I. Влияние византийской культуры
Принятие христианства было крупнейшим событием в истории домонгольской Руси и имело для нее громадное культурное значение. С христианством впервые появилась и распространилась грамотность; оно положило основы гражданского государственного строя, создав целый ряд посредников между князем и народом; благодаря ему уже в XI веке мы встречаем очень широкое влияние византийского искусства на Древнюю Русь.
X, XI и XII века вообще замечательны повсеместным господством византийской культуры на Востоке и Западе. Тогда Византия имела могущественное влияние на весь христианский мир. Всюду проникали ее просвещение, торговля, предметы роскоши и моды. Западные историки умышленно старались затмить ее славу и отводили ей едва заметное место во всеобщей истории, рисуя ее то бледными, то мрачными красками. Еще недавно они представляли Византию дряблым организмом, который имел в себе так мало жизненных сил, что не был в состоянии поделиться ими с другими странами, оказать на них какое-либо влияние, передать им свою культуру. В настоящее время это мнение уже оставлено. В изучении западных или русских ученых Византия все более и более выступает в новом освещении. В продолжение нескольких веков, от VI до XIII, Византия была единственной школой, к которой латинские, германские и славянские народы Европы обращались для изучения искусства. Эта культурная роль Византии вполне понятна. Искусство Средних веков сложилось под влиянием двух событий: христианства и нашествия германских народов. Оба эти события разрушили до основания старое здание античной цивилизации. Но они не имели между собой никакой связи и оказали на развитие искусства противоположные действия. Христианство, с какой бы точки зрения на него ни смотрели, было громадным интеллектуальным прогрессом. Появление варваров, напротив, нужно рассматривать как толчок, задержавший цивилизацию. Поэтому в начале Средних веков мы видим с одной стороны очень высокие мысли, продиктованные христианством, а с другой – очень зачаточные средства выражения. Великая христианская идея для своего распространения пользуется только наивным искусством варварских народов. По необходимости, следовательно, народы Европы должны были обращаться к старой византийской цивилизации, чтобы там позаимствовать формы искусства.
Неудивительно поэтому, что на Руси, вместе с принятием христианства, создаются тесные культурные сношения с Византией. Русь получает из Византии произведения литературы и искусства и выписывает различных мастеров. Значительную роль в передаче Древней Руси византийской культуры сыграл город Херсонес, который в VIII веке и первой половине IX века был передовым пунктом византийской культуры и промышленности на северо-востоке.
Из бытовых остатков того времени найдено значительное количество предметов, которые составляют характерные признаки княжеской эпохи и позже вышли из употребления; они встречаются не только в Киеве, но и во всех княжеских городах того времени[1]. Предметы эти выясняют довольно высокое состояние культуры в некоторых областях домонгольской Руси под византийским влиянием. В настоящее время уже доказано, что самые утонченные художественные производства (как например «перегородчатая» эмаль) существовали в Киеве и что находка предметов византийского стиля не всегда означает греческий занос, а напротив, представляет памятники местной работы в хорошо усвоенном стиле и притом вещи с определенным назначением, с понятной для владельца орнаментикой и для него лично важным смыслом. В некоторых видах художественной промышленности ученики-русские сравнялись со своими учителями-греками, так что иногда трудно отличать перегородчатые эмали местной работы от византийских образцов.
II. Древнейшие храмы Киева и Чернигова
Со времени принятия христианства на Руси начинают воздвигаться каменные храмы. Почти все церкви тогдашнего времени построены князьями. В каменной церковной архитектуре вылилось в наиболее прекрасных формах желание князей создать религиозную и художественную рамку своему величию и великолепию. Князья были положительно одержимы манией строительства; эта мания оживала в каждом из них с новой силой; они соперничали друг с другом, желая отличиться более роскошными храмами, дать современникам свидетельство своего богатства, величия и своей набожности, увековечив себя в чудесных постройках. Поэтому церкви сразу получают большое значение: они являлись памятниками силы, могущества и гордости каждого князя; они служили местом, где князья вступали на престол и где они погребались, где епископы получали благодать святительства, где иногда собирался народ для обсуждения важнейших общественных и государственных дел. Они делали стольный город центром, к которому сами собой тянулись подчиненные ему области во всем, что касалось не только материальных, но и духовно-нравственных нужд краевого населения.
Среди памятников древнерусского зодчества больше всего посчастливилось храмам древнейшего политического центра Руси, Киева. Всех каменных храмов в нем до татар было более 12. Некоторые из них были украшены мозаиками и мраморами, которые восхваляют летопись[2].
Киев времен Владимира святого занимал ничтожную по своим размерам площадь[3]. Он начинался там, где теперь пересекаются Б. Владимирская и Б. Житомирская улицы. Отсюда он продолжался до обрыва горы (до Андреевской церкви), занимая такое же пространство и в ширину. В общем город времени Владимира был столь незначителен, что правильнее будет назвать его княжеской цитаделью, которая возвышалась над тогдашним настоящим городом, лежавшим на подоле. Церкви существовали в Киеве еще до принятия Владимиром христианства, о чем мы знаем из договора, заключенного Игорем с греками в 944 г., в котором упоминается соборная церковь св. Ильи[4]. О другой церкви говорится в Ипатьевской летописи под 882 годом, когда речь идет о взятии Киева Олегом и об убийстве Аскольда, погребенного на месте, «еже ся нынѣ зовет Угорьское, идеже нынѣ Олмин двор, на той могилѣ поставки Олма церковь святого Николы»[5]. Первая церковь монументального характера внутри верхнего города, – «Горы», как его называет летопись, – была заложена Владимиром в 991 г. во имя Пр. Богородицы (Десятинная). «Володимир помысли создати каменную церковь святые Богородица и, пославь приведе мастеры от Гьрк… украси ю иконами… еже бѣ взял в Корсуни: иконы, и ссуды церковныя и кресты» (Ин. 83).
Во время татарского нашествия горожане вместе со всеми пожитками искали спасения на крыше этого храма, который не выдержал тяжести и рухнул; татары завершили разрушение храма. В течение нескольких веков он лежал в развалинах, так что в XVII веке на поверхности земли от него едва выдавалась лишь небольшая часть стен. Десятинная церковь, в том виде, в каком она существует в настоящее время, была построена уже в XIX веке по инициативе помещика Анненкова архитектором Стасовым[6].
При Ярославе, когда могущество Киева развилось, маленькая Владимирова цитадель не вмещала уже всех жителей, и потому Ярослав расширил пределы города; он присоединил к первоначальному городу Владимира значительное пространство на запад и обнес это пространство стеной и валом с тремя воротами.
Главная постройка Ярослава – это Софийский собор, выстроенный на месте битвы с печенегами в 1036 году[7]. В современном своем виде храм этот есть результат неоднократных перестроек, наслоений, которые особенно облепили его с южной и северной сторон. Однако нетрудно восстановить его древнюю часть. Если осматривать храм снаружи с восточной стороны, то ясно видно, что самые крайние пристройки возведены впоследствии. Эти два пристроенные придела с каждой стороны резко отличаются от остальной части храма своей архитектурой, особенно карнизами и окнами. Вся же средняя часть собора, имеющая один большой и четыре малых алтарных выступа, сохранилась в неприкосновенном виде от времен Ярослава, причем уцелели не только стены, но и своды куполов. Таким образом, храм в своем первоначальном виде представлял почти правильный четырехугольник с пятью алтарными полукружиями или абсидами и с 13-ю куполами. С трех сторон – южной, западной и северной – храм опоясывали одноэтажные галереи или паперти, до половины открытые, состоявшие из столбов и арок. Гейденштейн, секретарь короля Сигизмунда III, в конце XVI века видел еще в целости западный притвор и колонны из порфира, мрамора и алебастра[8]. В бывшей крещальне собора сохраняются теперь мраморные осколки храма. Эти остатки подтверждают известие о существовании портика западного входа. На западной стороне храма, в юго-западном и северо-западном углах, возвышаются две круглые башни, или вежи, с винтообразной лестницей вокруг каменного столба, ведущей на хоры, или палаты храма, и на наружную открытую галерею.
Петр Могила, получив в 1833 году от униатов св. Софию в полуразрушенном виде, по его словам, «Беспокровную, едва не до конца разоренную и украшение внутреннего, св. икон, сосудов же и священных одежд ни единого имущую», приложил все старания к тому, чтобы привести в благоустройство эту древнюю святыню, но своей реставрацией он нисколько не изменил формы храма. Изменения наружного вида Софийского собора нужно отнести ко времени митрополита Варлаама Ясинского и гетмана Мазепы. Они надстроили вторые этажи на нижних папертях, переделали купола обеих веш и над новыми пристройками возвели четыре купола. К числу построек Ярослава, кроме Софийского собора, относятся Золотые ворота с Благовещенской церковью на них и две церкви: св. Георгия и св. Ирины с монастырями[9]. Но от этих построек уцелели только развалины Золотых ворот и весьма незначительные остатки Ирининской церкви.
При Изяславе возникает в Киеве Печорский монастырь. В 1073 году здесь была заложена Лаврская церковь[10]. Строили ее греческие мастера, которые для этого прибыли из Константинополя и привезли с собой мощи мучеников и икону Успения Богородицы, до сих пор находящуюся в храме над царскими вратами. Церковь была закончена только после смерти преподобных Антония и Феодосия в 1077 году. В конце XVI века великая Печорская церковь получила изменения во внешнем своем виде благодаря пристройкам.
Из последующих князей князь Святополк Изяславович, в крещении Михаил, создал Михайловский Златоверхий монастырь, сохранившийся до нашего времени[11]. Теперь первоначальный план Михайловской церкви изменен рядом пристроек, расширивших ее и сильно затемнивших.
Вблизи Михайловского монастыря находится Васильевская, или Трехсвятительская церковь. В XVII веке существовало мнение, что это церковь, построенная св. Владимиром. Но в настоящее время уже доказано, что Васильевская церковь не есть «строение» Владимира, однако церковь древняя, XII века[12]. По мнению профессора Голубинского[13], в «сохранившейся до сих пор Трехсвятительской церкви должно видеть Васильевскую церковь Рюрика Ростиславича», построенную в 1197 году на Новом дворе. Однако в то же время в Ипатьевской летописи под 1183 годом мы читаем: «Священа бысть церкви св. Василия, яже стоит в Киевѣ над велицем дворѣ… создане ей бывши Святославом Всеволодовичем»[14].
Из церквей, построенных на Киево-Подоле в княжеское время, надо указать церковь Успения пр. Богородицы[15]; она была разорена в XV веке, по-видимому, Менгли-Гиреем, и долгое время лежала в развалинах. В 1620 году, когда униаты овладели Софийским собором, мещане решились восстановить древний храм Успения и обратить его в соборную церковь, что и было совершено на счет города.
В XII веке на Подоле Всеволодом Ольговичем и его супругой был основан (около 1140 года) Кирилловский монастырь.
Наконец, в Выдубицком монастыре, находящемся к югу от Печерского монастыря на берегу Днепра, князь Всеволод Ярославич построил в 1070 году церковь св. Михаила, существующую доныне.[16]
Уцелевшие в Киеве церкви сохранились далеко не в первоначальном своем виде. Важнейшие из них, как Софийский собор, церковь Михайловская, Великая Лаврская, загромождены позднейшими пристройками, заслонившими и совершенно изменившими фасады и профили древних сооружений. Незаслоненным остался только фасад церкви Кирилловской, но и здесь крыша в первоначальном своем виде не сохранилась. Таким образом, выделить в этих постройках формы действительно древние первоначальные возможно только при внимательном исследовании памятников. Этому исследованию помогает во-первых, документальная история храма, во-вторых, анализ архитектурных форм; но в особенности исследования памятников облегчаются тем, что все каменные здания, воздвигнутые в княжеское время, можно отличить по характеристическому их признаку, по способу их кладки: они сложены из тонких квадратных прочных кирпичей, соединенных толстым слоем розового цемента, который состоит из смеси извести, толченого кирпича и толченого шифера.
После Киева больше всего монументальных памятников великокняжеского периода сохранилось в Чернигове. Пять каменных храмов существуют в нем и теперь еще, а три храма исчезли с лица земли.
Уцелел Спасо-Преображенский собор, заложенный Тмутараканским князем Мстиславом Чермным, сыном Владимира святого, в первой половине XI века, когда он овладел Черниговом и сделал его столицей своего княжества; закончен был храм уже после смерти Мстислава.
Черниговскому князю Святославу принадлежит основание Елецкого монастыря и сооружений в нем Успенской церкви, которая была заложена в 1060 году. Елецкий монастырь был свидетелем многих великих исторических событий; он замечателен историей лиц, стоявших во главе его управления, как, например, архимандрита Иоанникия Голятовского, знаменитого южно-русского писателя-полемиста XVII века, св. Феодосия Углицкого, св. Дмитрия Ростовского.
Тому же князю Святославу принадлежит постройка церкви в Ильинской обители (1072 г.). Давидом Святославичем (христианское имя которого было Глеб) сооружен был Борисоглебский храм в Чернигове (1120–1123). Наконец, в Чернигове находится храм св. Параскевы, иначе Пятницы, сооруженный в первой половине XII века.
Памятники Чернигова, свидетельствующие о великом прошлом Черниговской земли, о той культуре, которая начала здесь развиваться, представляют большой научный интерес. Архитектурный стиль их, кладка стен совершенно те же, что и киевских храмов: вместе с киевскими они составляют одно целое, однородную группу построек, сооруженных в византийском стиле греческими зодчими. Черниговские храмы получают еще большее значение оттого, что Чернигову удалось сохранить свои храмы лучше, чем успели в том другие города южной Руси. Тогда как уцелевшие в Киеве древние церкви, благодаря позднейшим пристройкам, так изменены, что по их наружным формам нельзя составить себе понятие о том, каковы они были в древности, черниговские храмы дают возможность судить о фасадах и профилях древних сооружений. За исключением куполов на Елецкой и Ильинской церквях, в которых видно стремление подражать украинским архитектурным формам XVII и XVIII века, за исключением двух башен Спасского собора, которые пристроены впоследствии (так называемый «красный терем» в XVII веке, а другая башня – в XIX веке), и отчасти кровельных форм, – храмы Чернигова сохранили не только свои древние стены, но местами и их наружные украшения.
В Остре, Овруче, Переславле, Каневе, Владимире-Волынском стоят еще каменные храмы или их развалины. В Новгороде-Северске был прекрасный храм великокняжеской эпохи (Спасо-Преображенский), ныне разобранный[17].
III. Эволюция византийских форм в Киево-Черниговской Руси
Все уцелевшие до нас монументальные памятники великокняжеской эпохи в южной Руси носят на себе очевидные следы византийской работы: повсюду мы видим византийскую технику и византийские художественные приемы. Поэтому приходится соглашаться со свидетельством летописей, что все произведения монументального искусства в Киеве и Чернигове исполнены греками, специально приглашенными из Византии.
Византия в это время имела свою вполне развитую архитектуру. Как известно, византийское зодчество выработало несколько основных типов храма. Византии известны: 1) базилика, 2) круглая купольная ротонда, или октогон с восьмигранным основанием (т. е. с восемью столбами в центре, на которые опирается купол) и, наконец, 3) как завершение архитектурных стремлений, храм почти кубического вида с куполом на четырех зиждительных столбах, развившийся из двух предшествующих родов храма – базилики и купольной ротонды. При этом сложный процесс образования купольного верха проходит через все ступени, начиная с простого наложения круглого купола на круглое же основание, как мы видим в римском Пантеоне и церкви св. Георгия в Фессалониках, и кончая куполом, опирающимся на четыре столба, соединенные полуциркульными арками и связанные с четырехугольником основания посредством сферических клиньев (пандативов или парусов), и представляет один из самых крупных этапов архитектурной эволюции.
В храмах Киева и Чернигова мы ясно видим усилия, которые делало русско-византийское храмовое зодчество для того, чтобы, остановившись на типе центрально-купольного храма, в котором купол поставлен на четыре устоя, придумать такую комбинацию внутреннего устройства, которая обезвреживала бы распор купола. И византийская форма храма, перенесенная на русскую почву, не застыла на единичном образчике. Напротив, мы можем проследить шаг за шагом борьбу и движение вперед творческих идей русско-византийской архитектуры.
Первая каменная церковь, выстроенная византийскими мастерами, была Десятинная в Киеве. В 20-х годах XIX века митрополит Евгений, любитель и знаток русских древностей, произвел раскопки и открыл фундамент этого храма. Среди киевских зданий домонгольского периода Десятинная церковь с ее тремя сдвинутыми алтарными полукружиями, как в св. Софии Солунской, Кахрие-Джами в Константинополе, в монастыре Дафни близ Афин и в церки св. Никодима в Афинах, является уником. Очевидно, архитекторы, возводившие Десятинную церковь, подражали старинным образцам византийских построек, в происхождении форм которых датируется VI или VII веком[18].
Дальнейшее развитие архитектурных форм можно проследить в Спасо-Преображенском соборе в Чернигове. План его значительно отличается от плана Десятинной церкви и подходит к плану тех византийских храмов, которые были сооружены по типу так называемой «Новой базилики» Василия I, составившей эпоху в византийской архитектуре (например, церковь св. Апостолов в Солуни). Три абсиды здесь не сдвинуты вместе, как в храмах типа св. Софии Солунской, а занимают полную ширину здания. План Черниговского собора дает правильный квадрат, независимо от алтаря и притвора. Четыре столба, стоявшие в центре этого квадрата и поддерживающие купол, образуют равноконечный крест. По концам и между концами архитектурного креста симметрически расположены еще столбы, соединенные как между собой, так и с центральными столбами целой системой арок. Все эти столбы являются сваями, на которых возведен купол. В знаменитой «Новой» церкви Василия, впервые в Константинополе, четыре арки, на которых водружен купол, поставлены были не на столбы, а на колонны, причем последние подпираются с боков арками, передающими горизонтальный распор наружным стенам. Между тем в Черниговском соборе вместо колонн, ради прочности, применены столбы.
Отсюда, т. е. из факта замены колонн столбами, пошло дальнейшее развитие византийской архитектуры на русской почве. Раз вместо колонн применены столбы, нет никакой нужды в арках, соединяющих центральные столбы со стенами абсид. В Черниговском соборе, благодаря восточной паре столбов и примыкающим к ним абсидам, получаются с восточной стороны бесполезные двойные контрфорсы. В византийских церквях типа «Новой базилики» они понятны, так как колонны иначе нельзя подпереть, как только арками.
Храмы, сооруженные в Чернигове и в Киеве, исправляют этот недостаток. Строители Киевских храмов пользуются стенами абсид для того, чтобы увеличить устойчивость столбов, на которых лежит купол, и столбы у них прямо упираются в абсидные стены.
Эти новые архитектурно-технические идеи были применены в Киево-Софийском соборе, где мы видим пять абсид, явившихся как контрфорсы, необходимые при обширности здания и его 13 куполах. Но Софийский собор – большое и сложное здание; очевидно, здесь дело шло о том, чтобы построить храм, который бы своей красотой затмил великолепие всех других церквей. Тотчас же после него появляется тот же тип храма, но в меньших, более гармоничных размахах, шестистолпный, с тремя абсидами и пятью куполами. Таковы в хронологическом порядке храмы XI века: Новгородская София, Елецкая церковь в Чернигове, Великая Лаврская церковь в Киеве и Михайловская в Киеве же. Затем следующие храмы XII века: Борисоглебский собор в Чернигове, Кирилловская церковь в Киеве и Каневская.
Рядом с шестипольным появляется тип четырехстолпного храма, еще более упрощенный, с тремя абсидами и одним куполом. Таковы церковь над Святыми вратами Киево-Печерской Лавры, Успенская церковь на Киево-Подоле, церковь св. Михаила в Выдубицком монастыре, церковь св. Василия в Овруче.
Кирилловская церковь в Киеве и в особенности черниговские храмы дают возможность судить о фасадах древне-церковных построек. Они показывают нам, что наружная поверхность стен представляла собой не гладкую плоскость, а была украшена пилястрами. Эти пилястры – не что иное, как наружные сваи, служащие для поддержания купола, или те столбы, которые расположены по северному, западному и южному концам архитектурного креста и по углам остального пространства площадки, занимаемой храмом; промежутки между этими столбами заложены стенами, более тонкими, чем столбы, так как стены не несут на себе никакой тяжести и служат лишь к тому, чтобы оградить пространство, занимаемое строением; поэтому внутренняя и наружная стороны столбов выдаются в виде пилястр. Таким образом, пилястры соответствуют внутренним столбам и делят северную и южную стороны храма на четыре или на пять частей, западную на три, сообразно внутреннему делению церкви. Все пилястры вверху соединялись между собой арками или дугами, соответственно внутренним дуговым или коробовым сводам, заканчивающим здание церкви. Разделение фасадов глухими арками, соответствующее именно внутреннему делению церкви столбами, составляет обычно явление в византийских церквях (например, Пантократора, Кахрие-Джами в Константинополе и др.).
Неудивительно поэтому, что подобное разделение стен явилось в Древней Руси как греческая архитектурная традиция.
