XV. Русский Север и плотничное искусство
Наряду с каменными храмами на Руси с глубокой древности воздвигались и деревянные. Последние по времени даже предшествовали первым. Благодаря обилию леса они были чрезвычайно распространены, и формы их отличались такой законченностью, что вскоре стали оказывать влияние на развитие каменного строительства. Если в Новгороде это влияние еще не так заметно, то позже, в эпоху возвышения Москвы, оно оказывается настолько решающим, что самая история Московского зодчества есть в значительной степени история перенесения деревянных форм на каменные сооружения. Изложение этого периода совершенно немыслимо без предварительного знакомства с деревянными церквами Русского Севера.
Задолго до крещения Руси в ней уже были деревянные храмы. В договоре Игоря с греками упоминается церковь Ильи пророка, в которой русские христиане давали клятву на верность договору. Летописец, рассказывающий об этом событии под 945 годом, называет церковь соборной, и она была не единственной[134]. В той же летописи под 882 годом в рассказе об убийстве Олегом Аскольда и Дира упоминаются еще две церкви – «божница святого Николы» и «святая Орина»[135]. Эти церкви были деревянные, что видно из летописей, называющих их «срубленными» и отметивших, что все они сгорели. В Новгороде, по-видимому, также были церкви уже задолго до крещения Руси. Об одной из них, церкви Преображения, сохранилось известие в отрывке Якимовской летописи[136].
После крещения киевлян Владимир, по свидетельству летописи, «нача ставити по градам церкви и попы»[137]. Отправляя своих сыновей в уделы, наказывал им заботиться о построении храмов и посылал с ними священников[138]. Все эти церкви, вне всякого сомнения, рубились из дерева, и появление первых каменных храмов летописи отмечают как событие совершенно исключительной важности. По всему видно, что деревянное зодчество в этой по преимуществу лесной стране было уже в достаточной степени развито, и рубка церквей едва ли доставляла много затруднений тогдашним плотникам.
Какова была архитектура этих церквей? К сожалению, ответить на этот вопрос при тех скудных сведениях, которые дошли до нас, нет никакой возможности, и если не помогут какой-либо счастливый случай, какое-либо неожиданное открытие, – фреска, икона или рукопись с изображениями первых деревянных церквей, то вопросу суждено навсегда остаться без ответа. Пока же у нас нет данных даже для приблизительных и гадательных предположений. Единственное сведение, которым мы располагаем, относится к деревянной Софии в Новгороде, сгоревшей в 1045 г. и замененной вслед за тем каменной. Она была поставлена в 989 г. первым новгородским епископом Иоакимом, которого Владимир вывез из Корсуня и отправил крестить новгородцев. Эта соборная Софийская церковь вся была срублена из дуба и имела 13 верхов[139]. Ясно, что она представляла весьма сложное сооружение, требовавшее большого искусства, знаний и опыта. И как раз Новгород славился уже с древнейших времен своими искусными плотниками. Когда в 1016 году новгородцы с Ярославом пошли на Святополка Киевского, то недаром киевляне презрительно называли их «плотниками»[140]. Из этого можно заключить, что на юге плотницкое дело было не в почете, и с появлением каменных храмов деревянные рубились только там, где нельзя было построить каменного. Не то мы видим на севере, где были выработаны все те совершенные формы деревянного зодчества, которые в течение веков непрерывно влияли на всю совокупность русского искусства. Формы эти являлись тем неиссякаемым родником, из которого черпали новую жизнь застывавшие временами художества на Руси, и значение их все еще недостаточно оценено.
С чрезвычайно отдаленных времен вырабатывались как самые плотничьи приемы, так и та терминология, которая сохранилась на севере до наших дней. Слова «стопа», «сруб», «клеть» говорят о форме и способе постройки деревянных сооружений. Древний термин «хоромы», определявший соединенную в одно целое группу жилых богатых помещений, всецело выражал впоследствии и внешность «храма», т. е. той же храмины, хоромины, хором, как жилища, но жилища не простого смертного, а Бога – «дом Божий». Таким образом, в самом слове «храм», будь он каменный или деревянный, скрывается определение богатого жилища.
С распространением христианства расширялась и потребность в сооружении храмов. Византийское церковное зодчество с установленными церковью основными формами плана и фасадов было принято как завет, как нерушимая святыня, остававшаяся неподвижной целые века. Свободному замыслу тут долго не было места. Только первые деревянные церкви, появившиеся еще до каменных, могли быть срублены иначе, ибо не было еще образцов, к которым местные плотники должны были приноравливаться. Они вынуждены были искать формы для нового сооружения, с одной стороны, в преданиях хоромного строительства, с другой – в собственном воображении. Когда же появился первый каменный храм, то такой образец был дан, и с этих пор деревянное церковное строительство получило возможность заимствовать некоторые особенности каменного храма.
Конечно, о точном воспроизведении его форм в дереве не могло быть и речи. Прежде всего этому препятствовал уже сам материал и создавшиеся веками строительные приемы деревянного зодчества, находившегося в руках самого народа. Слишком строгой охраны византийских форм не допускала и разбросанность и глушь деревенской Руси. Понемногу у народа выросло свое особенное представление о красоте «Божьего храма». Все это, вместе взятое, неотразимо направляло развитие деревянного храмового зодчества совсем в другую сторону и постепенно привело его к той изумительной самобытности, в которой бесследно исчезли черты, заимствованные некогда у Византии.
