В 1558 году произошла по-настоящему судьбоносная для России размолвка царя и Собора. В 1558 году Собор решал, с кем воевать. В это время польский король планирует войну с последним остатком Золотой Орды — Крымским ханством. Крымское ханство досаждало и Литве, её южнорусским городам Киеву, Переяславлю. Досаждало оно и Московии очень сильно — набеги были постоянно, уводили пленных, продавали их на невольничьих рынках, грабили города, жгли сёла. Прошло только 100 лет со дня завоевания Константинополя османами. И открыть южный путь из Литвы и Москвы через Черное море, через Крым в Европу — это была привлекательная идея. Москва только что, присоединив бассейн Волги, вышла к Каспию. Теперь Польша предлагала ей совместно выйти к Черному морю. Эта совместная акция соединила бы Польшу и Литву с Московией, тем более, что большая часть Литвы была православной по вероисповеданию, создала бы, возможно какую-то католическо-протестантско-православною конфедерацию, по типу Польско-литовского государства, но существенно более мощную. После покорения Казани и Астрахани, в Европе Московию стали уважать, а соборное управление делало её политически сопоставимой с государствами христианского Запада. Даже царь Иван думал о том, чтобы, когда освободится место короля польского, выдвинуть на Сейме свою кандидатуру. Это была вполне реальная перспектива, и царь Иван вел о польском престоле какие-то переговоры с Римской курией.
Надо сказать, что в одном Литва негативно отличалась от Московского царства — это в отношении крестьян. Крестьяне были в Московии лично свободны. И они всюду были нужны, земля охотно им давалась в аренду, а на Севере были и крестьяне — владельцы земель. А вот в Литве в 1557 году крестьян полностью лишили свободы перемещения, все права на крестьян закрепляют за шляхетством. Крестьяне Литвы оказались в менее выгодном положении, чем в Москве. Здесь Избранная Рада не идет за Литвой, а наоборот упрочивает идеи местного самоуправления. Не дворянство только, а весь народ, кроме холопов, выбирает губных старост и судей.
Казалось бы, Ивану IV надо послушать своих советников, Собор и Избранную Раду, и после завоевания Казани объединиться с Польшей против Порты и Крыма. Для новой политики Московии это стал бы более чем естественный ход. Но вышло иначе.
VII.
Была одна встреча, которая произвела очень сильное впечатление на царя Ивана. После болезни 1553 г. ехал на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь и по дороге остановился в Николо-Пешношском монастыре близ Дмитрова. И вот там уважаемый старец ему сказал: ты никогда не станешь таким царем как твой отец и дед, если ты будешь держать около себя советников, которые умнее, чем ты. Тебе надо прогнать этих советников и набрать людей, которые с тобой согласны. И тогда все будет хорошо. Царь потом вспоминает эту беседу в переписке с Курбским. Люди Избранной Рады были, безусловно, и старше, и опытнее, ну и умнее, по крайней мере, в делах, скажем так, чем молодой царь. В 1553 г. на одре болезни царь Иван убедился, что они больше озабочены успехом реформ, нежели судьбой его и его семьи.
И вот, на Соборе 1558 г. царь говорит: нет, мы не будем воевать с Крымским ханством, мы будем воевать за мои исконные отчины, в первую очередь, за город Дерпт, который когда-то Ярослав Мудрый основал, но которым уже 500 лет владеют немцы. Юрьев (Дерпт) должен вновь быть моим ленным владением. Ливония должна быть моим ленным владением. На уговоры Адашева, царь сказал ему: хочешь — воюй с ханством, даю тебе войска. Но войск он дал ему очень мало и Адашев от воеводства уклонился. А основное войско, мощное войско он посылает на Полоцк и в Ливонию.
Царь Иван избрал хороший момент с точки зрения политической тактики, потому что в это время в Прибалтике шла война между католицизмом и только что появившимся лютеранством. Боролись за власть Польша и Швеция. Польша — католическая, Швеция — лютеранская. Война с Ливонией была оформлена публично, как война в защиту святых икон, святых храмов и вообще святынь христианских. Потому что лютеране уничтожали иконы и католические храмы переделывали. Быть может царь надеялся опереться на православно-католическое большинство Польско-Литовского государства против протестантов-шведов и вызвать религиозный фанатизм среди своих подданных.
По началу в войне были успехи, но успехи странные. Завоевывали города, но от этого мало кому было хорошо, в завоеванных городах даже русских, таких как Полоцк. У жителей осталась в памяти невероятная жестокость русской оккупационной власти.
Наступление московских войск быстро выдохлось. Запад, действительно разделенный на лютеранство и католицизм, при угрозе с Востока тут же объединился. Причем, объединился по-умному. Католические области Прибалтики — Курляндия, Латгалия, попросили помощи у католической Польши. А протестантские области — Ливония, Эстляндия, попросили, помощи у лютеранской Швеции. Швеция и Польша заключили союз, и началась война совершенно в ином духе, — русские стали проигрывать.
А тут еще умирает царица Анастасия. Она умирает в 1560 году. А царь уже не верит ни Адашеву, ни Сильвестру. Считает, что они толкают его на то, чтобы он потерял самодержавную власть. И правильно считает, потому что они создают в Москве польско-литовский тип властных отношений. Во время войны с Польшей — это нонсенс. И он их смещает, обвиняя их в том, что они отравили Анастасию. Важно, что он отлично понимает, что это только предлог. Поэтому он их не казнит. Сильвестру позволяют уехать в Кирилло-Белозерский монастырь и там постричься в монахи под именем Спиридон, и он там живет и умирает спокойно, оставив деньги себе на помин души. А Адашева даже делают третьим воеводой в Ливонии, но потом, правда, после смерти Анастасии велят арестовать и заточить в Юрьеве, тогда занятом русскими войсками. Но он умирает, видимо, ненасильственной смертью. Макарий еще остается митрополитом и смягчает гнев царя.