Крыша церквей домонгольского периода полагалась непосредственно на своды, что напоминает византийский прием покрытия храма. На Западе базилика имела крышу на два ската даже тогда, когда базилики стали крыться каменными сводами; в византийском же искусстве, так же как и в древнерусском, крыша кладется на своды, а так как храм пилястрами разделяется на несколько частей, то стена, а вместе с ней и крыша, получают волнистый характер.
В Древней Руси, так же как и в Византии, купол остается главной темой в архитектуре. Иногда на храме не один, а пять куполов. Они располагаются таким образом: главный купол помещается над серединой архитектурного креста, остальные на углах. Куполу стремятся придать стройную форму, поднять его выше к небу; для этой цели устраивались барабаны или фонари, лежащие на арках и покрытые полусферическим сводом; барабан не оставался цилиндрическим, а был многогранным; ребра грани своей вертикальностью отлично выражали стремление вверх и облегчали распор купола.
Три абсиды церквей обыкновенно украшались тонкими колоннами, или скорее жгутами, окаймляющими окна: иногда эти жгуты доходят до цоколя, а иногда просто висят наподобие толстых шнуров; до карниза они не доходят. Это мотив украшения, бывший в употреблении в Византии, откуда заимствовала его и русская архитектура.
Нельзя, наконец, не упомянуть о замечательных особенностях архитектурного стиля, господствовавшего в Чернигове, а именно, о применении к орнаментовке зданий романских деталей. Черниговские храмы, таким образом, представляют собою первый опыт соединения двух стилей: византийского и романского. Романское влияние, правда, обнаруживается еще в весьма скромных размерах, однако соединение византийских и романских форм началось в Чернигове, очевидно, гораздо раньше, чем во Владимиро-Суздальской области, где пришлые зодчие, приспособляя один стиль к другому, сумели создать такие изящные, во всех своих частях законченные произведения, как, например, Дмитриевский собор во Владимире. В Чернигове Пятницкая церковь сохранила любопытный романский фриз из висячих столбиков с консолями, обрамляющий верхнюю часть абсиды. Еще более интересен в этом отношении Елецкий храм. Он имеет поясок из полукруглых арочек, обходящий здание с трех сторон на такой же высоте, как и во Владимиро-Суздальских храмах. Это – мотив украшения чисто западного происхождения. «Блестящее подтверждение тому, что протооригинал стиля Владимиро-Суздальских церквей господствовал в XI–XII столетиях на черниговской почве, – говорит по этому поводу профессор Д. В. Айналов[19], – представляет резная канитель, хранящаяся при Борисоглебском соборе, найденная под его вторым порогом в 1860 году и известная по описям ризниц Собора под именем польской водосвятницы. Канитель принадлежала настенному пилястру или колонне, так как одна широкая ее сторона – ровная и лишена изящной и очень типичной резьбы. Резной орнамент этой канители, состоящий из жгутов и плетений, легко определяется сравнением с плетением заставок, концовок и букв русских рукописей XI–XII веков и с подобными же плетениями отдельных плит Дмитриевского собора во Владимире. Эта драгоценная канитель заслуживает того, чтобы занять самое почетное место в одном из черниговских музеев среди других предметов древнерусского искусства, не только по своей красоте и оригинальности, но и по своей исторической важности, как единственный памятник подобного рода. Значительное количество мраморных канителей, хранящихся в Киево-Софийском соборе, представляет орнаментацию византийского стиля из листьев и крестов в резьбе ремесленной техники XI–XII веков. Черниговская канитель – из белого известняка и представляет сложную резьбу плетеных орнаментов, наподобие плетений змей в зверином и особенно в так называемом скандинавском орнаменте, столь родственном древнерусскому».
Все великолепие русской культуры домонгольского периода сразу рушится с приходом татар, которые в XIII веке дикими ордами набрасываются на Русь, уничтожают и сжигают все, что встречается на пути, и увозят то, что пощадило пламя. Мало-помалу блеск цивилизации великокняжеского периода исчезает во мраке татарщины. Нападение татар пронеслось точно ураган по земле русской, разрушило своды и стены церквей, снесло княжеские терема. Последующие поколения помогали времени разрушать старые памятники. Цветущие некогда города стали представлять (как выражается один исследователь) своего рода громадные, но забытые кладбища, на которых храмы, как памятники прошлого величия, никем не охраняемые, никем не поддерживаемые, лишенные кровель, дверей и окон, размывались дождем, разносились и заносились ветром, портились руками проходимцев, теряли купола и своды, обращались в холмы щебня и развалин.
Татарское нашествие убило зарождавшуюся художественную деятельность; оно заставило ее смолкнуть на долгие годы. Легче всего оно отозвалось на Новгородско-Псковской области, так как татарские полчища не дошли до нее и ограничились сбором дани. Поэтому искусство Новгорода и Пскова составляет как бы исключение[20]. Оно именно в это время, пока не возвысилась Москва, достигает лучшего своего расцвета.
IV. Святая София Новгородская и начало самобытности
Искусство Новгорода и Пскова, некогда великое и сильное, сложившееся под византийскими влияниями, нетронутое татарами, но стертое Москвой, заключает уже все основы русского самобытного понимания красоты. Городские стены, башни, храмы и несколько частных домов – вот все, что оставили нам два великих вечевых города.
Древнейший памятник Новгорода – собор св. Софии, центр религиозной жизни нашего Севера, – был построен сыном Ярослава Мудрого, великим князем Владимиром Ярославовичем в 1045–1052 годах на месте дубового рубленого храма, «о тринадцати верхах», поставленного первым новгородским епископом Иоакимом в 989 году и сгоревшего в 1045 году. Посланный князем Владимиром крестить новгородцев, он построил в первый же год кроме этой деревянной церкви еще каменную во имя Иоакима и Анны[21]. Для построения новой Софии были вызваны византийские зодчие, которые в течение семи лет эту церковь «устрояша вельми прекрасну и превелику». Образцом им служила отчасти София цареградская, но главным образом вдохновлявшая всех София Киевская, незадолго перед тем, в 1037 году, отстроенная Ярославом[22]. Кладка стен по византийскому принципу строительства произведена из местного камня с прокладкой рядов тонкого кирпича. После реставрации 1893 года определилось ясно, что стены древнего собора обнимали собою среднюю часть современной постройки, о боковых же частях ее, стоящих на древних фундаментах, летописцы, не упускающие обыкновенно даже самых незначительных подробностей в жизни новгородской святыни, не говорят ни слова[23]. Ширина древней средней части собора с тремя алтарными полукружиями, или абсидами, – 8 саженей[24], длина же от конца абсиды до начала стены около 13 ½ сажени, не считая башни с лестницей на хоры. Ширина среднего пролета, а равно и внутренний диаметр собора – 3 сажени, как и Софии Киевской; высота от пола до верха купола – 18 саженей. В настоящее время собор отштукатурен и не имеет свинцовых покрытий по сводам и главам, о которых упоминает летопись. Все пристройки с четырьмя приделами и древней башней включены в одно общее здание, перекрытое плоскими крышами, реставрированными в 1893 году, купола же и башня остались с позднейшими луковичными покрытиями.
Внутренний вид древней части представляет собой типичную византийскую церковь с куполом, возведенным на четырех квадратных столбах. Хоры или, как их называли в старину «полати», расположены с трех сторон – северной, западной и южной и устроены на сводах. Средняя абсида – красивой, удлиненной формы; ее стены на высоту человеческого роста богато облицованы мозаикой геометрического рисунка. В древности все стены собора были сплошь расписаны фресками, и всем памятна красивая легенда о разжимавшейся грозной деснице Вседержителя. Фреска эта, написанная в куполе, хорошо сохранилась до наших дней, так же как и открытая недавно роспись барабана. Алтарь отделялся от храма преградой, ныне не существующей, как и все раннее убранство собора, немало терпевшего от грабежей, которыми сопровождались частые войны.
София при взгляде на нее с Волховского моста представляется таким же великим палладиумом, каким она была для Новгорода за свое почти тысячелетнее существование. Гениально задуманная общая идея масс собора завершается пятиглавием, поразительным по своей художественной концепции; особенно прекрасен силуэт средней главы, прямо бесподобный по тонкой прорисовке своих линий. Пристройки и переделки последующих времен придали особую жизненность и живопись этому памятнику; утратив благодаря наслоению времен свой первоначальный византийский облик, святыня приобрела чисто русский колорит, особенно в деталях белых отштукатуренных стен с цветным пятном живописи над входом, золотом и серебром своих куполов. Поразительно чутье этих древних зодчих, которые с таким пониманием архитектурных пропорций и типичности перестраивали и расширяли собор, не нарушая своими наслоениями общей идеи величия св. Софии. Главный, западный вход, со знаменитыми Корсунскими вратами[25], несмотря на свое более позднее происхождение, очень красит величественную гладь стены, рисуясь на ней густым ковровым пятном. Красивы и интересны по деталям наличники окна и портала. С южной стороны над новейшим дубовым тамбуром сохранилось богато обработанное окно. Входя через тамбур, попадаешь на линию поперечной оси храма. Направо, в Рождественском приделе, великолепный басменный иконостас с прекрасными иконами, не испорченный ни временем, ни поновлениями, если не считать недавно возобновленных тябл[26]. Этот иконостас является образцом лучших традиций декоративного искусства древних мастеров. Внутренность храма слабо освещена и носит характер сурового величия, неприятно нарушаемого яркими, новыми ризами иконостаса и пестрой реставрацией царских мест. Большинство икон великолепны, начиная с древнейших корсунских в прекрасных басменных окладах, еще чисто византийского рисунка, и кончая отдельно стоящими иконами новгородского письма XIV и XV веков. Причудливые, датированные XV веком паникадила интересными силуэтами рисуются на фоне стен, покрытых ныне живописью и орнаментами, далекими от вдохновения красивым прошлым. Разница собора, несмотря на многократные расхищения, полна ярких и живых образцов прикладного искусства. Нельзя не упомянуть о знаменитом амвоне, «Пеш Вавилонский», ныне взятом в музей Императора Александра III в Петербурге[27].
V. Древнейшие храмы Новгорода
Благодаря большому числу храмов, воздвигнутых в течение XI и особенно XII века, в Новгороде образовалась настоящая школа строительства, давшая целый ряд икусных мастеров, не привозных из-за моря, а своих, новгородских. Уже в самом начале XII века летопись говорит о русском зодчем Петре, строившем церковь св. Георгия в Юрьевском монастыре[28]. В 1196 г. другой русский мастер, «Коровъ Яковлевичь», строит каменную церковь св. Афанасия и Кирилла в Кирилловом монастыре[29]. И тот и другой были несомненно новгородцами, а не иноземцами, ибо летописец, говоря о лицах нерусского происхождения, никогда не забывает прибавить: «заморский», или «Грекъ», или «Гречинъ». Около того же времени мы видим еще одного новгородского мастера, Милонега или Миронега, бывшего тысяцким, а впоследствии и посадником. Построивши у себя на родине церковь Вознесения, он был позже занят постройкой стен Выдубицкого монастыря в Киеве[30]. Здесь работали до того одни лишь греки, и киевлянам казалось совершенно необычайным, что русский мастер мог быть таким искусным. И действительно, Новгород, получивший некогда свое искусство из Киева, давно успел его опередить и многому мог бы его теперь выучить.
Церкви строились либо князьями, либо архиепископами и игуменами, либо частными лицами, купцами и богатыми гостями[31].
Церковное строительство было в Новгороде делом государственным и поистине народным, о чем ясно свидетельствуют летописи, среди которых есть одна, исключительно посвященная хронике церквей. Это «книга, глаголемая лѣтописец Новгородской въкратцѣ церквамъ Божіим, в которое лѣто которая церковь во имя строена». Редкий год в ней не отмечен постройкой новой каменной церкви, причем строили не только местные жители, но и приезжие, и даже заморские гости[32].
Древнейшею новгородскою церковью после св. Софии является Николо-Дворищский собор, заложенный в 1113 году[33] сыном Владимира Мономаха, Мстиславом, на «Ярославлем дворище». Построенный в виде равностороннего четырехугольника, он сохранил свои стены, сложенные из плитняка и кирпича и производящие очень внушительное впечатление необычайной массивностью и конструктивной логичностью. Трудно представить себе сооружение, более простое по конструкции и яснее выражающее основную архитектурную идею первых новгородских храмов. Это самый обыкновенный куб, на восточной стороне которого нарощены три алтарных полукружия, а верх снабжен широким куполом. Каждая сторона разбита на несколько частей плоскими выступами, или лопатками, тянущимися по стене от кровли до основания и отделяющимися от нее на четверть аршина[34]. Покрытие церкви, некогда, вероятно, посводное, по полукружиям, соединяющим лопатки вверху, заменено позже четырехскатной кровлей. Окна почти все расширены вдвое и втрое против прежнего, а некоторые пробиты вновь уже в XIX веке, когда выведены и все карнизы. И все же, несмотря на все эти явные искажения, храм производит неотразимое впечатление, особенно со стороны своих полукружий, живописно выступающих на восточной стороне и играющих на солнце красивыми тенями.
В. В. Суслов в своем прекрасном исследовании новгородско-псковской архитектуры приходит к выводу, что Софийский собор, построенный как бы в назидание последующему церковно-строительному делу, не имел прямых копий[35]. Причину этого он видит в том, что в первое время в Новгороде еще не могло быть своих искусных мастеров, «а во-вторых, св. София играла такую громадную роль в жизни новгородцев, что всякое соперничество в постройке другого подобного храма показалось бы делом греховным, да они и не представляли себе лучшего храма»[36]. Предположение это очень вероятно. Недаром же говаривали новгородцы: «Къдѣ святая Софія, ту Новгородъ». «Последующие церкви XI и начала XII века, – продолжает исследователь, – были, несомненно, меньших размеров, но каких именно форм – летописи умалчивают»[37]. Формы эти действительно не сохранились, хотя самые памятники и дошли до нас. Мы знаем несколько церквей, построенных в течение ближайших 60–70 лет, прошедших после окончания св. Софии, причем все летописные списки говорят определенно, что они были не деревянные, а каменные и, следовательно, не могли исчезнуть. Кроме того, летописцы никогда не забывают рассказать, что церковь была за ветхостью разобрана до основания и сложена затем вновь, если это действительно случалось, а если об этом молчат, то мы имеем основание считать ее древней, в особенности в тех случаях, когда кладка ее стен свидетельствует о том же. К таким церквам надо прежде всего отнести Николо-Дворищский собор. Как этот храм, так и другие, близкие к нему по типу и появившиеся в начале XII века, дают нам возможность составить себе некоторое представление об их первоначальном облике. Несомненно, что все они не дошли до нас в их древнейшем виде, но несомненно также и то, что искажены они не многим больше, нежели св. София. Значительнее всего изменились покрытия их стен и куполов, но самые стены все еще дышат глубокой древностью, и несмотря на неоднократные переделки окон и подкровельных частей, они все так же эпически просты с северной и южной сторон и так же внушительны и могучи со стороны восточных полукружий. Первые местные зодчие не были сильны в искусстве украшать, но они обладали настоящим архитектурным инстинктом, и их создания, лишенные всякого узора, действуют на нас одним чисто архитектурным очарованием, одними обнаженными стенами, как действуют иные памятники Египта или Ассирии.
Несколько лет спустя, в 1116 году[38], Антоний Римлянин заложил в основанном им монастыре на правом берегу Волхова, в трех верстах к северу от кремля, церковь Рождества Богородицы. Как и св. София, она имеет башню, примыкающую к ее северо-западному углу и увенчанную куполом. Кроме этого купола, есть еще два, один большой, посредине храма, на четырех главных из шести его столбов, и другой, поменьше, на юго-западном его углу. По барабанам куполов, а также по верху трех алтарных полукружий тянутся пояса из арочек. Такие же арочные пояски позже были повторены и вверху других стен, под самой кровлей, которая в настоящее время имеет четыре ската, как Николо-Дворищский собор, тогда как в прежнее время, несомненно, была иной. Все три главы перестроены значительно позже и очень портят общее впечатление неприятной выпяченностью своих боков.
Не успел еще Антоний Римлянин окончить своего храма, как в 1119 году состоялась закладка другого, самого значительного после святой Софии, Георгиевского собора в Юрьеве монастыре. Расположенный в трех верстах к югу от города, на левом высоком и живописном берегу Волхова, Юрьев монастырь кажется издали какой-то белокаменной сказкой, особенно весной, когда Ильмень озеро, Волхов и все небольшие речки, окружающие его, сливаются в сплошное море, среди которого одиноко высится остров, весь засыпанный церквами, башнями и монастырскими зданиями. Однако сказка постепенно исчезает, по мере того, как приближаешься к ней и вырастают неприятные линии колокольни и других новейших построек. От всего очарования остается один только собор, сказочно прекрасный и вблизи, могучий величавой гладью своих стен, лишенных малейшего узора и уходящих в небо, на котором рисуются дивно найденные силуэты трех глав. Имя зодчего на этот раз сохранила нам летопись, из которой видно, что стройка продолжалась больше десяти лет, так как освящение храма совершилось в 1130 году.
Это тот самый мастер Петр, о котором было уже упомянуто выше и искусство которого вызвало у летописца только знаменательную своим лаконизмом приписку: «а мастеръ трудился Петръ»[39]. По приемам и общему облику собор Юрьева монастыря чрезвычайно близко напоминает храм Антониева монастыря и заставляет видеть в последнем раннее произведение того же зодчего, развернувшего через несколько лет свое дарование во всю ширину. Вопрос о первоначальной форме обоих храмов все еще не может быть решен с полной определенностью, как он не может быть решен и для других древнейших храмов Новгорода. Мы не можем даже сказать с безусловной уверенностью, существовали ли все три купола у этих храмов со времени их основания или вначале были только средний и купол башни. Даже по поводу последней нельзя быть уверенным, что она построена одновременно с главным храмом, а если такая одновременность была бы доказана, то естественно предположить, что первоначально обе башни были круглыми, как в Антониевом храме, а в Георгиевском соборе башня слилась с западной стеной только впоследствии. Во всяком случае сходство плана и приемов обоих храмов, а также почти одновременность их закладки говорят скорее в пользу того предположения, что их общий облик получил это сходство не в позднейшие времена, а с самого начала.
VI. Упрощенный тип храма
Несколько иной характер носит церковь Благовещения, построенная в 1179 году на озере Мячине, в двух верстах к западу от Юрьева монастыря[40]. Она четырехстолпная, с обычными всем предыдущим церквам тремя восточными полукружиями и с такими же гладкими стенами, сложенными из камня и кирпича, но пропорции ее уже совсем иные. В то время как все первые церкви тянутся в вышину, Благовещенская скорее расползается по земле, производит впечатление точно сдавленной сверху вниз. Эта приземистость, ставшая позже типичной для Новгорода и особенно Пскова, получилась не случайно, а явилась в силу необходимости, вызванной суровостью климата и отсутствием печей или хотя бы оконных стекол. Другая ее особенность заключается в самом плане, в котором выражены некоторые черты, также усвоенные позднейшим зодчеством. Если стать прямо против южной стороны церкви, то можно видеть, что в разбивке ее фасада нет полной симметрии. Вся стена разделена четырьмя сильно выступающими лопатками на три неравные части, из которых самая значительная – средняя, несколько меньше ее – западная и почти втрое уже – восточная. Эта несимметричность разбивки получилась вследствие того, что алтарь не вынесен, как у св. Софии или в Юрьевском соборе, целиком в восточные полукружия, очень слабо выступающие здесь из главного куба церкви, а занимает и некоторую часть самого куба. Зимние стужи и дороговизна обширных сооружений, видимо, рано уже заставили северян искать такой тип малой церкви, который давал бы возможность на небольшом пространстве разместить все храмовые части, завещанные им Византией. Введя алтарь вместе с жертвенником и даконником вовнутрь главного храма, они получили бы совсем кривобокий фасад, с одной средней и западной нишей, как мы это видим в Псковском Спасо-Мирожском монастыре. И во избежание такой неприятной асимметрии им ничего другого не оставалось, как отметить узким третьим делением на наружной стене ту алтарную часть, которая вросла в самый храм. Вместе с небольшим выступом полукружий эта часть приблизительно равна западному делению стены, и в общем весь фасад дает впечатление почти симметричного. Окна, бывшие некогда, несомненно, гораздо меньших размеров, позже значительно расширены, но наличники двух из них должны быть отнесены еще к концу XVII века, когда церковь подверглась некоторым переделкам[41]. Трудно сказать, когда появилась нынешняя восьмискатная крыша, а также кирпичные узоры, опоясывающие верхнюю часть купольного барабана, видные только с северной стороны и забитые железными листами с юга. Все это, несомненно, существовало до переделок XVII века, и если бы путем тщательного исследования кладки всех частей храма удалось доказать, что характер кровли и украшения барабана современны самой постройке, то в Благовещении на Мячине можно было бы видеть прототип всех будущих новгородских церквей. Прежде были в этой церкви хоры, ход на которые находился в западной стене, отличающейся от других своей особенной толщиной, доходящей почти до сажени.
