая батарея шампанского. Когда Путилин приложился к отверстию, имеющемуся в каждой двери ресторанных кабинетов, то среди находящихся там кавалеров узнал одного, хорошо известного столичной полиции молодца из «карманных путешественников», как он их называл. Зная, что район деятельности этого молодца по большей части не выходит за пределы пассажа, и именно второй галереи, Путилин спросил у помещика, не был ли он в день пропажи у него портфеля с деньгами в пассаже на второй галерее?
— Был там... Я отлично помню, что я поднялся на верхнюю галерею и оттуда любовался картиной, расстилавшейся передо мною. Меня эта картина буквально восхитила. Масса народу... Этот людской говор, шарканье ног, все это на меня, как на провинциала, производило известное впечатление.
— Ну-с, так поздравляю вас, — сказал ему Путилин, — мы нашли вора.
Когда Путилин с двумя агентами и понятыми вошел неожиданно в кабинет, там веселье было в полном разгаре. Под звуки рояля шли оживленные танцы, которые сразу прекратились, как только танцующие увидели, что в комнату вошел сам Иван Дмитриевич.
— Ну-с, господа, с Новым годом! — приветствовал присмиревшую компанию Путилин. — Я хотел представить вам одного господина, который вот уже три месяца кряду ищет приятного случая с вами познакомиться.
При этом он подвел к известному ему «карманному путешественнику» помещика.
Вор тут же повинился в том, что действительно вытащил у зазевавшегося в Пассаже господина портфель с деньгами.
Прямо из ресторана всю компанию препроводили в Сыскное отделение. Из украденных у помещика тридцати тысяч около двадцати пяти были найдены и возвращены ему.
— Самый лучший подарок, который я когда-либо получал на Новый год, поднесли мне вы, — сказал потом помещик Путилину, чуть не кланяясь ему в ноги.