Но после военных неудач начала 1560-х годов, одновременно с упразднением Избранной Рады, у Ивана Грозного появляется новый политический план, который в 1564 году сразу после смерти Макария 31 декабря 1563, начинает осуществляться в форме опричнины.
VIII.
Эта идея удивительна, страшна, и, по-своему, логична. Иван Васильевич отлично сознает, что Московия изменилась за 15 лет. Теперь это уже не православная ордынская деспотия, как при отце и деде. Русь теперь полувотчинная, полусоборная страна, в которой самоуправление, в которой пользуется большими правами дворянство, духовенство, в которой быстро растет западно-образованный слой. А он хочет быть таким, как дед и отец и даже более чем они единовластным правителем. Он начитан. Он прекрасно знает античных авторов, любит историю, читал, возможно, и Макиавелли, и латинские трактаты Данте. Он выдумывает, что его власть происходит от императора Августа через Пруса и что вообще никакого отношения к христианству не имеет. Распространяется Сказание о Мономаховом венце, в котором утверждается, что шапка Мономаха — это не Византийская корона, а венец вавилонского царя Навуходоносора. И всё для того, чтобы обосновать свои права на абсолютную власть над жителями Московии. Дж.Флетчеру, вспоминая варяжское прошлое своего рода, он объясняет, что к своим подданным он никакого отношения не имеет — он природный немец, а не вороватый, грязный московит.
Через сто лет, на соборе 1666-1667 годов будет сказано тремя патриархами, что «Сказание о Мономаховом венце» написано «от ветра головы своея». Но тогда это было все настолько серьезно, что даже в официальные документы входило — Иван Васильевич — самодержавный природный государь, а весь народ — его рабы. Уже не смерды даже, а рабы. И что хочу со своими рабами, то и делаю. Хочу — казню, хочу — милую.
Иван IV мечтает стать таким самодержцем, чтобы каждое движение его пальца исполнялось беспрекословно, чтобы ни одного слова вопреки он не слышал. Он хочет весь дух страны переиначить, но боится — вообще, он довольно трусливый человек, как и все тираны. Кстати, когда он сам повел войска в Ливонию, он с треском проиграл. Это тоже наложило серьезный отпечаток на его психику. Лучше не испытывать на поле брани свою судьбу, а казнить воевод — и неудачливых, и слишком удачливых.
И Иван Васильевич принимает решение, достойное Макиавелли. Пожалуй до этого и флорентинец бы не додумался. Он решает свою страну разделить и создать внутри соборной и во многом самоуправляющейся русской державы свой абсолютистский удел, где он абсолютный владыка — православный Навуходоносор. Вот это и есть опричнина.
Опричнина — это то, что получала вдова князя после смерти своего мужа, то есть, та собственность, в которую не могут входить ни дети, никто иной. Это — ее содержание, это «оприч остального» то, что получала вдова. Вот царь Иван получает опричнину как вдовец, которого не принимает Россия.
В конце декабря 1563 года исчезает царь Иван Васильевич, и никто не знает, где он. Подозревают, что он вообще сбежал куда-нибудь за рубеж. Все теряются в догадках, кричат и плачут, а царя нет. Потом Иван Васильевич объявляется в Александровой слободе. Народ просит, чтобы он вернулся на Москву и правил по старине. Но Иван говорит: нет, всё разделяем. Вот это мое — и тут мои порядки. А это ваше — земщина. Он делит Русь на опричнину и земщину. Земщина — это вот так, как раньше, с самоуправлением, с боярами, с Соборным уложением 1550 г. А опричнина — это то, где я делаю, что хочу. Моя вотчина. Причем себе он берет самые защищенные земли центральной и северной Руси, а земщине отдает самые волнуемые набегами земли по границам Литвы и Крымского ханства. И всё это во время им же развязанной войны с Европой.
Заключается некий социально-политический договор. Люди согласны на опричнину.
После этого начинается террор. Причем, мы знаем это в первую очередь — конечно, есть и летописные свидетельства, есть те же письма Курбского — но, слава Богу, в XX веке нашли несколько воспоминаний опричников западных (особенно Генриха Штадена), которые участвовали в этом всем деле, которые оставили свои воспоминания на своей родине. Их нашли, перевели, сейчас они в нашем распоряжении, теперь мы знаем, что там было. Вместо боярского слоя, который управляет земщиной, набирается всякая шваль отовсюду. Лишь один боярин князь Вяземский оказывается в опричнине. Все остальные — это или мелкое дворянство, или вообще люди с совершенно сомнительным прошлым, или какие-то убежавшие до этого в казаки, или это татары, только вчера крещеные, а может и не крещеные — никто не проверяет. Или это немцы и вообще какие-то иностранцы. Потом уже, когда будет расширяться опричнина, если какие-то бояре захотят вступать в опричнину, и их пустят туда, то тогда они должны отречься от всех прав своего состояния боярского и как бы стать заодно с простым людом. Это, кстати, очень привлекало советских исследователей, особенно Покровского, говорившего… о демократизме опричнины.