Очень близка по типу к Благовещению на Мячине церковь Петра и Павла «на Синичей горе». Она также внушительна массивностью своих стен, особенно со стороны алтарных полукружий, гладь которых перебита только уродливыми, недавно пробитыми широкими окнами. Церковь заложена в 1185 году и закончена в 1192 году. Как и в Мячинской, восточное деление ее северного и южного фасадов значительно уже других[42].
Приблизительно к тому же времени надо приурочить постройку церкви св. Георгия в Старой Ладоге. Летопись не оставила нам точного года постройки, но, судя по ее плану и способу кладки, она, несомненно, возведена новгородскими мастерами, а по времени сооружения должна быть ближе всего к Благовещению на Мячине. Ее алтарные полукружия еще меньше выступают из основного куба церкви, нежели в первой, и восточное из делений северного и южного фасадов еще уже, чем там. Это особенно ясно видно на плане, на котором стены, окончательно слившиеся с полукружиями, представляют почти полный квадрат. Два восточных столба очутились далеко позади иконостаса, в самом алтаре, а главный храм стал совсем тесен. Теснота его скрашивалась фресками, которыми богато расписаны стены и которые местами еще хорошо сохранились[43]. Как и Благовещенская на Мячине, Георгиевская церковь имеет украшения, встречающиеся потом в различных вариантах почти во всех памятниках Новгорода и Пскова. Это фриз из треугольных впадинок с протянутым под ним пояском из кирпичиков, выпущенных наружу ребрами. Такой фриз без нижнего пояска тянется вверху барабана Благовещения на Мячине, здесь же он бежит по стене, под самой кровлей, и идет кругом всего храма. Глава, венчающая купол, поставлена только после недавней реставрации и заменила прежнее шатровое покрытие барабана[44].
Еще одна новая особенность встречается в церкви Фомы Апостола, построенной в 1196 году на берегу того же озера Мячина, но ближе к городу, приблизительно в одной версте к югу от кремля[45]. Опыт показал, что для жертвенника и диаконника, помещавшихся всегда в боковых полукружиях, не нужно ни высоты, ни ширины, которые необходимы для среднего, вмещающего самый алтарь, и оба крайних были понижены, а главное, алтарное, расширено. Этот прием открыл возможность новых, в высшей степени живописных композиций, особенно красивых там, где еще не испорчены древние окна. Таковы именно окна церкви Фомы Апостола, каким-то чудом уцелевшие все до одного на алтарных выступах, – пример чуть ли не единственный во всей Новгородско-Псковской области. Благодаря этому церковь производит с восточной стороны то неотразимое обаяние, которое присуще только нетронутым памятникам седой старины. Подойдя близко к этим красиво играющим на солнце трем выступам, не замечаешь, что барабан обшит железными листами с намалеванными на них окнами и что новейшая четырехскатная железная кровля не гармонирует с древним видом алтаря. Главка купола, хотя и относится к позднейшему времени, все же очень изящна своими красиво тянущимися кверху контурами и приятна отсутствием той сплющенности, какая появилась позже в Москве.
Те черты самобытно-русского зодчества, которые выступили уже в храмах Благовещения на Мячине и Фомы Апостола, получают свое дальнейшее развитие в целом ряде других, построенных вскоре вслед за первыми. К ним прежде всего относится храм Спаса-Преображения на горе Нередице, или, как он зовется в народе, Спас-Нередица. Построенный великим князем Ярославом Владимировичем, внуком Мстислава, в 1198 году в трех верстах к югу от города, на правом берегу Волховца, он наследовал от своих предшественников все их новые особенности[46]. Его северный и южный фасады разбиты на такие же три неравные части и так же слабо выступают алтарные полукружия, но боковые из них на этот раз опущены так низко, что едва достигают половины среднего. Хоры устроены здесь так же, как в Петропавловской церкви, в Благовещении на Мячине и у Фомы Апостола, – не на сводах, а на простых дубовых настилах, и купол опирается на четыре квадратных столба. Все стены внутри храма покрыты сплошным ковром фресок, хорошо сохранившихся и оставляющих глубокое впечатление значительностью композиций и торжественной суровостью красок. Фрески эти должны быть отнесены к числу лучших созданий стенной живописи XII века не только в России, но и в целой Европе и придают в высшей степени драгоценный вид этому, так долго находившемуся в забвении, созданию примитивной веры. Дивная по рисунку главка, хотя и относится к более позднему времени, так же как и крест на ней, чудесно связана с общей композицией и кажется органически сросшейся с древним храмом.
В 1904 году храм был реставрирован, причем его четырехскатная кровля заменена покрытием по закомарам, по древним следам заложены те окна, которые были пробиты или расширены позже, и возобновлены старинные узкие. Новое покрытие освободило барабан его купола, совсем было ушедший в высокую крышу, и обнаружило всю необычайную соразмерность его масс и стройность пропорции отдельных частей. Однако что-то неуловимое и вместе с тем особенно нам дорогое и близкое после реставрации исчезло, и наоборот, неожиданно выступили черты, как будто чуждые Новгороду. Исчезло бесследно то очарование, которое Спасу-Нередице придавала примитивность его приемов, вся его наивная самодельщина, взамен которой появилось холодное и мудрое мастерство, слишком еще византийское, и только нетронутая глава говорит еще сердцу о Новгороде. Реставрация эта, которой предшествовали обмеры и исследования, своей точностью и строгой научностью далеко опередившие все предыдущие, еще один раз показала, как, в сущности, мало у нас данных для реставраций безусловно неоспоримых[47].
Все больше упрощая тип храма, новгородцы не остановились на понижении боковых абсид до половинной высоты средней, а пришли к логическому выводу о ненужности их вообще. Для жертвенника и диаконника было совершенно достаточно места в тех углах, которые образовывались по обеим сторонам главного алтаря, позади восточных столбов, и не было никакой нужды увеличивать их полукружными выступами. Это новая мысль получила впервые свое выражение в плане церкви Николая Чудотворца на Липне. В ней – одно только алтарное полукружие, и с этого времени редкая церковь в Новгороде имеет их больше. Построенная Новгородским архиепископом Климентом в 1292 году[48], верстах в восьми к юго-востоку от города, она стоит на островке, образуемом при впадении реки Мсты и ее истока Гнильницы в озеро Ильмень. Островок этот угрюм и одинок, особенно в вешнюю полую воду, когда церковка кажется точно выросшей прямо из беспредельного моря. Все четыре верхних угла ее стен надложены позже, что особенно ясно видно на ее северной стене. Первоначально она несомненно была покрыта на восемь скатов, подобно Благовещению на Мячине. Об этом с полной очевидностью говорят и верхние окна, обрезанные одновременно с верхушками прежних остроконечных фронтонов, и еще яснее на то же указывают украшения всех четырех ее фасадов. «Никола на Липне», как называют храм летописцы и как до сих пор зовет его народ, – первая церковь, в которой новгородский зодчий отказался от общепринятого трехчастного деления стены. Вместо обычных четырех лопаток он удержал одни только угловые, и некоторое воспоминание о трехдольности осталось лишь в композиции сложного узора, которым он заполнил верхнюю часть своей пустынной стены. Узор начинается вверху лопаток с их внутренней линии и выложен из кирпичиков по системе, очень распространенной среди византийских строителей. К нему прибегали и в Киеве, как пользовались им и в Новгороде, причем чаще всего его применяли под арочными поясами или валиками, игравшими роль украшения. На Николо-Липненской церкви узор этот начинается в виде двух дуг, идущих вначале навстречу одна другой, но вскоре круто поднимающихся кверху и встречающихся высоко, в самой верхушке фронтона, небольшим заострением. Такое трехлопастное очертание очень привилось в последующем зодчестве Новгорода, и его многочисленные варианты являлись излюбленным мотивом стенных украшений. Чрезвычайно характерно оно на стенах церкви Успения Богородицы на Волотовом Поле[49], где ясно видны надложенные углы. Под таким узором, дающим благодаря выпущенным наружу ребрам кирпичей очень живописную игру светотени, тянется другой, такой же трехлопастный, но поднимающийся вверх непрерывными зубцами[50]. Нижний зубчатый узор виден ясно на всех четырех стенах, но верхний, с выступающими треугольными зубцами, почти исчез, и обломок хорошо сохранился лишь на западной стене. Эти узоры, надо думать, придавали некогда церкви чрезвычайно нарядный вид, которому способствовали и украшения барабана, особенно валики над его окнами. Но главное очарование памятника лежит в прелестной по рисунку главке, в которой мы имеем, быть может, самый ранний образец переходного типа. В ней нет уже византийского плоского купола, но нет и будущей луковицы, а есть та благородная форма шлема, которая получилась вследствие необходимости заострить, ввиду частых дождей и обильных снегов, слишком неудобную шапку греческого покрытия.
Отказаться сразу от боковых полукружий было, однако, нелегко, и В. В. Суслов справедливо полагает, что должен был существовать и здесь известный переходный тип, признаки которого он склонен видеть в алтарном устройстве церкви Параскевы Пятницы[51]. ІІостроенная на Ярославлевом дворище еще во второй половине XII века, она неоднократно горела и перестраивалась, пока наконец после одного такого пожара не разрушилась. В 1340 году она была построена вновь, и возможно, что новгородцы возвели ее на прежних фундаментах, оставшихся от перестройки, а может быть, и новой постройки 1207 года[52]. В последнем случае план ее можно считать более ранним, нежели план Николо-Липненской церкви. Как и последняя, она имеет лишь одну абсиду, однако к основному кубу церкви пристроено не только это полукружие, но и два боковых небольших помещения для жертвенника и диаконника, которые выступают прямоугольниками и имеют с главным алтарем одинаковую высоту, образуя с ним как бы одно тело, значительно пониженное против храма.
К числу переходных типов может быть отнесена и церковь Благовещения на Городище, построенная в 1342 году на самом возвышенном месте новгородских окрестностей, верстах в двух к югу от города, на правом берегу Волхова[53]. Имея уже одно алтарное полукружие, хотя и гораздо более высокое, нежели в предыдущих церквах, – она еще удержала трехдольное деление. Ее рухнувший купол был заменен в XVIII веке деревянным, и вместо сводов церковь получила тогда бревенчатый потолок. Но несмотря на эти замены, она все еще производит сильное впечатление, особенно вблизи, со стороны белого массива ее алтаря, сохранившего древние окна, а также с южной стороны, где испорчено только одно окно. Последнее пробито над заложенным порталом, арка которого еще ясно видна и который вместе с мощными двууступчатыми лопатками должен был некогда давать нужное на этой глади красочное пятно. Внутри церкви под штукатуркой сохранились следы древней росписи. Храм этот – один из наиболее интересных в окрестностях Новгорода и остается только пожалеть, что до сих пор он слишком мало привлекал на себя внимание исследователей.
Последней церковью такого упрощенного типа является маленькая церковь Спаса Преображения на Ковалеве, построенная в 1345 году на берегу Волховца, в четырех верстах от города[54]. Трудно представить себе храм более простого вида, нежели этот. Даже три пристройки, облепившие его с севера, юга и запада, не нарушили его эпической простоты, а западная, вмещающая паперть и появившаяся, по-видимому, очень скоро после самого сооружения храма, дала зодчему возможность перебить ее гладь глубокой нишей, в которой он устроил звонницу. Церковь имеет одно низкое полукружие и стены ее лишены тройного деления, взамен которого трижды повторен в очень крупном масштабе арочный пояс, украшающий барабан купола. Последний до недавнего времени был покрыт шатровидной кровлей, увенчанной тонкой шейкой с крошечной главкой очень позднего происхождения. Потому ли, что глаз наш привык к этим главкам, которые особенно любили ставить в конце XVII и в XVIII веке, и мы свыклись с их давностью, но общий вид чудесной церковки много потерял от замены прежнего покрытия простым конусом, придавшим барабану какой-то кавказский характер и сразу лишившим весь памятник его былого теплого и уютного вида. Внутри стены украшены фресками, относящимися, судя по надписи, к 1380 году[55]. Окна барабана, снаружи заложенные кладкой толщиной в один кирпич, сохранили изнутри свои откосы, в простенках между которыми написаны фигуры пророков.
VII. Расцвет новгородского зодчества
То самобытное творчество, которое в Благовещении на Мячине, Фоме Апостоле, Спасе-Нередицком и Николе на Липне только намечалось, получило свое окончательное развитие в целом ряде церквей, появившихся в Новгороде во второй половине XIV века. Среди них наиболее сохранившейся в своем первоначальном виде является церковь Феодора Стратилата на Торговой стороне, построенная в 1360 году[56]. План ее квадратный, но четыре столба, на которых лежит свод, здесь уже не стоят по-византийски свободно, внутри церкви, а поставлены вплотную к стенам, как бы срослись с общей гладью этих стен и арок. Внизу они обработаны в виде круглых, очень низких столбов, – прием, получивший особенное развитие в Пскове. Трудно установить с точностью, когда именно появилось то перекрытие церквей на четыре фронтона, которое в церкви Феодора Стратилата вылилось в такую совершенную форму, так же как нелегко определить и причины его появления. Надо думать, что формы, выработанные деревянным зодчеством, оказали и в Пскове, как позже в Москве, свое решающее влияние на развитие каменного строительства; понижение боковых частей фронтона отразилось понижением сводов в углах церкви и вызвало на фасаде линии так называемых трехлопастных арок, как декоративный мотив обработки наружных стен. Алтарное полукружие, повторяя линии фронтона, приобретает коническое покрытие, причем стены его в своей обработке наиболее сохраняют византийский прототип. Барабан купола, производящий по тонкости рисовки деталей почти скульптурное впечатление, завершается необычайно стройной, живой по линиям и сочной по массе главой. К корпусу храма на западе примыкает трапезная, по деталям более позднего типа, нежели храм, и завершается в северо-западном углу обычной Новгородской колокольней.
Того же характера и церковь Петра и Павла на Софийской стороне, построенная в 1406 году[57]. Она только обезображена с южной стороны пристройкой придела, а с запада – деревянным тамбуром. Над последним осталась, к счастью, открытой группа стенных украшений, состоящих из впадинок и выпуклых крестиков. Еще на ней можно видеть тесовую кровлю, которая так убедительно объясняет форму фронтона. Одним из излюбленных мотивов стенных украшений из кирпича являются дорожки из треугольных впадинок, характерно чередующихся в разных масштабах. Чаще всего они окаймляют барабан, образуя прелестный поясок под главкой, но иногда, как в церкви Петра и Павла, эти дорожки повторяются и во фронтоне. Гармоничное покрытие алтарнаго выступа Петропавловской церкви по граням хорошо вяжется с общим характером постройки.
Собор Спаса Преображения на Торговой стороне, построенный в 1374 году[58], представляет собой наиболее законченно-выработанный образец фронтонных церквей. Некоторая сухость его искупается богатством и разнообразием мотивов стенных украшений. Особенно часто для этой цели применяются кресты разнообразных рисунков, а также и ниши как бы заложенных окон, – один из последних отголосков Византии. Нынешняя глава, так же как и колокольня – позднейшего происхождения. В 1378 году Все стены изнутри были расписаны славившимся в те времена мастером Феофаном «Греченином»[59]. Роспись эта была впоследствии забелена.
VIII. Позднейшие новгородские церкви
Тот тип стройной церкви, образчиком которого является церковь Феодора Стратилата, не был единственным в конце XIV и в XV веке. Были зодчие, которых инстинктивно тянуло к примитивным формам древних храмов и которым изящество новых казалось, вероятно, слишком легковесным, и недостаточно серьезным. Их манила мощь прежних стен с их торжественной гладью и архаическим лаконизмом, и они пытались вновь воскресить забытые формы и заброшенные приемы. Когда смотришь на внушительные стены Петра и Павла на Славне, то прямо не верится, что церковь построена уже после Феодора Стратилата, в 1367 году[60]. Впечатление массивности придают ей не только два живописных контрфорса позднейшего происхождения, но и первоначальные стены храма, на которых совсем «по старине» подслеповато глядят узкие, словно щурящиеся, окна. Когда-то церковь имела своды, впоследствии рухнувшие и замененные бревенчатым потолком. Очень возможно, что архаизм ее шел дальше примитивного впечатления, производимого стенами, и зодчий вернулся в ней от восьмискатной системы к древним кружалам. В ней нет и столбов, которые могли оказаться ненужными после того, как обрушился верх.
Такое же архаическое впечатление производит и церковь Рождества Христова «в конце» или «на поле», слывшая также под названием «Рождества у скудельниц» и построенная в 1381 году[61]. Она покрыта на восемь скатов и имеет обычное трехдольное деление. Ее лопатки незначительно выступают из стены и заканчиваются в средней и западной части трехлопастными дугами, а в очень узкой восточной – двухлопастной полудугой. Никаких других украшений ее стены не имеют, и только верх барабана опоясан арками, под которыми помещены еще глубоко вдавленные нишки. Этот арочный пояс – один из наиболее простых, но и самых эффектных во всем Новгороде.
Необыкновенно красива была, вероятно, церковь Покрова Богородицы в Зверине монастыре на Софийской стороне, пока целы еще были восемь скатов ее покрытия. Теперь ее кровля четырехскатная, но все же она сохраняет в своих стенах, простых и гладких, и особенно в куполе, все глубокое очарование архаических форм. Ее глава – одна из наиболее прекрасных по изумительному росту своих контуров. Церковь построена первоначально в 1335 году, но, как видно, вновь перестроена в 1399 году[62].
В том же монастыре, несколько дальше за ней, стоит другая небольшая церковь во имя Симеона Богоприимца. Построенная уже значительно позже первой, в 1468 году[63], она крыта на восемь скатов и в общем выдержана в формах Феодора Стратилата, но трактована гораздо проще и как бы провинциальнее. Ее глава получила уже тот сплющенный вид, ту «пучину», которая была выработана в деревянных церквах и от них перешла в Москве на каменные. Еще больше испорчена глава на одной из самых очаровательных церквей того же характера, церкви Двунадесяти Апостолов «въ пропастѣхъ» или «у скудельни». В 1904 году она сгорела и ее прежняя, тоже, впрочем, поздняя глава теперь заменена совершенно безобразной, странно дисгармонирующей со стройным силуэтом церковки. Она построена в 1455 году[64] и представляет тот упрощенный тип, который в это время был в Новгороде в большом ходу. Вполне сохранившейся церковью такого типа является церковь Иоанна Богослова на Витке «въ Радоговицахъ», построенная в 1383 году[65] и имеющая барабан, окаймленный арочным пояском и увенчанный прелестного рисунка главкой. Этот же упрощенный тип представляет и крошечная часовня, стоящая на правом берегу Волхова, верстах в трех к юго-востоку от города и приписанная к Сковородскому монастырю. В этом же роде и церковь Николая Чудотворца, стоящая к югу от Зверина монастыря и приписанная к нему. Построение ее относится к 1386 году, а придел Петра и Павла, прилепившийся к ней с севера и имеющий забавную вытянутую главку на тоненькой шейке, появился только в 1672 году. Как церковь, так и придел имеют по одному алтарному полукружию и вместе дают очень живописное впечатление, вызывающее воспоминание скорее о какой-то милой игрушке, нежели церкви[66].
Но самое архаическое впечатление производит церковь Ильи Пророка на Славне. Хотя она и построена уже в 1455 году, но своим суровым видом кажется родной сестрой Петра и Павла на Синичей горе, или Николо-Дворищского собора. Объяснение этому можно видеть, быть может, и в том, что она поставлена, по словам летописца, на старой основе[67]. Эта церковь отличается необыкновенно широким и пропорционально очень массивным барабаном, покрытым круглой, тяжелой главой. Но особенное своеобразие придают ей два крайних восточных выступа, хотя и позднейших, но составляющих вместе с тремя алтарными полукружиями какой-то непрерывный ряд стен, изгибающихся живописными изломами. Стены эти не имеют ни одного орнамента, и эта суровая простота подчеркивает красоту такого же простого, четвероконечного железного креста ее главы, с наружными крестиками на концах.
Совершенно другим характером отличаются церкви, появляющиеся в Новгороде в XVI столетии. Таковы церкви Жен Мироносиц и Великомученика Прокопия, стоящие на Ярославском дворище одна подле другой. Первая построена в 1445 году, но как говорит летописец, «на старой основе». Однако в 1510 году она пришла уже в ветхость и была возобновлена[68]. Мы знаем, что такие возобновления, особенно совершаемые богатыми гостями, означали, в сущности, почти новую постройку, и можем с уверенностью предположить, что основные ее формы относятся именно к этому времени. Стоящая к востоку от нее церковь Прокопия Мученика построена в 1529 году и имеет некоторые особенности, до того не встречавшиеся в Новгороде[69]. Обе они имеют уже не по одному, а по три алтарных полукружия, достигающих у церкви Жен Мироносиц почти до самой кровли. Крыты они на четыре ската, но такое покрытие появилось у них, несомненно, позже, что особенно очевидно у Прокопия Мученика, сохранившего со всех четырех сторон ту трехдольную обработку стен, которая вызывалась формой фронтонной кровли. Самое тройное деление здесь уже иного характера, нежели в прежних церквах, и средняя ниша лишена трехлопастной дуги, вместо которой получила только одно заострение. Боковые полудуги также без лопастей, причем вся западная нишка доходит не до самого низа церкви, а прерывается на одной трети от земли, благодаря чему вся обработка получает более декоративный характер. Такой же чистой декорацией является и особая ниша западной части стены, заканчивающаяся наверху тремя остроконечными арочками, – мотив, занесенный из Москвы. Этими арочками заменены у нее на барабане и арки его пояса, бывшие до того в Новгороде всегда дугообразными. Глава ее сохранила, по-видимому, изящную форму, полученную при сооружении церкви. На барабане церкви Жен Мироносиц арочный поясок спущен очень низко и впадинка под ним неглубока. Лопаток на ее фасаде также нет, если не считать одного выступа с запада и двух с востока на южной стене, обрывающихся внезапно на одной трети ее вышины от земли. Четыре внутренних столба у нее закруглены в своей нижней части, а у Прокопия Мученика они совсем круглые сверху донизу, как у Симеона Богоприимца в Зверине монастыре. Все эти три церкви имеют подвал или подцерковье, так же как соседняя с двумя первыми церковь Параскевы Пятницы, Рождества на поле или обе Петропавловские, – на Неревском конце и на Славне.
Мотив остроконечных арочек, встречающийся впервые у Прокопия Мученика, получил свою законченную обработку в трапезной церкви Сретения Господня в Антониевом монастыре. Как и две предыдущие, она перестроена приблизительно в одно время с ними, в 1533 году, но как и там, эта перестройка была, вероятно, новой постройкой[70]. Ее барабанный поясок имеет такой же зубчатый характер, как и у Прокопия Мученика, а все стены украшены двумя уступчатыми полукруглыми нишками с заострениями наверху. Кровля была здесь несомненно восьмискатной, о чем еще свидетельствует среднее из трех делений каждой стороны. Оно значительно выше обоих боковых, и первоначально, надо думать, дуга его завершалась таким же острием, как и все нишки и впадинки церкви. Новая четырехскатная крыша срезала эти заострения и образовала полукружия, в которых тогда же были написаны существующие до сих пор и позже поновленные фрески. Чтобы красиво заполнить всю стену под фронтоном, над боковыми нишами трехдольного деления и ближе к средней помещены две короткие нишки, выражающие вместе с продолговатыми боковыми стремление кверху.
Несколько иначе, хотя в общем в том же характере, обработаны стены Благовещения на Витковой улице, в Славенском конце[71].Обработка эта относится, по всей вероятности, к 1541 году, когда церковь сгорела и была перестроена[72]. Ее алтарный выступ охвачен вверху зубчатым поясом, а по стенам, тоже в верхней части церкви, разбросаны пятиугольные двууступчатые впадинки, повторенные и на галерее, соединяющей Благовещение со стоящей рядом церковью Михаила Архангела, разобранной до основания и вновь сложенной в начале XIX века. Церковные своды рухнули и заменены деревянным потолком, а каменный купол – также деревянным барабаном. Около того же времени была построена и колокольня церкви Никиты Мученика у Федорова ручья (1557 года)[73], имеющая также характерную для этой эпохи обработку стен арками, заостренными наверху, и такими же нишками. Совсем особое место среди Новгородских церквей занимает церковь Бориса и Глеба на Торговой стороне в Плотницком конце. Ее первоначальное построение, как и многих позднейших Новгородских церквей, относится к сравнительно ранней эпохе, именно к 1377 году, но уже в 1521 году ее за ветхостью пришлось разобрать до основания, и в 1536 году строится новая[74]. Такая необычайная быстрота обветшания была, судя по летописям, довольно нередким явлением и объясняется тем, что множество церквей строилось спешно по обету или «отъ мора», иногда в один месяц и даже в неделю, а деревянные рубились в один день, причем получали название «обыденныхъ». Но даже и в этих случаях слишком исключительная быстрота обветшания не всегда кажется правдоподобной и наводит на мысль о том, что в летописи просто пропущены года первоначального сооружения той или другой церкви, стены которых на самом деле могли быть и значительно древнее.
Вместо обычного в Новгороде трехчастного деления фасада Борисоглебская церковь как бы возвращается в своих формах назад, к прежней арочной системе. Каждая стена ее также разбита пятью лопатками на три части, но они завершаются уже не трехлопастными дугами или полудугами, а мотивом древних арок, только последние выведены вверху не «по кружалам», а в виде фронтонов над каждым из трех делений фасада. Таким образом кровля церкви производит впечатление нескольких кровель типа Феодора Стратилата, соединенных в одну общую композицию. H. В. Покровский склонен видеть в Борисоглебской церкви очень типичный и чуть ли не излюбленный образчик покрытия в Новгороде. Он считает форму фронтонной кровли, выросшей из щипца избы и деревянного храма, не только очень практичной в стране, изобилующей дождями и снегами, но и настолько традиционной и старозаветной, что новгородские плотники должны были чувствовать к ней инстинктивное влечение и внушить расположение к ней каменщиков[75]. Все это не подлежит никакому сомнению и вполне объясняет живучесть и распространенность фронтонных церквей в Новгороде, таких как церкви Феодора Стратилата и Спаса Преображения на Торговой стороне, но представляется весьма мало убедительным, если от живучести однофронтонного типа делать вывод о распространенности в Новгороде трехфронтонных фасадов. Несомненно, что начиная с XV века, в Новгороде заметно стремление покрывать деревом на скаты каждую дугу церковных фасадов, но этот прием не привел к созданию законченного типа, и, как мы увидим дальше, целые ряды фронтончиков гораздо обычнее в Пскове, нежели в Новгороде, где церковь Бориса и Глеба приходится рассматривать скорее как исключение, нежели известный тип. Такими же неубедительными являются и все ссылки на обычаи строить церкви «по старине», и вывод отсюда, что первоначальная Борисоглебская церковь имела «такую же разделку стен со щипцами», тем более что «она построена, по замечанию летописца, на старом основании и, вероятно, по старому образцу». Мы уже видели, насколько на этот раз новгородцы, заменившие прежнюю главу московским пятиглавием, были безупречны в очень добродетельном, но не всегда плодотворном тяготении строит «по старинѣ»[76].
IX. Особенности новгородского церковного зодчества
Если свести в одно целое все те особенности, которые наблюдаются в различных храмах Новгорода, то мы получим следующую схему эволюции первоначального типа, занесенного сюда царьградскими зодчими.
Уже первый большой каменный храм Новгорода, св. София, в своем первоначальном виде значительно отличался от обычного византийского храма. Как и последний, он имел, правда, план, приближающийся к квадрату, к которому с восточной стороны нарощены алтарные выступы. Кладка его стен была также византийской и состояла из крупного тесаного плитняка, чередовавшегося со слоями кирпича. От Византии была унаследована и система столбов, на которые опирался главный купол, первоначально такой же плоский, как и в Византии, и так же, как там, весь храм был покрыт по аркам и сводам, по всей вероятности, при помощи черепицы. С западной стороны находился притвор. Во всем этом чувствуется рука византийских мастеров, но в то же время проглядывают и кое-какие черты, уклоняющиеся от царьградских прототипов и намечающие пути, по которым вскоре направилось новгородское зодчество.
Прежде всего надо отметить то особенное пристрастие к ясности плана и отчетливости основных масс и форм храма, которое вылилось уже в восточном фасаде св. Софии, но особенно чувствуется в малых церквах Новгорода. Трудно придумать что-либо проще этого кубика с одним или тремя восточными полукружиями и с четырьмя столбами, несущими на арках и парусах купольный свод. Откуда взять такой тип, нигде кроме Новгородско-Псковской области и Владимиро-Суздальской земли не встречающийся? Откуда получила его Русь, бедная Русь, всегда все отовсюду получавшая? Едва ли есть в истории русского искусства другой вопрос, по поводу которого было бы высказано столько разноречивых мнений, сколько их высказано по вопросу о происхождении Новгородско-Суздальского храмового типа. Каких только не было предположений и построений, иногда остроумных, иногда только забавных, но часто и совершенно вздорных, шедших в разрез не только с новейшими раскопками, но и просто со здравым смыслом[77]. Одно лишь не приходило в голову – что народ, создавший «Слово о полку Игореве», несет в себе достаточно творческих сил, чтобы создать и нужный ему храм.
Строители первых храмов Константинополя далеко не обнаруживают такого определенного намерения выделять алтарные полукружия, какое мы отчасти видим уже в Софии Киевской и даже, как обнаружили недавние раскопки Д. В. Милеева, в сходной с нею в общих чертах Десятининой церкви. С особенной определенностью сказалось это намерение в Новгороде. В Айя Софии Константинополя абсиды являются только тремя нишами огромного восточного полукружия, примыкающего к квадратному подкупольному пространству. Самое полукружие не выступает из стен храма, из которых слегка выдвинута только средняя, алтарная ниша. В церкви св. Ирины, известной теперь под именем Айя Ирина, алтарь имеет только один полукруглый внутри и трехгранный снаружи выступ, а ее жертвенник и диаконник помещались в ближайших к алтарю боковых частях храма, ничем не отмеченных с востока. Такую отметку мы видим в церкви Богородицы – теперешней Айя Теотокос, – построенной уже в X веке. Боковые части ее, вмещавшие жертвенник и диаконник, получили посредине легкую трехгранную выпуклость. Таким же образом отмечены они и в церкви св. Апостолов в Салониках. Гораздо определеннее видны боковые абсиды в Салоникской же церкви св. Софии, в соборе Афонского монастыря и особенно в церкви Николая Чудотворца в Мире. Позже, в романских церквах Италии и Германии, абсиды получили еще более законченную чеканку, как мы это видим в соборе Модены, в Сант-Амброджио в Милане, в церкви в Йерихоу или в одноабсидной базилике в Штейнбахе. Но нигде алтарные полукружия не играли такой значительной роли в общей концепции храма, как в Новгородском строительстве. Новгородский храм красивее всего именно с алтарной стороны, и ни одна стена не производит такого нарядного впечатления, как восточная, хотя нарядность эта лежит не в узорах, часто совсем здесь отсутствующих, а в том изумительном искусстве, с которым зодчий облюбовывал формы трех закругленных выступов и искал прихотливые линии их волнистых изгибов.
Еще одной части храма новгородцы уделяли особое внимание – его куполам. Последние, как и все другое, заимствованы Русью у Византии. Однако и тут мы уже в самом начале замечаем отступления, настолько существенные, что ими очень рано определилось все дальнейшее развитие русского купольного храма. В Византии помимо главного купола также бывали и второстепенные, но они возводились обыкновенно значительно ниже и размещались по четырем углам квадратного храма. Для русского зодчего купол являлся такой же центральной мыслью, как и алтарь, и если нужно было ставить один купол, то он отдавал все свои силы и всю любовь исканию красивого силуэта и его убедительных линий, а если являлась возможность поставить их несколько, то отдельный купол был уже только мотивом для общей купольной концепции. Все крайние купола сдвигались теснее, чтобы вместе со средним образовать пятиглавие, которое приходилось скорее на восточной части храма, нежели на средней, причем вышина их была почти одинаковой. Иногда к этому пятиглавию присоединялся еще купол полатной башни, которая пристраивалась с западной стороны и вмещала в себе лестницу на хоры, или «полати», отвечавшие византийским «гинекеям», т. е. помещениям для женщин. Как мы видели в соборе Юрьева монастыря и церкви Антония Римлянина, храмы имели иногда и по три купола, и в этом случае все трехглавие передвигалось к западу. Несмотря на полную асимметрию размещения глав, ясно видную на плане, все это трехглавие дает впечатление изумительной законченности и меньше всего наводит на мысль о его случайности.
Барабан Новгородского купола также представляет значительные уклонения от византийскаго типа. Прежде всего на севере пришлось отказаться от затейливых колонок, украшавших барабаны царьградских и большинства южно-русских храмов. Подобные украшения требовали дорогого материала и умелых рук. Вместо многогранной формы, получавшейся благодаря этим колонкам, в Новгороде была усвоена форма круглая. Большие окна, возможные и нужные в Константинополе или на Кавказе и еще больше подчеркивающие грани византийских, балканских, грузинских и армянских церковных барабанов, были в Новгороде по необходимости заменены небольшими просветами, единственно мыслимыми при северных стужах, при отсутствии отопления и неимении стекол. По своим пропорциям барабан Новгородской церкви имеет более удлиненную форму.
Форма главы, первоначально такая же плоская, как в Византии, очень скоро должна была измениться по тем же местным, главным образом, климатическим условиям, под давлением которых были постепенно выработаны вообще все новгородские архитектурные формы. Для всех было очевидно, что при обилии дождей и больших снегов плоский верх купола являлся полной бессмыслицей и, надо думать, что в Новгороде, как и во Владимире, очень рано начали заострять его верхушку. Это было тем проще и естественнее, что посредине купола возвышался крест, который стал логическим завершением такой заостренной главы. От небольшого, сначала едва приметного заострения вскоре перешли к более решительному вытягиванию верха главы через посредство деревянных стропильных частей, отделивших главу отсвода. Таким образом, незаметно выработалась та прекрасная форма главы, которую мы видим в храмах Николы на Липне, Святой Софии или Юрьева монастыря и варианты которой встречаются и позже, в церквах Спаса-Нередицы, Феодора Стратилата или Петра и Павла. Эта же форма, в общих чертах напоминающая древний шлем, встречается и в зодчестве Владимиро-Суздальском, откуда она перешла и в Москву, на Успенский собор. Такой шлем имеет множество вариантов, начиная от низкой формы до высоких, и контуры его то спокойно поднимаются вверх, постепенно суживаясь, то слегка выпячиваются у основания. Иногда этот шлем круглее, иногда, наоборот, продолговатее, являясь сильно вытянутым кверху. Если распределить все главные типы неиспорченных новгородских глав по их внешнему виду, то мы получим целый ряд, показывающий весьма наглядно эволюцию первоначальной плоской формы. В этом ряду прежде всего придется поместить церковь Петра и Павла на Синичей горе. Верхушка ее плоского купола только слегка заострена и некогда, несомненно, завершалась крестом, который теперь поставлен несколько выше, на второй крошечной главке, помещенной над большой главой, вероятно, не раньше XVIII века. На втором месте надо поставить прелестную главу Николы на Линне, уже несколько повышенную, но все еще очень низкую. Она должна быть отнесена ко времени сооружения самой церкви, к 1292 году и сохранила до наших дней свой архаический облик. За ней идет средняя глава Св. Софии, значительно поднятая кверху, быть может, самая прекрасная, самая могучая и совершенная из всех. Возможно, что такой же приблизительно была и глава Николо-Дворищской церкви, до ее порчи, заменившей острие шлема второй, маленькой главкой. Четвертой надо поставить великолепную главу полатной башни Св. Софии, а также четыре ее угловых главы. Затем следуют главы Георгиевского собора Юрьева монастыря.
В них, как и во всех главах Св. Софии, кроме средней, заметно уже легкое выпячивание общей массы у ее основания, но в то время, как в Софийском соборе все главы вытянуты в вышину и бока их не выходят за стенки барабана, а только поджимаются в своей нижней части, – в Георгиевском соборе они получили формы более округлые и своими боками выступили за линию барабана. Приблизительно так же поднимается из барабана глава церкви Покрова Богородицы в Зверине монастыре, но она выше Георгиевских по своим пропорциям и стройнее, – одна из красивейших глав Новгорода. Несомненно, что она осталась неизмененной во время перестройки в самом конце XIV века и поэтому ее надо отнести ко времени самого сооружения храма, к 1335 году. Совсем иначе нарисована глава Спаса-Нередицы. Выступая у основания за линию барабана, она несколько пониже одной трети вышины, стремится своими контурами по прямому направлению к кресту и образует почти правильный конус. Из этого принципа, быть может, вышел тот тип главы, чарующий образчик которой мы видим у Петра и Павла на Софийской стороне. Округлость, присущая главам Георгиевского собора, выразилась и в главе Баговещения на Мячине, но ее сильно удлиненная верхняя часть заставляет предполагать, что она была переделана уже в эпоху, когда стали сказываться московские влияния, – всего вернее, в XVI веке. Еще более поздним является тот необычайно вытянутый тип главки, который мы видим на церкви Фомы Апостола и который едва ли может быть отнесен ранее, нежели к XVII веку. Такая же приблизительно главка поставлена и на приделе Петра и Павла, у церкви Николая Чудотворца подле Зверина монастыря. Мы не останавливаемся на целом ряде других типов, о которых будет речь в отделах деревянного церковнаго зодчества, а также, при описании зодчества московско-ярославского, как опускаем и те вычурные формы, которые появились в XVIII и XIX веках и исказили не одну из древних новгородских глав. Ограничиваясь только приведенными, наиболее характерными типами, которых не коснулась порча совсем недавнего времени, мы должны сделать оговорку, что без тщательного исследования древности самих стропил всех этих глав невозможны безусловно точные заключения о времени возникновения той или другой формы. Если глава Николо-Липненской церкви появилась вместе с окончанием храма в 1292 году, то это дает повод думать, что в то время форма ее была более или менее обычной в Новгороде. Между тем трудно допустить, чтобы такая явно архаическая форма была придана ей при какой-либо позднейшей переделке, и поэтому сомневаться в ее современности с сооружением церкви нет оснований. Но раз тип Николо-Липненской главы был еще в ходу в самом конце XIII века, то естествено думать, что как удлиненные главы Св. Софии, так и округлые Юрьева монастыря появились либо незадолго до того, либо вскоре после нее, в начале XIV века. Летописи отмечают пять пожаров, во время которых «святая Софiя огорѣ»[78], и после таких пожаров всегда были возможны переделки глав. Основная форма средней главы ее с большим вероятием может быть отнесена к 1261 году, когда «Владыка Далъматъ поби святую Софiю всю свиньцомъ и устрои себѣ память в вѣки»[79]. В другом списке летописец, упоминая о том же событии, прибавляет: «и дай Богъ сему спасеная молитва и отпущение грѣховъ»[80]. В этих летописных прибавках едва ли можно видеть простое украшение речи и гораздо естественнее предположить, что новая кровля храма, а вместе с ней и новое покрытие глав произвели на новгородцев настолько глубокое впечатление, что нашли свое выражение и в летописи. Весьма вероятно, что тогда именно была создана основная концепция куполов св. Софии, и форма полатного купола была, быть может, тождественна с главным, и лишь после пожара 1394 года, когда «у святѣй Софии маковица огорѣ полатная»[81], ее силуэт принял нынешний свой облик. Остальные четыре главы, видимо, возникли еще несколько позже.
Кресты новгородских храмов были обыкновенно деревянные, обитые жестью, или железные[82]. Боле сложные формы появляются только позже и, начиная с XVI и XVII веков, они принимают очень затейливый и часто чрезвычайно нарядный вид, выработавшийся однако уже не в Новгороде, а перенесенный сюда из Москвы.
Когда в Новгороде завелись свои местные мастера, то вполне естественно, что на первых порах они вынуждены были избегать всех тех технических трудностей, с которыми так легко справлялись их греческие учителя и поневоле начали по возможности упрощать все, наследованные от них, приемы. Раньше всего это отразилось на кладке стен. Строгая система византийской кладки, состоявшая в чередовании рядов камня и кирпича, сменяется более упрощенной, смешанной кладкой. Последняя отличалась тем, что плитняк уже не обтесывался, а клали его в перемешку с простым булыжником, а местами и кирпичом. Таким образом складывались две стенки, причем все пространство между ними заливалось известью, растворенной со щебнем из обломков того же камня. Эта кладка, известная под именем «полубутовой», была небезопасна при возведении более или менее массивных стен на мелких фундаментах и, чтобы предохранить их от неминуемого падения, стройка производилась «в коробку», т. е. стены обкладывали с обеих сторон досками, которые отнимали только после окончательной просушки[83]. Самая известь готовилась превосходно и отличалась необыкновенной клейкостью, что вместе с чрезвычайной толщиной стен, доходящей нередко до двух аршин, сообщало храму большую прочность. Благодаря этой кладке получилась типичная для Новгорода неровная поверхность стен, арок и свода, дающая те живые линии и глади, которые так чаруют современный глаз. Связи были деревянные и в некоторых церквах их еще до сих пор можно наблюдать. Кирпич употреблялся в это время почти исключительно для наружных украшений стен и изготовлялся неровной величины, то шире, то уже, длиннее и короче, смотря по тому, для чего он предназначался.
Вместе с упрощением строительной техники упрощается постепенно и самый план храма, из которого удаляется все, что его осложняет и что не является безусловно необходимым. Сначала очень ясно выделяются три восточных полукружия, но позже, вследствие упорного стремления создать менее холодный, более уютный и тесный тип храма, эти полукружия начинают все придвигаться к основному кубу, пока два боковых не отбрасываются окончательно. Алтарь только в самой восточной своей части, только горним местом выдается из восточной стены церкви, а главная его часть занимает уже восточное отделение самого куба вплоть до двух ближайших столбов купола, к которым прикрепляется иконостас. В это же время во всех церквах устраиваются «полати», первоначально на сводах, соединяющих два западных столба со стенами, а позже на дубовых бревенчатых настилах.
Но самая существенная перемена была внесена в Новгородский храм вместе с созданием фронтонного типа кровли. Трудно сказать точно, когда появился этот тип, как нелегко объяснить с безусловной определенностью, как и откуда он возник, но наиболее вероятное объяснение его происхождения могут дать формы, выработанные деревянным зодчеством Севера. Покрытие таких церквей, как Феодора Стратилата, Спаса Преображения на Торговой стороне или Петра и Павла на Софийской, представляет в сущности не что иное, как две обыкновенные двускатные крыши крестьянской избы, которые поставлены так, что пересекают одна другую. Над местом их пересечения возвышается верх храма, в виде барабана с куполом, увенчанным главой. Благодаря такой системе покрытия церковь получила со всех четырех сторон по довольно высокому фронтону, очень напоминающему лоб или так называемый щипец избы. Возможно, что одновременно тут сказалось и влияние романских форм Германии, с которой Новгород имел деятельные сношения. Восточные части многих немецких церквей XII века имеют три фронтона и в месте соединения четырех крыш у них возвышается высокая башня. Этот архитектурный тип напоминает приемы новгородских четырехфронтонных или так называемых восьмискатных церквей. Такова церковь Годегарда в Гильдесгейме и соборы в Майнце и Вормсе, но особенно близка к новгородским небольшая часовня в Мургардте. Могло быть и так, что фронтонный тип выработался в обеих странах совершенно самостоятельно, и как в Германии, так и в России решающее значение имело перенесение формы светской архитектуры на храм и влияние деревянных конструкций на камень.
Что касается церковных фасадов, то едва ли можно сомневаться в том, что в древнейшую эпоху каждая из четырех сторон церкви представляла собой стену, разбитую вертикальными «лопатками» на несколько частей. Эти лопатки, выделявшиеся из стены на 5–6 вершков в виде плоских пилястровидных выступов, отвечали на фасаде внутренним столбам церкви и в малых, четырехстолпных церквах на каждой наружной стене было посредине по две лопатки. К ним присоединялись еще две крайние, выступавшие на ребре стены. Все четыре лопатки соединялись вверху полуциркульными арками, которые выводились по так называемым «кружалам». Таким образом, каждая сторона церкви имела по три арки, причем под восточными находились алтарные полукружия. В Новгороде нет ни одного храма, который сохранил бы в целости свое первоначальное арочное покрытие, но недавние исследования, предшествовавшие реставрациям Софийского собора и Спаса-Нередицы, не оставляют сомнения в том, что они имели на всех фасадах арки, и эти замечательные памятники были возобновлены в таком именно направлении. Этого типа храмы сохранились почти полностью во Владимиро-Суздальской земле. Когда появились первые фронтонные церкви, то привычка к древним аркам или так называемым «закомарам» дала себя знать и здесь, несмотря на то, что надобности в них уже не было. По мнению Забелина, «первоначальная идея о трех закруглениях стен в их вершине сохранилась и в этой треугольной обделке каждой стены. Лицо стены и здесь также делилось на три доли пилястрами-лопатками, но верхние закругления, находясь под двумя косыми линиями стенного угла – фронтона, сами собою должны были получить иную форму и разверстывались соответственно этим косым линиям кровельного ската, причем среднее кружало разбилось на три доли, а боковые обделались как половины среднего»[84]. Так постепенно выработалась разбивка фасада, обычная для новгородских церквей восьмискатного типа.
Наиболее ранней церковью, крытой на восемь скатов, является Благовещение на Мячине. Безусловно поручиться за то, что она получила это покрытие с самого начала, в 1179 году, конечно, трудно, и скорее надо допустить, что оно явилось после одной из самых ранних перестроек. Однако, если принять во внимание, что церковь Николы на Липне, построенная в 1292 году, уже вне всякого сомнения имела восемь скатов, а между тем она по своим формам и разработке украшений представляет во многих отношениях тип завершенный, то нет ничего неправдоподобного в предположении, что она была не первой фронтонной церковью Новгорода. Было бы совершенно невероятно, чтобы изящный облик Николы на Липне получился сразу, без более грубых подходов, и несомненно было немало попыток отказаться от кружал и перейти к системе крутых скатов. Деление фасада на несколько продольных частей встречается и в Византии, например в так называемой церкви Вардия в Салониках, известной теперь под турецким названием Казанджиляр, или в церкви Пантократора в Константинополе, но то же стремление к ясности и отчетливости, которое так сильно выразилось в очертаниях трех полукружий, – отчеканило и декоративную разбивку фасада и привело к созданию чисто новгородских приемов украшений. Один из самых любопытных приемов мы уже видели на фасаде Николы на Липне, но как раз именно эта церковь не имеет тройного деления. Этого деления лишены также церкви Спаса на Ковалеве и Успения на Волотовом поле, построенные вскоре после Николо-Липненской. Видимо, в Новгороде было время, когда разбивка фасада по системе Благовещения на Мячине мало удовлетворяла зодчих и они решили отказаться от приема, нарушавшего исконное тяготение к симметрии. Получилась уже не симулированная симметрия, а полная. Так продолжалось однако недолго, вероятно не более 50–100 лет, между 1250 и 1350 годами. Церковь, лишенная лопаток, выражавших на наружных стенах идею четырех внутренних столбов, производила недостаточно конструктивное впечатление и имела такой вид, точно купол лежал прямо на ее кровле, не опираясь на столбы. Это заставило вскоре вернуться к прежнему трехдольному делению, как мы видим в ряде церквей, появившихся во второй половине XIV века. С особенной законченностью такое деление выразилось в прекрасных фасадах церквей Феодора Стратила и Спаса Преображения на Торговой стороне и Петра и Павла на Софийской. Подобная же разбивка на среднее полукружие и боковые поддуги встречается и в германских церквах, но, как справедливо думает В. В. Суслов, там они «выражали внутренние покрытия сводов главного и боковых нефов», тогда как в Новгороде за ними сохранялось только чисто декоративное значение[85]. Едва ли представляется возможным выводить новгородский прием трехчастного деления всецело из Германии. Если нельзя признать достаточно убедительным то объяснение его возникновения, которое предложил Забелин, то и безусловное утверждение его западного происхождения, или по крайней мере исключительно западного, представляется также и несколько проблематичным. Вернее всего, что истина лежит посредине, и как германские формы, так и тяготение к былым кружалам оказали свое влияние на выработку новых форм фасада. Как бы то ни было, но общий облик новгородских церквей этого периода отличается настолько особенным, индивидуальным характером, что, при всех отдельных чертах сходства в различных частностях, в целой Европе нельзя найти храма, который можно было бы назвать прототипом Феодора Стратилата или Петра и Павла.
Одной из главных прелестей этих церквей является их орнаментация. Чаще всего это красивые дорожки из треугольных впадинок, окаймляющие обыкновенно барабан, образуя под его главкой очаровательный узорный поясок. Иногда, как в церкви Петра и Павла в «Неревском конце» Софийской стороны, они встречаются и во фронтоне под средним закруглением его трехлопастной дуги. Эта короткая полоска, играющая своими гранеными углубленьицами и дважды повторенная тотчас же под ней, в уменьшенном масштабе, свидетельствует об очень изысканном и деликатном вкусе и о тонком декоративном чутье новгородских зодчих, все еще, по старой памяти, слывущих у большинства за людей грубых и топорных, примитивное искусство которых может вызывать у «образованного» архитектора самое большее – снисходительную улыбку взрослого перед забавной наивностью ребенка. Между тем, изучая некоторые памятники этой эпохи, не перестаешь изумляться тому сверкающему искусству, с которым забытые ныне новгородские мастера, при помощи самых простых, логично и убедительно примененных средств, достигают впечатления богатейших скульптурных ковров на своих стенах. Таким именно ковром кажется узорчатая стена Малой башни Кирилло-Белозерского монастыря. Она построена, судя по кирпичной кладке, видимо, уже поздно, вероятно не ранее 1633 года, когда началась постройка стен монастыря[86], но новгородская рука в ней ясно видна как в окнах, так и особенно в ее узорах. Самый широкий из трех ее узорных поясов протянут посредине стены и состоит из пяти дорожек, комбинирующих различные приемы кирпичных украшений.
Сюда же до известной степени можно отнести так называемый дворец Дмитрия Царевича в Угличе. Принимаемая обыкновенно дата его сооружения – 1462 год – должна быть несколько передвинута вперед и с большим вероятием ее можно предположить между 1480 и 1484 годами, когда между Углицким удельным князем Андреем Васильевичем Большим и его старшим братом и недругом, великим князем Иваном Васильевичем III, состоялось временное перемирие. Подозревая в Андрее притязания на Московский стол, Иван III не только не мешал ему устраиваться пышно в Угличе, но, по всей вероятности, охотно отпускал к нему и тех искусных зодчих, которые успели выработаться подле Фиораванте, как раз перед тем произведшего переворот в строительной технике. С него пошли в ход постройки из одного только кирпича, и хороший обжиг кирпичей угличского дворца, так же как и умелая кладка говорят за происхождение памятника в эпоху после-Фиоравантеевскую. Однако, если бы он отличался только своей кладкой, то его всецело пришлось бы отнести к образчикам раннего московского зодчества, но в обработке его стен мы вновь встречаемся с хорошо знакомыми приемами новгородских мастеров и поэтому его уместнее рассматривать как пример отдаленного, но все же ясно выраженного влияния Новгорода на Москву.
В верхней части фронтона мы видим почти тот же мотив, что и в башне Кирилло-Белозерского монастыря. Очень эффектно в обоих памятниках использован прием чередования дорожки трехугольных впадинок с полоской из кирпичиков, выпущенных наружу ребрами. В церкви Георгия в Старой Ладоге этот поясок из выпускных ребер переплетается с фризом, состоящим из продолговатых четырехугольных впадинок, встречающихся и в Кирилло-Белозерской башне. Продуктом чисто московского искусства конца XV века являются изразцовые пояски с уступчатыми столбиками. Такое же сочетание новгородских узоров с московскими столбиками встречается и в Ферапонтовом монастыре.
Из других стенных украшений очень характерны те особые валики, которые то применялись в виде «бровей» над перемычками окон, как видим у Николы на Липне и у Феодора Стратилата, то полосовали сверху донизу алтарное полукружие, которое от этог одает впечатление словно граненого, как у Петра и Павла на Софийской стороне. Наибольшее богатство, разнообразие и законченность в орнаментации этого типа мы видим в церкви Спаса Преображения на Торговой стороне. Кроме перечисленных украшений здесь есть на барабане еще целый поясок из небольших нишек, вверху закругленных, а внизу обрезанных горизонтально. Вместе с верхним арочным поясом и средним, состоящим из треугольных впадинок, он образует широкую узорную ленту, придающую всему барабану неописуемое очарование. Под верхними арочками, так же как и под оконными бровками, под валиками над дверью и под лопастями среднего полукружия и боковых полудуг фасада выпущен тот зубчатый узор, который встречается и в Византии, но который благодаря новым способам его применения приводит к совершенно другому впечатлению. Кроме описанных украшений по стенам Спаса Преображения разбросано еще много нишек различной формы и масштаба, круглых, квадратных, продолговатых с закруглением вверху и таких же с остроконечным завершением. Одним из любимых мотивов стенных украшений новгородских церквей являются еще так называемые поклонные и заупокойные кресты. Первые вставлялись в особые ниши, сделанные для них в стене, вторые – выступали из глади стены, но зато были тоньше поклонных и помещались чаще всего не внизу церкви, как те, а в верхних ее частях.
В XVI веке появляется еще новый мотив украшений в виде полукруглых нишек с заостряющейся вверху дугой, а также пятиугольных впадинок, разбросанных по стене, как мы видели в церквах Сретения в Антониевом монастыре и Благовещения на Славне.
К числу особенностей новгородского церковного зодчества относятся еще так называемые «голосники», или горшки, вставленные в стену при самой кладке, отверстием во внутрь церкви. В литературе не раз поднимался спор по поводу назначения этих странных горшков, загадочно глядящих своими темными круглыми отверстиями с церковных стен. Одни были склонны видеть в них нечто в роде резонаторов, приспособления, рассчитанного на улучшение акустических условий храма, другие придавали им исключительно конструктивное значение. Больше всего их помещается в верхних частях храма и естественно предположить, что их применением имелось в виду облегчить тяжесть всей купольной системы. Вероятнее всего голосники имели и конструктивное значение, а одновременно являлись и резонаторами[87]. Особенно много голосников в церкви Николы на Липне и еще больше их встречается в некоторых малых церквах по Чудскому озеру, где стены их местами буквально изрешетены.
Наконец, надо упомянуть еще об одной особенности новгородских церквей, о так называемых «подклетах» или «подцерковьях», появившихся в конце XIV века, но получивших особенное распространение, начиная со второй половины XV века. Иногда эти подклеты являлись как бы нижними церквами, на что определенно указывают просветы в их алтарных частях, а также следы иконной росписи стен и ниши для образов, попадающеся в некоторых из них. Однако чаще всего это были просто кладовые, в которых хранилось церковное добро. Самый ранний подклет встречается в церкви Петра и Павла на Славне (1367 г.), за нею идет церковь Рождества на поле (1381 г.) и затем еще десять церквей XV и XVI веков[88].
X. Церковное зодчество Пскова
По общепринятому мнению, псковское искусство весьма немногим отличается от новгородского и в большей своей части является лишь сколком с последнего. В подтверждение такому взгляду обыкновенно ссылаются на знаменитое положение вича: «На чемъ старшiе задумаютъ, на томъ и пригороды станутъ». Этими словами определяется, будто бы «главная черта Новгородской общинной жизни, в силу которой искусство, а следовательно, и все памятники зодчества Псковской области могут идти подсказом о характеристике целого стиля Новгородско-Псковской архитектуры»[89]. Однако, чем больше углубляешься в изучение псковского искусства, тем больше проникаешься убеждением, что оно, при всем своем родсте с новгородским, обнаруживает совершенно определенные, одному ему присущие особенности, и если Псков немало получил от Новгорода, то и в свою очередь псковитяне многому поучили новгородцев.
Не надо забывать, что приведенное выше положение исходило от Новгородского веча и в Пскове не слишком обнаруживали склонность подчиняться указке из Новгорода. Известно, какую глухую борьбу вели псковичи с новгородскими ставленниками, причем дело доходило до открытого разрыва, как в 1337 году, когда они отказали в суде самому новгородскому владыке, не стали платить ему обычных при его «подъездах» пошлин и выгнали его наместника[90]. Борьба окончилась торжественным признанием со стороны новгородцев бывшего пригорода Пскова меньшим братом, столь же самостоятельным, как и старший (1347 г.). Уже эта небольшая историческая справка показывает, что не все, исходившее из Новгорода, принималось с безусловной покорностью псковичами и очень правдоподобно предположить, что и в Псковском искусстве не могло быть так уж много покорности и тем более раболепства, как это иным кажется.
И действительно, сравнивая даже древнейшие из сохранившихся памятников Пскова с новгородскими, мы уже ясно различаем некоторые особенности, ставшие позже типичными для псковского зодчества. Первые воздвигнутые здесь храмы были, как и в Новгороде, несомненно, деревянными[91], самым же ранним из уцелевших до нас каменных является Спасо-Преображенский собор в Мирожском монастыре на Завеличьи. Построенный в 1156 году, он сохранил почти неприкосновенным свой облик внутри, где поновлены только фрески, тогда как снаружи остались только ее гладкие, простые стены. Первоначального его покрытия, как и древней главы, не сохранилось, так же как несомненно позже пристроена к нему и звонница, которой нет еще на иконах Печерской Божией Матери и Покрова Богородицы, относящихся к 1581 году. На одной из них вместо звонницы стоит какая-то башня, быть может, еще старинная полатная. На Печерской иконе видно, что в это время он был еще покрыт либо по аркам, либо имел с каждого фасада по три фронтончика. Икона Владычного Креста не оставляет уже никакого сомнения в том, что покрытие было фронтонного характера.
Само собою разумеется, что это не решает вопроса о первоначальном покрытии, которое, вероятнее всего, было посводным и поарочным и только в XV или XVI веках стало фронтонным.
Храм этот является первым памятником Новгородско-Псковской области, в котором заметны очень значительные отступления от полученного из Киева византийского типа. Прежде всего бросается в глаза очевидное стремление строителей ограничиться по возможности более тесным пространством. Тесниться заставили зимние стужи и сложность конструкции, неизбежная при громадных сооружениях. Эта теснота является с тех пор типичной особенностью псковских храмов. «Псковичи мало заботились о поместительности своих храмов, – замечает один из исследователей, – 4 столба занимали почти половину места, но зато множество церквей искупало этот недостаток»[92]. И самый недостаток, благодаря тонкому художественному чутью псковичей, очень скоро был настолько скрашен, что превратился только в новый мотив для их творческой изобретательности. Теснота вызвала новые пропорции и породила характерную для Пскова приземистость. Вместо величественных и торжественных новгородских храмов здесь создан был тип прелестной каменной церковки, пускай, небольшой и тесной, но ведь их так много – на каждом перекрестке по одной. Широкому размаху новгородцев, державших в страхе весь север, тягавшихся с Москвой и падких до большой политики, подобали их могучие храмы. Псковичи не пускались в далекие приключения, и с них было довольно забот по защите своей земли от теснивших их немцев. Всему их складу отвечали и их уютные, славные церкви. Боковые восточные полукружия, как занимающие непроизводительно большое место, они в Мирожском соборе понизили настолько, что высота их далеко не доходит и до половины среднего. В Новгороде понижение боковых абсид мы видим только около ста лет спустя. Кроме того, арки, несущие купол, или так называемые «подпружные», опираются здесь не прямо на стены, а на особые вросшие в них консоли.
Но наиболее существенной его особенностью является сжатие всей алтарной части, вызванное все тем же стремлением уместиться в тесных рамках. Сравнивая план Спасо-Мирожского собора с другими современными ему храмами Новгорода, прежде всего замечаешь разницу в восточной части его плана, сжатой и как бы сдавленной. Эта сдавленность с востока привела к уничтожению на его северном и южном фасадах ближайшего к алтарю деления, и таких делений получилось вместо трех только два.
Получился тот странный кривобокий фасад, асимметрический вид которого заставил несколько позже новгородцев вернуться к прежнему трехчастному делению, введя снова его восточную долю, хотя значительно суженную, как мы видели в Благовещении на Мячине и в Георгии в Старой Ладоге.
Впрочем, в своем первоначальном виде Мирожский собор был несомненно гораздо симметричнее. Построенный в виде равноконечного креста, он сохранил до сих пор облик этого креста, и все четыре конца последнего можно проследить доверху. Пространство, занимаемое крестом, имело уже с самого начала два этажа, тогда как все четыре угла храма, как бы дополняющие крест плана до формы четырехугольника – обе боковые абсиды и углы северо-западный и юго-западный – были низкими, одноэтажными. Крайние абсиды такими и остались, а над западными углами были позже возведены хоры, сделавшие всю западную часть двухэтажной и давшие храму его нынешнюю кривобокость.
Такого же приблизительно типа и церковь Рождества Богородицы в Снетогорском монастыре, построенная по летописи в 1310 году, но справедливо признаваемая В. В. Сусловым значительно более ранней, так как по своим наружным формам и системе сводов она совершенно тождественна с Мирожским собором[93]. Она, по всей вероятности, сооружена вместе с основанием монастыря, которое относится к XIII столетию[94].
В следующем по древности псковском памятнике, церкви Иоанна Предтечи в находящемся на Завеличье Иоанновском женском монастыре, мы встречаем новые особенности, опять чисто псковского характера, которые с этого времени становятся в высшей степени типичными для зодчества Пскова. Построенная вместе с основанием монастыря, около 1240 года[95], церковь эта снаружи напоминает своими простыми формами и приземистыми пропорциями церкви Мирожскую и Снетогорскую, только в фасаде ее видно уже стремление к симметрии. Фасады эти неодинаковы, и в то время как восточная и западная стороны имеют трехдольное деление, северная и южная имеют четырехдольное, причем над крайним к западу делением последнего фасада возведена небольшая звонничка. Двууступчатые ниши, образуемые лопатками, завершаются наверху дугами, выведенными очень грубо и примитивно. Местами в этих нишах сохранились декоративные небольшие нишки в виде окон. Покрытие было некогда очевидно поарочным.
Различие этого памятника от предыдущих заметно, главным образом, внутри церкви, где мы впервые встречаемся уже не с обычными для Новгорода четырехгранными столбами, а с круглыми. Правда, два из них еще остаются четырехгранными, но они спрятаны в алтаре за иконостасом, так что в самом храме видны четыре западных столба, которые все закруглены. На эти столбы насажены еще короткие четырехгранники вышиной несколько больше одной трети круглых столбов, и уже на них возведены арки и своды.
Кроме главного купола, опирающегося на два четырехугольных и два ближайших к ним круглых столба, церковь имеет еще два полых барабана с главками. В. В. Суслов дает очень остроумное объяснение их происхождению, предполагая, что они были исключительно световыми и служили для того, чтобы освещать хоры, совершенно лишенные света, между тем как на них пели монахини и читались священные книги.
Это предположение тем более правдоподобно, что, благодаря присутствию двух глав в западной части храма, получается нечто в роде такой же симуляции симметрии, какую мы видели в Благовещении на Мячине. Как и там, зодчий здесь играл на впечатление, и не будь этих западных глав, храм со своим куполом, сдвинутым к востоку, получил бы неизбежно кривобокий вид, так как, ставши посредине его южного фасада, имеешь слева два деления, тогда как справа только одно[96]. Введя эти главки, зодчий как бы передвинул для глаз центр, выраженный в куполе, с востока ближе к западу, ибо создал вместо него новую купольную концепцию, неожиданно прекрасную и с некоторых точек прямо пленительную. Особенно приятны маленькие главки, сочные и необыкновенно вкусно нарисованные.
Если в церкви Иоанновского монастыря были еще два четырехгранных столба, то позже в малых четырехстолпных церквах столбы делаются почти всегда закругленными. Таково устройство церкви Петра и Павла в главном городе, построенной в 1373 году[97] и сохранившей древнее покрытие своей главы при помощи железных узорчатых листов, дающих впечатление переливающей разными красками, сверкающей на солнце чешуи.
В церкви Василия Великого «с горки» мы видим дальнейшие изменения внутренних форм храма под влиянием различных практических соображений. Построенная в 1413 году[98], она чрезвычайно живописна со стороны своих низких алтарных полукружий, опоясанных вверху широкой узорной лентой из каемки треугольных впадинок и двух полосок заостренных кирпичей. К этим полукружиям с северной стороны присоединяется еще одно, принадлежащее приделу, и вместе с прекрасно обработанным барабаном и небольшой придельной главкой все это соединяется в красивую композицию, цельность которой нарушается только поздним четырехскатным покрытием церкви и такой поздней главой. Внутри уже снова столбы не все круглые, а, как видно на его плане, круглыми остались только западные, стоящие в самом храме, тогда как восточные скруглены только к востоку, в своей алтарной части, а с западной оставлены плоскими. Это как нельзя более логично, ибо к их плоским сторонам гораздо легче прикреплять иконостас, который с этого времени уже всегда к ним прислоняют, между тем как в алтаре несравненно удобнее двигаться около закругленных поверхностей, нежели около углов, особенно мешающих при тесноте помещения. Для этой же цели скруглены и западные столбы.
Такова же в общих чертах и церковь Николая Чудотворца «со усохи», построенная в 1371 году и перестроенная в 1536-м[99], когда у нее, вероятно, появился северный придел с красивой главкой. Большая глава – позднего происхождения, но оба барабана ее опоясаны прелестной узорной каймой, чрезвычайно типичной для Пскова. Под самой главой всех псковских церквей XIV и XV веков идет обыкновенно этот арочный пояс с уступчатыми впадинами под его дугами; за ним следует ряд из впадинок, образуемых заостренными кирпичами, потом ряд треугольных впадинок, и под ним снова повторяются заостренные кирпичики. Надоконные «бровки», очень излюбленные в Пскове, имеют здесь не полукруглую форму, как в Новгороде, а очень изящно поднимаются углом над самым оконцем. Крайне интересна и конструкция сводов в приделе церкви Николы «со усохи». Благодаря особой системе ступенчатых арок, при помощи которых перекрыто ее квадратное пространство, помещение кажется выше и просторнее.
Но едва ли не самой изящной церковью Пскова является церковь св. Сергия «съ залужья». Впервые о ней упоминается только в 1561 году[100], но она, несомненно, должна быть отнесена еще к XIV веку, так как все четыре ее столба еще квадратные, между тем трудно допустить, чтобы зодчий ее не воспользовался преимуществами бывших уже в ходу круглых столбов. Как видно из обработки ее фасадов, она была когда-то четырехфронтонной, и только позже были надложены ее углы и отрезана трехлопастная верхушка ее среднего деления, мешавшая устройству четырехскатной крыши. Ее три алтарных полукружия очень низки, причем боковые ниже среднего, и как они, так и барабан опоясаны теми же узорами, что и у Николы «со усохи», и такие же бровки имеют ее окна. Покрыта глава зелеными изразцами, превосходно сохранившимися до сих пор и придающими церкви в высшей степени нарядный вид. Она является единственным образчиком, по которому можно судить о былых верхах псковских церквей в эпоху расцвета псковского искусства. Над средним делением северной стены возведена небольшая звонничка, служившая некогда изысканным и очень остроумно найденным завершением северного фронтона.
Приблизительно в таком же роде, как описанные церкви, есть в Пскове еще несколько, более или менее сохранившихся, каковы Анастасьинская (1377 г.), Козьмодемианская «съ Гремячей горы» (1383 г.), Михайло-Архангельская (1389 г.), Богоявленская (1444 г.), Успенско-Пароменская (1444 г.), Козьмодемианская «с примостья» (1462 г.), Старовознесенская (1467 г.), Георгиевская (1494 г.), Варлаамовская (1495 г.), Воскресенская (около того же времени) и Иоакимо-Анновская (тоже около 1500 г.)[101].
В некоторых из них наблюдается дальнейшая эволюция круглых внутренних столбов. Тогда как первые «кругляки» были еще довольно высоки, начиная с XV века заднее закругление восточных столбов, спереди плоских, становится значительно ниже и вслед затем понижается до роста человека и закругление западных столбов. И если прежде церковный столб производил такое впечатление, точно на его основной круглый стержень была наложена четырехгранная подушка, на которую упирались своды, то теперь получаешь обратное впечатление: кажется, что на коротких и массивных круглых тумбах насажены четырехгранные столбы, из которых непосредственно вырастают своды. Переход от круглой части столба к четырехугольной обработан при помощи особых консолей, выглядывающих из круглого тела колонны в ее верхней части и как бы помогающих ей нести тяжесть четырехгранника и лежащих на нем сводов. Очень красиво вылился этот прием в столбах Дмитриевского собора в Гдовском кремле.
Вообще надо сказать, что церквей псковского типа немало еще сохранилось по берегам Чудского озера и по реке Нарове[102]. Их зодчие, видимо, применяли все практические нововведения псковичей и кое в чем пошли еще дальше. Так, они не ограничиваются закруглением восточной стороны алтарных столбов, но скругляют и выступы среднего полукружия, занимающие много лишнего места как раз за самым престолом. Таким образом скруглены эти задние выступы в церквах Кобыльего Городища – в ней, впрочем, только слегка, и то один северный, – в Доможирке, в Ольгином Кресте и в Гдовском Дмитриевском соборе.
В XV веке появляются наконец и такие церкви, которые совершенно лишены столбов. К ним относятся только совсем маленькие, примером которых может служить церковь Николая Чудотворца в Пскове, Спаса Преображения Надолбина монастыря и в особенности исследованная П. П. IІокрышкиным и относимая им к 1431 году, в высшей степени изящная Успенская церковь в Гдове[103]. Покрытие ее совершено при помощи оригинальной системы «взаимно перпендикулярных арок, восходящих кверху в виде ступеней и поддерживающих световой грациозный куполок»[104].
Нельзя еще не упомянуть о чудесной небольшой церкви Климента папы Римского, находящейся на самом берегу реки Великой, на Завеличье. Нельзя определить точно года ее постройки; известно только, что она была церковью Драчилова монастыря, разоренного шведами в 1615 году[105]. Само собою разумеется, что она построена значительно раньше, вероятнее всего, еще в XV столетии.
Одной из особенностей псковских церквей являются их паперти. Последние существовали и в Новгороде, притом уже в очень глубокой древности, ибо летописные сведения о них восходят до первой половины XII века. Естественно предположить, что идея папертей была перенесена из Византии, где они назывались нартексами и экзонартексами, но в то время как там они могли быть открытыми, на севере это было немыслимо. Между тем потребность в них существовала и особенно давала себя знать в Пскове с его маленькими, непоместительными церквами. Иногда такие паперти или притворы пристраивались только с западной стороны, иногда же и с северной и южной, и тогда церковка производила впечатление облепленной со всех сторон низкими клетушками.
Что касается стенных украшений, то в Пскове они были проще и менее затейливы, нежели в Новгороде. Они сводились исключительно к тому типу, который мы видели в церквах Николы «со усохи» и Сергия Чудотворца, и обыкновенно ими ограничивались барабан и алтарные полукружия, которых в Пскове всегда бывало по три, и только малые церкви, лишенные столбов, имели одну абсиду. Только изредка встречается повторение того же мотива на фасаде церкви, как, например, в Варлаамовской на Запсковье (1495 г.), где он повторен над средним трехлопастным делением по обеим сторонам его верхнего закругления. К концу XV века псковские зодчие пользовались такой славой, что их вызывали далеко за пределы их земли, и мы знаем, что великий князь Иван Васильевич III вызывал их в 1472 году в Москву, где они много работали между прочим в Троице-Сергиевой лавре. Не может быть никакого сомнения в том, что именно их рука видна в одном из самых изумительных памятников лучшей поры московского зодчества, в церкви Спаса-Преображения в подмосковном селе Острове. Барабаны и главки северного и южного приделов этой церкви кажутся целиком перенесенными на Москву-реку с реки Великой – те же арочки под главкой с уступчатыми впадинами под ними, те же каемки из заостренных кирпичиков и треугольных впадинок и та же острым углом поднимающаяся над оконцем бровка. Та же узорная лента протянута по верху всех трех восточных полукружий.
В более последних псковских церквах в этой излюбленной псковичами узорной ленте появляется еще одна черточка, лишающая их, быть может, былой строгости и придающая им легкий налет жеманности, но все же очаровательная и дорогая какой-то особой интимностью, свойственной всякой самодельной вещице и вносящей в нее теплоту и уют. Такую новую черточку мы видим в алтарных узорах церкви Иоакима и Анны. Кирпичи, которыми нарисован здесь узор, были слегка стесаны к наружным концам своих ребер, благодаря чему треугольные впадинки сходятся в глубине конусом, а к наружной стороне расширяются. Это дает неописуемое очарование всему узору, получающему еще более легкий, воздушный характер.
XI. Звонницы и крыльца
Самой главной особенностью Псковских церквей являются их звонницы и крыльца.
Трудно сказать, какие приспособления для звона существовали в Новгороде и Пскове при их первых храмах. Что колокола уже были там в древнейшую эпоху, мы можем заключить из рассказа летописца о приходе в Новгород в 1067 году полоцкого князя Всеслава Брячиславича, который «поима все у святѣй Софiи и паникадила и колоколы и отъиде»[106]. Но колокола не только в это отдаленное время, но и значительно позже были настолько невелики, что не нуждались в слишком сложных приспособлениях для своей развески. Когда в 1526 году в Новгороде отлили колокол в 250 пудов[107], то это казалось тогда неслыханной диковинкой, и летописец отмечает по поводу нового колокола, что он был «воликъ добре и такова величествомъ нѣтъ въ Новегородѣи во всей Новгородцкой области, яко страшной трубе гласящи»[108]. Если такой колокол казался новгородцам чуть ли не царем-колоколом, то можно себе представить размеры первых колоколов, появившихся в Новгороде. Надо думать, что они просто вешались на деревянных перекладинах где-нибудь возле церкви. Позже, вероятно, колокола вешали между «першами» или зубцами крепостных стен, а еще позже стали на одной из стен храма ставить особые каменные столбы, соединенные перекладиной, и на последней вешались колокола.
Простой однопролетной звонницы, состоящей из двух каменных столбиков с перекладиной на них или позже арочной перемычкой, какими были, видимо, первые настенные колокольницы, не сохранилось ни одной. Некоторое представление о них все же может дать та поздняя звонничка, которая поставлена над фронтоном крошечной церковочки Андрея Стратилата в Новгородском кремле. В другой Новгородской церкви – Ивана Милостивого на Мячине – мы видим уже три таких столбика, поставленных на входной, западной стене и образующих два пролета, перекрытые арочками. Сама церковь была первоначально построена в 1421 году, но судя по тому, что в ней нет столбов и свод утвержден на стенах, ее современный вид должен быть отнесен к эпохе гораздо более поздней, когда этот тип покрытий появился в Новгороде. Есть сведение, что она была возобновлена в 1672 году и весьма возможно, что за недостатком средств тогда не могли поставить бывшей в ходу колокольни и ограничились этой архаической звонничкой[109]. Звонниц этого типа было, вероятно, немало в Пскове в XIII веке, хотя до наших дней не сохранилась ни одна из них. Образец такой звонницы мы видели в церкви Иоанновского монастыря. Она двухпролетная, но столбики ее уже не четырехгранные, какими были столбы древних звонниц, а скругленные в своей средней части. Та самая эволюция, которую пережили внутренние столбы церкви, отразилась и на столбах звонниц, как сказалась и на столбах крылец. На стене Предтеченской церкви она могла быть надстроена в конце XIV или начале XV века, хотя вообще надо оговориться, что все такие предположения очень приблизительны, ибо нам известны случаи необыкновенного архаизма и в очень позднюю пору.
Самый изящный тип настенной звонницы мы уже видели на северной стене церкви Сергия Чудотворца с Залужья. Она также двухпролетная, но сохранила свое двухскатное покрытие, которого нет у Предтеченской. Падающие линии ее скатов чрезвычайно гармонируют с наклонными линиями дуг, которыми завершаются деления фасада.
Настенные звонницы были в ходу там, где не было больших колоколов, тяжесть которых требовала особых сооружений, ибо обыкновенные стены рисковали ее не вынести. В таких случаях первоначально приставляли, вероятно, к одной из стен особую звонницу, вся масса которой служила как бы продолжением церковной стены.
Такую именно звонницу имеет Спасо-Мирожский монастырь. Приставленная к его северной стене, она продолжает ее к западу и в общей композиции очень скрашивает однобокость церковного фасада, придавая ему в высшей степени живописный вид. Как было упомянуто выше, она несовременна храму, и если верить иконе, на которой изображен древний Псков, – ее еще не было в 1581 году. Это один из самых неожиданных случаев такого позднего архаизма, ибо примитивность ее форм заставляет предполагать ее по крайней мере на два, если не на три столетия старше.
С конца XV века звонницы с особенной любовью ставятся над западной, входной стеной притворов и крылец. Очаровательная двухпролетная звонничка стоит над фронтоном паперти церкви Иоакима и Анны и такая же трехпролетная, состоящая из четырех столбов типа Сергиевской, возвышается над папертью Воскресенской церкви на Запсковье. Год постройки церкви неизвестен, но судя по формам, почти тождественным с Варлаамовской, построенной в 1495 году, она также должна быть отнесена к этому приблизительно времени, хотя звонница ее едва ли существовала раньше XVI века[110]. Нельзя обойти молчанием прелестного куполочка на ее южном приделе, оригинальной шапкообразной формы.
Следующая стадия в развитии звонницы состояла в том, что она получила совершенно самостоятельное значение. Такова чудесная маленькая звонница церкви Николая Чудотворца в Изборске, стоящей в тени деревьев, разросшихся у стен древнего городища. В этом же роде была некогда и малая звонница Печерского монастыря, позже испорченная деревянным тамбуром, закрывшим одну ее сторону и образовавшим с ней четырехугольную башенку, покрытую четырехскатной крышей и увенчанную смешной главкой.
Счастливый случай сохранил нам в рисунке древний облик Пскова. Известно, что в 1581 году Стефан Баторий, взявший уже Полоцк и Великие Луки, осадил Псков. Псковичи оказали ему такой могучий отпор, что надолго задержали его у своих стен. В грозные дни осады было проявлено поистине легендарное мужество среди осажденных и создалось немало прекрасных легенд и чудесных сказаний. В эти дни было видение некоему старцу, запечатленное тотчас же после снятия осады в целом ряде икон «Сретения Богородицы», на которых изображен весь Псков. «Лѣта l581 августа въ 26 день бысть посѣщеніе Божіе Пречистыя Дѣвы Богородицѣграда Пскова сущимъ въ монастырѣ Покрова Пресвятыя Богородицы. Сидящему же мужеви Дороѳію всѣнѣхъ кѣліи плачущуся о належащія бѣды сея и видѣ нужными своими очима, явѣ видѣ какъ яко столпъ до небеси отъ печерскія обители чрезъ великую рѣку несеся от Мирожскаго монастыря в городъ и надъ столпомъ на воздухи Богородицу съ препод. Антоніемъ и Ѳеодосіемъ и со игуменомъ Корниліемъ и ста на стѣнѣ града»… Так начинается длинное повествование, написанное на иконе Владычного Креста[111] и рассказывающее далее о том, что Богородица велела старцу немедленно идти к воеводам и Печерскому игумену и сообщить им, чтобы в город была принесена из IІечерского монастыря старая икона Богоматери и на месте видения, на самой стене, поставлена была хоругвь из Печер же.
Икон, изображающих это видение, существует несколько[112] и все они довольно значительно отличаются одна от другой. Наиболее убедителен тот вид Пскова, который изображен на иконе Владычнего Креста (См. вклейку 1)[113]. В собственном смысле видом Пскова это схематическое изображение названо быть не может, ибо здесь изображены одни только церкви и стены города, но все же именно благодаря этой схематичности оно имеет характер скорее примитивного архитектурного чертежа, нежели тех более живописных, но зато и несравненно более приблизительных видов разных городов, которые нам оставили европейские путешественники по тогдашней Руси. Новгород Олеария совершенно фантастичен, несмотря на то, что он сделан искуснее вида его на известной Знаменской иконе. Но и последняя не дает возможности представить себе древний Новгород с такой отчетливостью, с какой мы можем по иконе Владычнего Креста воскресить древний облик если не всего Пскова, то по крайней мере его церковного зодчества. Разумеется, и это изображение надо принимать с оговорками, ибо едва ли иконописец задавался слишком ему чуждой задачей раболепно копировать знакомые ему церкви, – достаточно и того, что он передал известные типы, существовавшие в его время. Типам этим верить мы вправе, тем более что сплошь и рядом различные архитектурные особенности изображенных церквей подтверждаются и иными путями. Конечно, незачем искать в них только верных пропорций.
При взгляде на то изображение прежде всего бросается в глаза присутствие почти у каждой, даже самой маленькой церкви звонницы. В среднем городе, у самой стены мы видим темное пятно деревянной церкви, у которой стоит высокая деревянная же звонница (26), устроенная, вероятно, на балках, перекинутых с церковной стены на каменную стену города. Такие приспособления мы видим и у Олеария, и надо думать, что они были довольно обычными, особенно в более древнюю эпоху. У церкви Иоанновского монастыря (81) показана уже ее звонница и именно с той ее стороны, на которой она и надстроена. Как эта, так и большинство других звонниц здесь покрыты фронтончиками, поднимающимися над арочной перемычкой каждого пролета. Есть однопролетные звонницы, как в церкви Сошествия св. Духа в среднем городе (27), и в таком случае они – двускатны. Чем больше у нее пролетов, тем зубчатее становится ее вышка. Самой зубчатой была вышка у церкви Пароменья на Завеличье (84), у которой показано пять пролетов и над ними пять двускатных фронтонов. Звонница эта сохранилась и до нашего времени, и все шесть ее столбов целы, только срезаны все фронтончики, верх выровнен и покрыт кровелькой, под которой обшита досками в виде уродливого широкого карниза и значительная часть стены и закрыты верхушки арок. В том месте, где кончается стена и начинаются звоны, протянут такой же нелепый деревянный карниз, чем уничтожено то приятное впечатление, которое производило это отсутствие всякого перехода от великолепной глади стены к столбам и пролетам. Надо надеяться, что когда-нибудь займутся этими незаслуженно заброшенными памятниками поистине стихийного Псковского искусства и приведут их в такой вид, в какой приведена недавно и звонница Мирожского монастыря, до того имевшая тот же срезанный верх. Звонница Успенско-Пароменской церкви была построена, вероятно, вместе с церковью в 1444 году[114]. Она возведена на погребах и кладовых со сводами и строена, видимо, вся одновременно снизу доверху.
Менее могучее впечатление производит звонница церкви Богоявления на Запсковье. Самый храм сооружен в 1397 году, но перестроен заново в 1495 году, когда, по всему вероятию, построена и звонница[115]. Стена звонницы здесь не падает прямо до земли, а образует ступень в виде особой грузной пристройки, прилепившейся к ее основанию. На изображении Пскова (64) она имеет еще только три пролета, но нижний ее выступ уже существует. Пролеты в настоящее время не одинаковы и оба левых почти вдвое уже правого, что наводит на мысль, что из прежнего левого сделали позже два, потеснив и средний несколько вправо. Каждый из трех ее фронтончиков был, как видно, увенчан шатром, что придавало всей композиции особое очарование.
Но самая прекрасная из звонниц стоит у церкви Вознесения, слывущей под названием «старого Вознесения». В числе немногих других она изображена во Владычнем Кресте двускатной, хотя оба ее пролета ясно видны (44). Построенная, вне всякого сомнения, вместе с церковью в 1467 году[116], она изумительно стройна по своим пропорциям, в которых ничего нельзя изменить к лучшему. Здесь нет ничего лишнего и все логично до последней возможности. Звон должен быть высоко, чтобы его далеко было слышно, – и его поднимают на возможную высоту. Низ его использован для складов и имеет только такие оконца, какие вызываются безусловной необходимостью. При этом звонница совершенно не испорчена и в этом отношении представляет чрезвычайно редкое исключение.
Иногда звонницы делались в два яруса, и прелестный образец этого типа мы имеем при единоверческой церкви Николы Явленного. На древнем виде Пскова ее нет, так как она сооружена только в 1676 году[117].
Несмотря на свое очень позднее происхождение, звонница единоверческой церкви сохраняет всецело красоту и дух древних звонниц и производит такое же чарующее живописное впечатление[118].
Чрезвычайно живописна и большая звонница Псковско-Печерского монастыря. Она, несомненно, построена не сразу в том виде, в каком существует в настоящее время, и едва ли имела все свои пролеты для звонов. Очевидно, что и верхний звон был поставлен уже значительно позже. Благодаря такой системе последовательных наслоений, создавших ее современный вид, трудно установить какое-либо, хотя бы даже самое приблизительное время, к которому можно было бы приурочить ее постройку. Она могла быть начата в XV веке и завершена в XVII или даже в XVIII.
Тип, выработанный в Пскове, был принят, видимо, и новгородцами, соорудившими такую грандиозную звонницу, каких псковичи не строили. Это – знаменитая звонница Софийского собора. Построенная св. Евфимием, архиепископом Новгородским в 1439 году[119], она, вне всякого сомнения, сохранилась далеко не в первоначальном виде. Весьма возможно, что она была построена в общих чертах в типе обрушившейся старой, стоявшей на ее месте, и во всяком случае в ней должны были острее выразиться те формы, которые мы видим как в современных ей псковских сооружениях, так и в «часозвонѣ», поставленной всего за три года до того. В ней бесследно исчезла ее былая прекрасная простота, которая вылилась в торжественной глади стен Евфимиевой башни или звонницы Псковского Пароменья. Весь остов ее шести мощных столбов, между которыми устроены пять звонов, – чисто Псковской, но верх их круглой части опоясан сомнительными жгутами в виде карнизика и такими же жгутами разделана верхушка звонницы над арками пролетов. Кроме того, передняя стена казалась, по-видимому, слишком монотонной и ее разбили четыреххгольными и пятиугольными трехуступными нишами. Все это было сделано не раньше XVII века, а кое-что и в XVIII, как, например, кровля и нынешняя главка. Первоначальное покрытие было пофронтонным, как в Пскове, что подтверждается изображением ее на старинном образе[120].
Если в Пскове, как видно на иконе Владычнего Креста, почти каждая церковь имела свою звонницу и колокольни совсем не были в ходу, то в Новгороде, как раз наоборот, звонницы являлись, видимо, редкими исключениями и предпочтение явно отдавалось колокольням. Так было, по крайней мере, в конце XV и в XVI веках. Первыми сооружениями для подвески колоколов, конечно, и здесь были звонницы, но когда и в силу каких условий вырос новый тип колоколен, сказать невозможно. Надо думать, что первые из них были невысокими четырехгранными сооружениями, что-нибудь в роде двух кубиков, поставленных друг на друга и покрытых шатром. Естественнее всего предположить, что они возникли из деревянных колоколен. Когда последние стали рубиться в восьмерик, то эта новая форма колоколен, наиболее распространенная на всем Русском Севере, не могла не отразиться и на каменном зодчестве, неоднократно уже питавшемся приемами, выработанными плотниками. Появились каменные колокольни, как бы скопированные целиком с деревянных колоколен. Они чаще всего рубились таким образом, что низ их делался квадратным и только на известном расстоянии от земли куб переходил в восьмигранник. Совершенно так же стали строиться и каменные колокольни. Образчиком первого типа может служить колокольня церкви Петра и Павла на Софийской стороне. Она едва ли старше XVIII века, довольно уродлива по пропорциям и мало вяжется своими широкими пролетами для звона со стоящей рядом дивной церковью, но в то же время в ней, вероятно, лишь повторен известный, бывший в ходу тип. Образцом восьмигранной колокольни является колокольня церкви Феодора Стратилата. Такова же и полная своеобразного настроения колокольня Спаса-Нередицы. Любопытно, что она построена всего только в конце XVIII века, между тем, не будь достоверных сведений об этой постройке[121], по внешнему виду ее можно было бы принять за древнейшую из уцелевших колоколен Новгорода. Если она дает такое впечатление, то из этого следует только то, что немудреный ее строитель, быть может, совсем не архитектор, а простой каменщик, воспроизвел в ней один из существующих еще в ту пору типов.
Утверждать категорически, что каменные колокольни XVI и XVII веков выросли непосредственно из деревянных шатровых церквей и только из них, само собою разумеется, было бы слишком опрометчиво при полном отсутствии деревянных церквей, восходящих к XV или даже к половине XVI века. Все заключения здесь неизбежно могут ограничиваться одними лишь более или менее правдоподобными предположениями. Однако так же мало оснований и для утверждения, что каменная колокольня, а с ней, быть может, и самая деревянная шатровая церковь выросли из крепостных башен. Было высказано предположение, что прототипом восьмигранных колоколен является знаменитая «часозвоня», или Евфимиева башня, стоящая на Владычнем дворе Новгородского кремля. Построенная св. Евфимием в 1436 году[122], она представляет один из наиболее величественных памятников русского искусства. Стройность ее особенно увеличивается благодаря тому, что вся ее масса кверху слегка суживается. На ее гладких безузорных стенах тем наряднее кажутся окна, сидящие в нишах, которые в своей верхней части как бы углубляются в гладь стены несколькими ступеньками. Покрытие ее, несомненно, позднее, и первоначально она, вероятно, завершалась шатром. Когда-то в восьми верхних пролетах ее помещались большие часы со звоном, отчего она и получила название часовни. Из летописи мы знаем, что в стоящем рядом с нею двухэтажном корпусе находились палаты св. Евфимия, сооруженные по его повелению в 1433 году, причем «мастеры ставили Новгородскіе и Немецкіе из-за моря»[123]. Возможно, что они же несколько лет спустя строили и башню.
У Успенской церкви в Гдове есть колокольня, стены которой несколько напоминают часозвоню. Они также просты и в несколько меньшем виде повторяют красоту прекрасной глади часозвони. Исследовавший колокольню П. П. Покрышкин относит ее постройку к половине XVI века[124].
Чисто Псковской простотой отличается надвратная колокольня церкви Михаила Архангела в Пскове. Она как будто сохранила еще отдаленную преемственность со звонницами и во всяком случае не имеет ничего общего с колокольнями Новгорода. Год ее постройки неизвестен, но если полагаться на изображение Владычнего Креста, то в 1581 году ее еще не было, и в таком случае следовало бы предположить, что она сооружена в 1694 году, когда перестраивалась вся церковь[125]. Только в Пскове в эту позднюю пору еще возводились постройки, на которых мало или совсем не отражались ходовые приемы всесильного тогда московского искусства. Новгород их не избежал и все его поздние колокольни уже явно московского пошиба, с самыми незначительными отступлениями. Все они имеют обычные в Москве слуховые окна на шатре, и на стенах попадаются типичные московские квадратные впадинки и наличники. Их грани обыкновенно неодинаковой ширины, и те из них, которые являются продолжением квадратного основания, делались шире четырех других, представлявших как бы стесанные углы четырехгранника. Соответственно этому четыре пролета в их звоне оказываются широкими и четыре узкими, что было логично при различной величине колоколов. Такова колокольня Знаменского собора, построенная в 1682 году[126]. Николо-Дворищская, надвратная Благовещенская на Витковой улице, относящиеся также к концу XVII века, колокольня при церкви Дмитрия Солунского (1691 года) и несколько других.
Наряду со звонницами одну из наиболее типичных особенностей псковских церквей составляют их крыльца. Как и первые, они являются исключительным достоянием псковского зодчества и придают ему неописуемое очарование. Их главным мотивом чаще всего служат те самые массивные столбы, которые ставились и внутри церкви и к которым псковские зодчие питали поистине род страсти. Как и там, они ищут излюбленного сочетания круглых поверхностей с гранеными. Каждый столб производит такое впечатление, точно он сперва был сложен квадратным, а когда работа была окончена, известную часть его стесали в круг. И кажется, будто столбы эти не сложены из плит, а вылеплены из какой-то мягкой массы, позже затвердевшей. Это особое свойство псковского зодчества, вылившееся ярче всего в звонницах и каменных крыльцах, придает им необыкновенно скульптурный вид и странным образом роднит их с памятниками Древнего Египта.
Крыльца ставились перед папертью на западной стороне церкви и состояли обыкновенно из двух невысоких столбов, соединенных между собою и со стенами паперти арками. Покрывались они коробовым сводом, завершавшимся двускатной кровлей. Таким было, по всему вероятию, крыльцо церкви Козьмодемьянской с «гремячей горы» в Пскове. Церковь построена вместе с основанием бывшего здесь некогда Козьмодемьянского монастыря в 1383 г.[127], но крыльцо относится, вероятно, лишь к XV веку. Сначала оно, надо полагать, было крыто на два ската, а в XVIII веке над ним надстроили маленькую колоколенку.
Несколько сложнее крыльцо, ведущее на звонницу Никольской церкви в Печерах. По-другому обработаны столбы и затейливы переходы, по которым поднимаешься наверх. К сожалению, оно все заслонено навесом и в сущности заколочено в футляр. Его можно отнести к XVI веку, тогда как крыльцо ризницы в том же монастыре относится уже, по некоторым признакам, к концу XVII века. Оно необычайно эффектно в своих простых до последней возможности формах. Два его столба при переходе от круглой к квадратной форме обработаны небольшими ступеньками, под которыми виднеются по углам консольки, выступающие из круглой массы столба.
Мотивы крыльца повторяются и на церковных воротах, как мы видим в церкви Козьмодемьянской «съ примостья». Ворота эти построены едва ли ранее XVII века, но в общем сохраняют старый крылечный тип. Тяготение к простым, непременно массивным и приземистым формам и к волнистой глади стен было в Пскове так сильно и постоянно, что даже в сооружениях, вряд ли восходящих далее XVIII века и, быть может, даже начала XIX, псковские строители все еще остаются верными своим старозаветным постройкам и создают произведения, как будто стирающие все следы принадлежности их новейшему времени. Такими небольшими стройками, – крыльцами, стенкой какой-нибудь паперти, наличником окна или неожиданно живописными воротцами, – полны окрестности Пскова.
XII. Крепостное и гражданское зодчество Новгорода и Пскова
Первобытный русский город, как и первые наши храмы, рубился весь из дерева, и только с появлением камня в церковном зодчестве, – и то спустя лишь много лет, – начинается сооружение каменных стен и башен. При постройке их применялись те же, унаследованные от Византии, приемы и формы, которых держались зодчие наших первых каменных храмов. При сравнении сохранившихся до нашего времени остатков псковских стен и стен Печерского монастыря со стенами Царьграда и других византийских крепостей бросается в глаза сходство их форм и конструктивных приемов. Даже в Новгороде, где стены подвергались неоднократным перестройкам, нижняя часть самой высокой башни кремля, Кукуевской, построенная в XIV веке, чрезвычайно сильно напоминает византийские приемы крепостных сооружений. В дальнейшем развитии своих форм и покрытий башни повторяют мотивы деревянных укреплений. К башням крепостного типа можно отнести и упомянутую выше «часозвоню», или Евфимиеву башню на Владычнем дворе кремля. Совершенно так же, как и в церковных сооружениях, Псков отличается от Новгорода плитной кладкой своих стен и башен. Однако ни одна из них не сохранилась в своем первоначальном виде, и даже знаменитая, так называемая «Довмонтова башня» переложена вся с основания при императоре Николае I[128].
Совершенной тайной оставалась для нас до сего времени архитектура гражданских сооружений Новгорода и Пскова, описанных только в типичных и наиболее сохранившихся Поганкиных палатах в Пскове и архиерейском доме в Новгороде.
Лишь в самое последнее время исследователи архитектуры заинтересовались древними частными домами Пскова. Результатом поисков явилось предварительное обследование их, слегка только затронутое в трудах покойного А. А. Потапова[129], но эти памятники заслуживают подробного обследования и обмеров; к сожалению, начатые в этом направлении по поручению Академии художеств работы еще не закончены и не опубликованы.
Наиболее ценным по сохранности, величию, ясности и цельности замысла является дом торговых людей Поганкиных, в котором прежде помещались склады военного ведомства, а ныне музей и рисовальная школа.
Время их основания неизвестно, впервые этот дом упоминается в 1645 году. План расположен «покоемъ», и высота здания неодинакова: главный корпус в три этажа, затем он переходит в два этажа и заканчивается одноэтажным крылом.
Здание состоит из ряда как бы приставленных друг к другу клетей, выложенных из плитняка с толщиной внизу стены до 3 аршин, что соответствует вообще духу укрепленных средневековых домов.
Массивность стен дает возможность устраивать в их толще, как в церквах, различные переходы и лестницы. Нижняя часть дома представляет сводчатый полуподвал, перекрытый коробовыми и сомкнутыми сводами без распалубок, прекрасной кирпичной кладки, не покрытой штукатуркой. Подвал предназначен был для склада товаров. Во 2-й этаж вел подъемный сход, ныне замененный неудачным каменным крыльцом. Через главный вход можно попасть в обширные сени, из которых двери направо и налево ведут в ряд проходных, освещенных со двора и улицы, комнат, покрытых красивыми сомкнутыми сводами с распалубками над окнами, дверями и шкапными нишами. Можно предположить, что комнаты этого этажа служили для приезда почетных покупателей и вместе с тем лавкой, так как в стенах и сводах сохранились кольца для цепей, на которых развешивался товар. С подвалом лавки сообщались лестницей в толщах стен; в стенах же располагались уборные с проведенными гончарными трубами. Полы были на разной высоте, с переходами и лесенками в толщах стен, перекрытых коробовыми ступенчатыми сводиками. Высота несколько выше роста человека, так что проходить в двери приходится осторожно.
Благодаря, быть может, хорошему качеству кладки сводов в комнатах нет пропущенных открытых связей.
Половой настил еще сохранился кое-где; он состоял из деревянных ромбов или квадратов, уложенных прямо по песочному настилу, которым выровнены пазухи сводов. Потолки 3-го этажа, предназначавшегося для жилья владельца, уже не имеют сводов, которые здесь заменены деревянным балочным прямым покрытием, недавно возобновленным.
В одной обширной комнате, предполагаемой крестовой или столовой палате, балки потолка лежат на массивном деревянном прогоне, поддерживаемом в середине каменным плитным круглым столбом, обработанным чередующимися валиками.
Крыша палат высокая, двускатная без перегибов, в настоящее время крыта дранкой, кроме нижнего свеса, покрытого железом.
Можно предположить, что древнее покрытие было тесом, по примеру церковных покрытий.
Общее впечатление, производимое этой выразительной гладью стен, лишенных каких бы то ни было декоративных деталей, очень значительно и сурово гармонично. Единственной декорацией этих стен являются необычайно живописно разбросанные по фасадам окна, разнообразные по величине и снабженные древними клетчатыми решетками.
Если мысленно добавить несуществующий ныне ров с водой вокруг здания и подъемные мосты, ведшие к нему через эти рвы, то суровое впечатление еще более усилится.
Архиерейский дом Новгородского Владычнего двора, неоднократно подвергавшийся разрушениям и перестройкам, представляет собой древнейший тип каменного дома, выстроенного в 1433 году на месте деревянных палат. История дает мало материала для описания первоначальных, не существующих частей постройки, а в настоящее время сохранились только небольшие и перестроенные части его, представляющие в деталях художественный интерес; особенно хороша обработка окон, которые можно отнести к XVII веку.
Один из наиболее художественных по деталям домов Пскова – это дом Сутоцкого. План его – «глаголем», обрубок которого выходит на улицу, длинная же часть – во двор. На длинной дворовой части расположен ряд окон с богатейшими и разнообразными наличниками, являющими собою пример самой богатой обработки оконных наличников всего, дошедшего до нас, цикла построек Пскова и Новгорода.
Оконные пролеты в нем двух родов: одни из них имеют перемычку эллиптическую, другие – с подвеской, оригинального ступенчатого рисунка. Обработка наличников по мотиву приблизительно одинакова и состоит из ряда уступчатых нишек с красивым завершением из колонок. Базы колонок и подвески не сохранились.
Со стороны двора сохранился древний вход с открытыми сенями на двух круглых столбах. С композицией сеней связан вход в подвал, до сих пор служащий для хозяйственных целей. Самый дом сдан под жилье и недоступен для обозрения; дальнейшее его существование, хотя бы в настоящем виде, не гарантировано. В том же дворе в перестроенном корпусе сохранился чрезвычайно изящный по своей красоте мотив обработки входной ниши с одностворчатой дверью, ведущей в древние проходные сени, перекрытые сводом с распалубками.
Одного типа обработка портала внутри двора дома Трубинского. Столбы не так массивны, украшены двумя валиками и перекрыты вместо арки перемычкой. И вообще весь вход имеет более интимный характер.
Проходя в дверь этого портала и поднимаясь по крутой лестнице под ползучими сводами, попадаешь в верхний этаж с рядом комнат, по обработке сводов и расположению схожих с таковыми же в ІІоганкиных палатах. Ни крыши, ни карнизов под нею не сохранилось, но счастливый случай дает нам возможность судить если не о первоначальном ее виде, то все же о таком ее состоянии, в котором она была, по всей вероятности, в начале XVIII века.
Неоднократно упоминавшийся уже военный инженер Годовиков, страстный поклонник псковской старины, задался поистине счастливой мыслью произвести обмеры всех сколько-нибудь любопытных памятников зодчества в Пскове. Он со щепетильной точностью, потребовавшей невероятно упорного, многолетнего и терпеливого труда, сделал подробные чертежи всех зданий, церковных, общественных и частных, казавшихся ему не лишенными интереса. Особенно, видимо, поражали его последние, для которых он сделал чертежи фасадов, разрезов и планов и собрал все сведения, какие можно было добыть об их прошлом.
Мы воспроизводим некоторые из этих чертежей, но пользуемся при этом случаем, чтобы высказать наше горячее пожелание увидеть когда-либо изданным весь огромный труд почтенного исследователя, так незаслуженно позабытого, или, вернее, вовсе неизвестного. Труд его хранится в музее Псковского археологического общества, как известно, помещающемся в Поганкиных палатах, и место это как нельзя более подходит для хранения рукописи и рисунков человека, так благоговевшего перед псковской стариной, притом в эпоху, когда последняя вызывала даже не снисходительную, а презрительную улыбку. Надо надеяться, что труд этот будет когда-либо достойным образом издан одним из ученых обществ Петербурга или Москвы, неоднократно приходивших на помощь местным обществам, для которых подобная задача непосильна. Он имеет далеко не одно местное значение, а важен и вообще для истории русской культуры[130].
Судя по годовиковскому фасаду дома Трубинского, вход его со стороны двора был изумительно живописен. Прежде всего, он был ниже и своими приземистыми пропорциями как нельзя более отвечал духу древнего зодчества в Пскове. При этом все его очертание, ограниченное сверху низкой аркой, чрезвычайно вязалось с распределением оконных пятен на всей стене. От всего этого остались только столбики портала, с которыми совсем не вяжутся длинные входные двери.
В XVII веке это были палаты богатого гостя Ямского, от которого в начале XVIII века перешли к «именитому посадскому человеку» Трубинскому, перестроившему их, надо думать, к приезду в Псков Петра Великого, бывавшего не раз в этом доме. Тогда, вероятно, появилась его крыша, а быть может, и узорчатые наличники окон. Крыша эта, вмещавшая виднеющийся на рисунке теремок, сгорела в августе 1855 года, и годовиковский чертеж, сделанный за год до пожара, поэтому приобретает особенное значение.
Необыкновенно эффектно крыльцо дома Лапина с богато задуманной лестницей, переносящей в эпоху его постройки. Над верхней аркой в замке, для взора входящего, богомольный строитель не забыл сделать нишу для иконы. Входя в дом, видишь покои, перекрытые сомкнутыми сводами общего для Пскова характера. Многоцентровые арки говорят с достаточной убедительностью о том, что этот дом надо отнести к XVII веку.
Окна дома снаружи по фасаду совершенно без убранства, решетки – общего типа, крыша – позднейшая.
Дом Жукова переделан в недавнее время и сохранил только свое крыльцо на двух массивных трехчетвертных колоннах. Между тем, судя по его фасадам и плану у Годовикова, он был одним из своеобразнейших зданий Пскова. Его покосившееся крыльцо сильно осело, как осел и весь дом, на аршин с лишним ушедший в землю. Очень живописен был теремок над крыльцом с галерейкой вокруг, а также угловой балкон. Как этот последний, так и крыша, вероятно, относятся к XVIII веку.
Из других древних зданий надо упомяуть еще о «Тиунских палатах», будто бы построенных в 1515 году, но сохранивших только часть своих стен, затем о здании, слывущем под именем «мешка», так как в нем содержались арестанты. На самом деле при Петре он был «ордонанцгаузом». В 1839–1842 годах он был капитально отремонтирован и потерял все обаяние древней красоты. Совсем недавно погиб еще один прелестный старенький домик, находящийся рядом с IІоганкиными палатами и теперь совершенно модернизированный. Не представляет уже интереса и знаменитая «Волчья яма», также переделанная и утратившая прежний вид.
Только одно еще здание сохранило следы своей принадлежности древности, – это дом, в котором ныне помещается полковая учебная команда местного полка. Некогда он принадлежал старинной псковской фамилии Постниковых, и свой настоящий вид получил, вероятно, в начале XVIII века. Следы начала этого века видны и на фасаде флигеля дома Чесно на Варлаамовской улице.
Подводя итоги всем главным особенностям псковского гражданского зодчества, их можно свести к следующим основным требованиям, предъявлявшимся псковичем к своему жилью. Хороший дом необходимо должен иметь подвальный этаж. Каждый этаж должен быть покрыт сводами, на которых настилаются полы для следующего. В окнах вставляются железные решетки и прикрепляются железные же ставни. Наружные двери – либо деревянные, дубовые, окованные железом, либо просто железные. Лестницы устраиваются в самих стенах и благодаря этому безопасны от огня. Последнее условие вызывает чрезвычайное утолщение стены и вместе с другими особенностями здания придает ему характер настоящей крепости.
Что касается чисто декоративной стороны, то, как мы видели, псковичи предпочитают самым заманчивым узорным затеям спокойную гладь стен, и если допускают узор, то только в обработке крылец и окон. Нельзя не видеть, что все приемы, встречающиеся в зодчестве церковном, нашли свое применение и в гражданском. Где они развились раньше? Ответить на этот вопрос при скудных данных, которыми мы все еще располагаем, нельзя. Правдоподобнее всего предположить, что как церковное, так и гражданское строительство внесли свою долю в сокровищницу форм, которыми вправе гордиться не один Псков, но с ним вместе и Россия. То обстоятельство, что мотивы, бывшие в ходу главным образом в гражданской архитектуре, встречаются чаще всего в тех монастырских частях, которые носят наименее церковный характер, – в обработке ризниц и входов на звонницы, – наводит на мысль, что формы частного строительства в весьма сильной степени влияли на церковное зодчество. Такое влияние особенно ясно бросается в глаза на стене ризницы церкви Дмитрия Солунского «на Славкове», на Торговой стороне Новгорода. Очаровательное окошко этой стены обработано таким образом, что кажется как бы уменьшенным воспроизведением портала в доме Трубинского. Вообще надо заметить, что все чисто псковские приемы были переняты и новгородцами, особенно в архитектуре гражданской.
Другие примеры влияния этой архитектуры на формы церковного строительства мы видели уже в крыльце ризницы и во входе на звонницу в Печерском монастыре.
Что касается красот этого монастыря, то они не нашли еще должной оценки. Огромное впечатление производит на всякого входящего в монастырь торжественная гладь белых стен его ограды и церкви, усугубляемая приземистым пролетом ворот, с живописным пятном надвратной иконы и рядом окон-бойниц, тянущихся понизу.
Несмотря на то, что монастырь этот представляет группу построек, на которой можно проследить все архитектурные течения, господствовавшие в период времени от XV до XVIII века, здесь все же удивительно чувствуется тот дух благородной простоты, которым отличается творчество псковичей.
Красота и художественная законченность форм новгородских и псковских памятников, созданных хотя и примитивными, но истинными и великими зодчими, оказывали свое влияние и на последующие фазисы развития русской архитектуры, подчеркивая жизненность заложенных в нее творческих основ.
XIII. Храмы Владимиро-Суздальского княжества (XII–XIII века)
Во второй половине XII века, благодаря энергичной деятельности Юрия Долгорукого и в особенности сына его, знаменитого Андрея Боголюбского, возвышается в северных пределах Руси Суздальское княжество и становится центром политической жизни Руси. Лихорадочно воздвигается здесь целый ряд замечательных храмов, свидетельствующих о высоком развитии вкуса строителей: по своей оригинальности и художественности храмы Владимиро-Суздальской области являются единственными в мире памятниками и справедливо вызывают к себе удивление у всех, интересующихся искусством[131].
Под 1152 годом мы находим в летописи свидетельство о заложении здесь сразу пяти церквей Юрием Долгоруким. «Того же (6660) лѣта князь велики Юрыи Долгорукій Суждальский бывъ подъ Черниговомъ ратью, и возвратися въ Суждаль на свое великое княженіе, и пришедъ, многи церкви созда: на Нерли святых страстотерпецъ Бориса и Глѣба, и во свое имя градъ Юрьев заложи, нарицаемый польскій, и церковь въ немъ камену святаго Георгія созда, а въ Володимери церковь святаго Георгія камену же созда, и градъ Переяславль оть Клещина перенесе и созда болши стараго и церковь въ нем постави камену святаго Спаса, а в Суждалѣ постави церковь камену Спаса же святаго» (Никоновская летопись).
Это – первая группа церквей Владимиро-Суздальского княжества, которая послужила зерном для развития здесь самостоятельного типа церквей, столь отличного от церквей других уделов тогдашней Руси.
Но из всех этих церквей до нашего времени сохранились только две – в Кидекше и Переславле, все же остальные были переделаны или разрушены. Из них только Кидекшанская церковь считается постройкой времени Юрия, Переславская же была окончена Андреем Боголюбским.
Церковь Бориса и Глеба в Кидекше, селе, расположенном верстах в 12 к востоку от Суздаля, не сохранила ни своего первоначального покрытия, бывшего, вне всякого сомнения, посводным, ни древней главы. Некоторые из ее окон расширены, причем появилось и одно новое, сделанное на южной ее стене на месте заложенной входной двери. К западной стене пристроена уродливая паперть, расписанная снаружи дурного вкуса иконной живописью XIX века. Особенно пострадала восточная часть храма, примыкающая к алтарю, в которой сломан верх, а уцелевший низ соединен позднейшими сводами с алтарными выступами. ІІосредине церковь опоясана арочным узором, над которым протянута типичная для Владимиро-Суздальского края каемка из камней с выпускными ребрами. Вместо старого барабана неизвестно когда поставлена небольшая шейка, не идущая к облику Суздальского храма. Судя по ее украшениям, можно думать, что она не старше XVII века.
В несравненно более «суздальском» виде сохранился Спасо-Преображенский храм в Переславле-Залесском. В нем нет еще стройности, так поражающей во владимирских церквах последующего времени, он гораздо приземистее, коренастее и архаичнее тех, но он важен для нас потому, что является в сущности единственным уцелевшим памятником из числа тех, которые могли служить прототипами появившихся позже церквей.
После смерти Юрия сын его, Андрей Боголюбский, делает Владимир столицей своего княжества и прилагает все усилия к тому, чтобы украсить его постройками, приличествующими великокняжескому городу. В 1158 году он заложил в самой лучшей части города, на горе над Клязьмой, Успенский собор, который и до сих пор составляет главную святыню Владимирского края.
Этот храм не сохранился в своем первоначальном виде: в 1183 году, после смерти Андрея Боголюбского, он подвергся страшному несчастью. В этом году, как повествует летопись, «бысть пожаръ великъ въ гради Володимери… погорѣ бо мало не весь городъ, и княжѣ дворъ великій сгорѣ, и церквей числомъ 32 и соборня церковь св. Богородица златоверхая, юже бѣ украсилъ благовѣрный князь Андрей, загорѣся сверху, и что бяше внѣ и вну узорочій и паникадила серебреная и сосудъ златыхъ и серебреныхъ безъ числа… все огнь вся безъ учета» (Лаврентьевская летопись).
Это случилось в княжение Всеволода, который был очень огорчен пожаром соборного храма и пожелал восстановить его; но так как стены были повреждены, и дубовые связи сгорели, то он при реставрации увеличил его, так что прежний собор оказался как бы заключенным в футляре. Это – единственный храм, план которого походит на план Десятинной церкви в Киеве. Не взял ли Всеволод ее за образец при восстановлении своего Успенского собора? Собор Андреевской постройки имел одну главу, а при перестройке соорудили еще четыре.
На самом устье реки Нерли, впадающей в Клязьму, Андрей Боголюбский воздвиг еще каменный храм в честь Покрова Богородицы. Храм этот, прекрасно сохранившийся, является одним из величайших созданий русского гения.
Недалеко от Успенского собора во Владимире находится храм, построенный Всеволодом III, в крещении Дмитрием, в честь своего святого Дмитрия Солунского. Это наиболее уцелевший и самый нарядный из всех Суздальских храмов дотатарской эпохи. Он был построен в конце XIII века, в то время, когда характерный стиль этих храмов достиг значительной степени развития. Действительно, Дмитриевский собор служит прекрасным образцом суздальского стиля. По своим украшениям он гораздо богаче прочих владимирских храмов: здесь резьбой по камню покрыты все верхние половины стен, все колонки, порталы, барабан купола, капители колонн.
К первым годам XIII века относится построение церкви во имя Успения Божией Матери в Княгинином монастыре во Владимире. Соборный храм в Суздале был выстроен Юрием Всеволодовичем в 1222–1233 годах.
Наконец, Святослав Всеволодович построил соборный храм в честь своего святого Георгия Победоносца в Юрьеве-Польском в 30-х годах XIII века. Вкус к обронным украшениям в это время достиг полного своего развития, так что стены Юрьевского собора сплошь покрыты роскошными узорами, высеченными из белого камня.
Таковы уцелевшие памятники, по которым можно судить об искусстве Владимиро-Суздальской области.
Архитектура Владимиро-Суздальских храмов в высшей степени своеобразна. Нигде нельзя встретить ни одной церкви, собора, дворца или здания, которое могло быть принято за образец владимирских церквей. Можно найти только частности, но нельзя встретить в целом ничего тождественного. Несомненно, что тип церквей в Суздальской области представляет смесь двух влияний: византийского и западного. Выражение летописца, употребленное по поводу построения Андреем Боголюбским Успенского собора во Владимире: «приведе ему Богъ изъ всѣхъ земель мастеры», указывает на то, что суздальские князья призывали для своих построек мастеров из разных земель. Эти пришлые мастера находились при великом князе Андрее до самой его кончины, на что есть указание в летописи.
Иноземные мастера для производства построек приглашались и после Андрея Боголюбского, при великом князе Всеволоде; доказательством может служить упоминание летописца как об исключительном случае, что епископ Иоанн для возобновления разрушавшегося от старости Суздальского собора «не искалъ мастеровъ отъ Нѣмецъ». Под именем «нѣмцевъ» нужно разуметь вообще иностранцев, так как и теперь в народе иногда придается это название всем западным людям без различия. На Западе в это время господствовал так называемый «романский» стиль архитектуры. Если обратиться к анализу форм владимирских храмов, то не трудно видеть, что многие частности действительно романского происхождения. Так, например, порталы (с откосами наружу и с колонками) – романские; пояса, идущие вокруг храмов и состоящие из полукруглых арочек, поддерживаемых колонками на фигурных подставках, – также романские; колонки, украшающие пилястры с их капителями, – западного происхождения; окна – романской формы; украшения куполов – романские. Даже самая система украшать наружные стены прилепами ведет свое происхождение из Ломбардии и Франции.
Однако иностранные зодчие придали только свою художественную романскую окраску тем формам храма, которые сделались уже типическими на Руси. Они не изменили основных своеобразных особенностей, какими отличался тип храма, созданный в XI веке под влиянием Византии.
Эти особенности лишь несколько видоизменились и состоят в следующем:
1) план церкви приближается к квадрату; стены сложены из камня; четыре столба, поддерживающие купол, разделяют весь план крестообразно;
2) алтарная часть выдается тремя полукруглыми выступами, из которых средний более двух остальных;
3) четыре столба поддерживают главу, состоящую из круглого барабана и очень плоского купола;
4) фасады церкви разделены на три части «лопатками», начиная с основания здания до самой кровли, где они соединяются тремя полукружиями. К лопаткам примыкают тянутые полуколонны, украшенные ничего не несущими капителями;
5) крыша была посводная. Т. е. загибалась по числу полукружий;
6) отсутствие всякой постройки для колоколов.
Вот те своеобразные особенности, которые составляют главные отличительные признаки церквей Суздальской земли и которые сближают их с киевскими церквами.
О гражданском зодчестве Суздаля мы не можем составить себе почти никакого представления, ибо единственная уцелевшая до нас постройка, относящаяся к той же эпохе, что и описанные храмы, – «палаты Андрея Боголюбскаго», – едва ли могла быть типичной для своего времени и скорее представляла известное исключение. Собственно палатами назвать эту постройку нельзя, и очень вероятно высказанное в литературе предположение, что эта древняя башня, примыкающая к церкви Рождества Богородицы, была только каменным переходом из дворца в дворцовую церковь, самый же дворец был деревянный, а для «палаты» башня является весьма мало подходящей[132].
Как бы то ни было, но в четырехугольной башне Боголюбова монастыря мы имеем памятник, несомненно, XII века. Над ней надстроена колокольня, совершенно исказившая этот каким-то чудом доживший до нас остаток глубокой древности, но все же стены древней части и их украшения и сейчас еще ясно говорят о родстве этой постройки с храмами суздальской земли. Посредине стены мы видим протянутый знакомый арочный пояс с бегущей над ним дорожкой из каменных ребер. Стены эти производят поистине глубокое впечатление среди безмолвия безлюдной обители, и от них не хочется уходить снова в шумный город.
XIV. Начало Москвы
В первой половине XIV века, в княжение Ивана Даниловича Калиты, начинается возвышение Москвы. При Калите воздвигаются в Москве каменные церкви. В XIV веке Москва вообще была почти исключительно деревянным городом.
Каменные здания считались такой редкостью, что летописи упоминают о них наряду с государственными событиями. Калита сооружает соборы Успенский и Архангельский и церковь Спаса на Бору. Первые два храма были разобраны при Иване III. Церковь Спаса на Бору уцелела до нашего времени. Она выстроена из белого камня, так же как и владимирские храмы. Древняя кладка еще и теперь сохранилась вышиной приблизительно в рост человека. Остальная часть, сделанная из кирпича, есть позднейшая переделка. Хотя в настоящее время древняя часть церкви так окружена пристройками, что по наружному виду трудно составить себе понятие о первоначальном виде церкви, однако при взгляде на план легко отличить самую древнюю часть: это четырехугольник с тремя алтарными выступами и четырьмя столбами внутри. Церковь была одноглавая, кубического типа.
Все церкви Калиты, очевидно, были выстроены по образцу владимирских храмов. Москва имела в окрестностях материал, годный для каменных построек, но она еще не имела искусных зодчих и каменщиков. Те и другие приходили сюда из Владимира или Пскова, которые славились тогда своими мастерами. Это доказывает церковь Спаса на Бору; она, несомненно, выстроена под влиянием владимирских церквей: об этом говорят план церкви и форма порталов, которые главным образом встречаются в храмах Владимиро-Суздальской области. (Арки с заостренным возвышением, как в церкви Спаса на Бору, мы видим уже в Княгинином монастыре.) Еще больше сходства с владимирскими храмами заметно в плане и общем облике Успенского собора в Звенигороде. Однако в деталях он уже значительно от них отличается. Год его постройки неизвестен, но известно, что ближайший по сходству собор Саввина монастыря да и сам монастырь основаны в конце XIV века, и к этому же времени можно приурочить сооружение собора.
Время Ивана Калиты было последним отголоском домонгольского периода. Господство татар мало помалу подавило зародыши монументальной архитектуры, так что от времен Едигея (начало XV века) до Ивана III (конец XV века) в Москве не было воздвигнуто почти ни одного значительного здания. Техника каменного искусства пала, русские мастера разучились строить здания, разучились растворять известь, делать кирпич, бутить прочно и сводить своды; они пытались сооружать здания, но опыты их были неудачны: церкви падали.
Насколько русские разучились в монгольский период каменному зодчеству, доказывает история Успенского собора. Успенский собор, сооруженный еще Калитой, сделался в конце XV века уже тесным для такого города, как Москва. Кроме того, он настолько обветшал, что грозил падением. Поэтому Иван III в 1472 году поручил двум московским мастерам, Кривцову и Мышкину, разрушить старый храм и на его месте соорудить новый, более обширный, по образцу Владимирского Успенского собора. Но оказалось, что московские мастера были весьма неопытны: они сыпали внутрь стен мелкий камень и заливали его известью, прибавляя в нее слишком много песку, отчего она становилась малоклейкой и стены не получали надлежащей прочности. Оттого, замечает летописец, «не крѣпко дѣло» вышло: собор, возведенный уже до сводов, в 1474 году обрушился. Тогда великий князь послал в Псков за тамошними мастерами, но и эти не взялись за продолжение работы. Иван III приглашает иностранных художников. По его призыву являются в Москву Фиораванте, архитектор из Болоньи, Алевиз, Бон, Марко и миланец Пьетро Антонио Соларио. Среди них наиболее крупной фигурой является Ридольфо Фиораванте, гениальный математик, инженер и архитектор, прозванный своими согражданами Аристотелем[133].
Почти все исследователи (напр., Забелин, ІІокровский и др.) считают нужным отметить как факт, что деятельность итальянских архитекторов в Москве не была свободной, но должна была сообразоваться с византийскими преданиями, находившими свое выражение в памятниках старинного русского зодчества. При этом ссылаются на то, что Фиораванте, прежде чем приступить к сооружению Успенского собора в Москве, должен был, по желанию Ивана III, отправиться во Владимир для осмотра тамошнего собора. То же повторилось и с другими итальянскими архитекторами. Отсюда выводят, что русские, очевидно, тяготели к своей исконной излюбленной византийской форме и не позволяли итальянцам изменять ее, рекомендуя им копировать с владимирского собора и других русских памятников. Мы не будем повторять этого общего места: в Москве в ту пору существовало много деревянных церквей, которые не имели ничего общего с византийскими формами, поэтому в Москве едва ли могли так строго придерживаться определенного понятия о типе храма. Поездка Фиораванте во Владимир объясняется просто и естественно: зодчий иностранец, приглашенный строить русский храм, конечно, прежде всего должен был ознакомиться с тем, в каком виде строятся на Руси каменные церкви, и взять их за образец. Нет ничего удивительного в том, что на Владимирский Успенский собор ему указали как на такой именно образец, ибо он все еще составлял красу и удивление для всей Северной Руси. Не только Фиораванте, но и своим собственным мастерам, Кривцову и Мышкину, Иван III рекомендует взять за образец собор во Владимире.
Если сравнить Московский Успенский собор с Владимирским, то не трудно убедиться, что между ними не много общего. Конечно, общее сходство есть, но оно не может считаться решающим. Это общее типическое сходство простирается на всю группу храмов Древней Руси, на всю область храмового зодчества, выработавшего кубическую форму купольного храма. Московский Успенский собор – шестистолпный, причем четыре столба круглые. Это для Москвы – нововведение, от которого составитель Софийского временника приходит в восторг, говоря, что верх храма покоится «аки на четырех древах». Во Владимирском соборе – три алтарных полукружия, в Московском же их пять. Влияние Владимирской архитектуры отразилось только на фасаде собора. Здесь мы видим такой же пояс из колонн, украшенный аркатурой, такие же входные двери (порталы) и невысокие купола. План Архангельского собора очень похож на план Успенского. Только в наружной отделке сильно выразилось итальянское влияние.
Тем не менее, Успенский и Архангельские соборы, а также Благовещенский собор в Московском кремле, построенный в 80-х годах XV века псковскими мастерами, были одними из последних памятников на Руси, в которых еще живы византийские традиции. Заслуга итальянцев в том, что они научили русских более усовершенствованной технике: обжигать кирпичи, приготовлять более клейкую и густую известь, класть внутрь стен не булыжник, а кирпич, стены и своды скреплять не деревянными, а железными связями и т. д. Овладев техникой, московские мастера получили возможность развернуть свои художественные способности. Эпоха, совпадающая со второй половиной XVI века и захватывающая весь XVII век, была «золотой эрой» в истории русского зодчества. Москва становится центром русского искусства. Призыв итальянцев в Москву при Иване III был только толчком, благодаря которому наступила реакция против традиций византийского искусства и благодаря которому русское зодчество сделалось самостоятельным. Появляются каменные шатровые церкви по образцу деревянных. Но на этой форме московское зодчество не остановилось. Благодаря техническим знаниям, заимствованным у итальянцев, при помощи византийских художественных элементов, которые были под руками, а также и своих собственных форм, взятых из родного деревянного зодчества, Московская Русь создает ту своеобразную и причудливую архитектуру, которая известна под названием «Московской» XVII века. Византийские традиции, просуществовав несколько веков и все более и более ослабевая, растворились, наконец, переработались художниками, так сказать, переплавились в горниле их души, чтобы дать новый художественный стиль. Решающее влияние на образование последнего оказали формы, выработанные деревянным зодчеством Русского Севера.