В этой борьбе народного вкуса с чуждыми ему началами духовная власть оказалась в силах удержать только самое общее очертание первоначального византийского клана. Осталось центральное помещение для молящихся, алтарь и притвор. Но и они с течением времени значительно видоизменились и получили народные, чисто бытовые прибавки. Место притвора заняла обширная «трапезная», а сам он превратился в необходимую принадлежность жилищ – сени, получив вместе с их значением и их конструкцию. Наконец, как и подобало хоромам, храм приподнялся на целый этаж, получив так называемые «подклеты», а вместе с ними и базовую часть хором – крыльца с «рундуками», как назывались крытые входные площадки этих крылец. Конструктивное устройство отдельных частей храма в виде прямоугольных срубов, совершенно тождественых по рубке с обыкновенным жилищем, требовало и тождественного потолочного перекрытия по «матицам», или иначе балкам, либо «прямью», либо «в косяк». Различные высоты срубов или клетей требовали их отдельного кровельного покрытия.
«Божий храм», по народному воззрению, непременно должен быть «преукрашенным», и подобно тому, как главная красота хором сосредоточивалась на украшении их верха, так и на верхах храмов строители давали волю тому декоративному инстинкту, который на суровой глади бревенчатых стен не находил выхода. Насколько просто, скромно и как бы намеренно скупо убраны стены срубов, настолько причудливо и богато украшены кровли храма. Но походя на богатые хоромы, храм требовал и присущего ему отличия, выражавшегося в главах и крестах. Готовых форм для главы в дохристианском деревянном строительстве на Руси не было, и приходилось брать их с храмовых каменных, но уже самое устройство потолочного перекрытия и кровель деревянного храма обрекало главу на роль чисто декоративного придатка. Сохраняя присущую главам округлую форму, соответствующую каменному куполу, а также округлость его шеи или барабана, деревянная церковная глава никогда не достигала величины глав каменных церквей, хотя и получила для своего увеличения «пучину», превратившись в куполок луковичной формы, в так называемую «маковицу». Другая отличительная форма каменной церкви – «закомара», или полукруглое окончание верхов фасадных стен, нашла соответствующее применение и в деревянном зодчестве. Сохраняя округлость, она тем не менее вполне отвечала своему прямому назначению – служить кровлей деревянного сооружения. Эта форма известна под названием «бочки», так как напоминает обыкновенную бочку, часть которой срезана во всю ее длину. Бочка поставлена своей срезанной стороной на сруб, а вверху ее круглое тело получило заострение. Такое же заострение получилось и на дне ее, являющемся как бы полуарочным фронтончиком и получившим характерное название «кокошника». «Бочкой» перекрывались обыкновенно алтари и притворы, а иногда она служила и подножием для глав. Покрывается ею нередко и главный «рундук» крыльца, где обыкновенно находится икона. Насколько эта форма «бочки» или лицевой ее части, «кокошника», присуща ее церковному значению, наглядно показывают верхние окончания деревянных и металлических складней, киотов, сеней.
Как главы и их шеи, так и бочки покрывались особой деревянной чешуей, называвшейся «лемехом». Первоначально в лемехе стремились, по-видимому, воспроизводить черепицу, покрывавшую первые каменные храмы, но позже этот способ покрытия приобрел совершенно самостоятельное значение и стал решительно неотделим от деревянной церкви. Лемех стругали обыкновенно из осины, тонкими узкими дощечками, наружные концы которых вырубались в виде крестов. Надо видеть на месте, на Северной Двине, на Онеге и Мезени, древние церкви, покрытые лемехом, чтобы понять тяготение былых строителей к чешуйчатым кровлям. Такая кровля не только издали, но даже на близком расстоянии производит впечатление серебряной или посеребренной, и тот, кому случается увидать из-за седого леса стройные чешуйчатые главки северной церкви, может биться об заклад, что они крыты не деревом.
Разрастаясь в ширину через устройство приделов, сеней и крылец, деревянные храмы, как хоромы Божьи, естественно стремились еще больше ввысь, далеко оставляя позади хоромы смертных. Были храмы, достигавшие 35 сажен высоты[141], а 20-саженная высота была уже обыкновенной. Стремление украсить наилучшим образом верхние части храма привело к очень распространенному приему многоглавия, доходящему иногда до 22 глав.
Деревянное зодчество растет и развивается только в лесной стране, а таковой издревле и поныне является весь Русский Север. Обитатели этого края с малых лет знакомились с плотничьим делом. Летописные известия очень рано отмечают уже роль новгородского севера в деревянном строительстве. О блестящем развитии плотничного искусства Северной Руси говорят и Московские акты XVII века, называющие плотников, живущих по Ваге, лучшими мастерами. Важские плотники постоянно пополняли кадры царских мастеров.
Роль Русского Севера в созидании самобытных форм деревянного церковного зодчества становится особенно понятной, если бросить взгляд на церковную архитектуру Украины и Прикарпатских земель. Наиболее интересными и наиболее самобытными из них оказываются церкви самых глухих мест в Карпатских горах. Причудливо своеобразные их формы чужды тех влияний, которыми полны их более культурные соседи на западе и востоке. Самобытность их объясняется той непринужденностью и свободой, с которой чисто бытовые формы жилища призваны служить обширным декоративным замыслам храмоздательства, чуждого далекому от них контролю. И вдали от шумных городов, в глуши заброшенных деревенских уголков выросли такие поистине народные создания, как церковь в Малнове, в Сокольских горах Галиции[142]. Своеобразность и глубоко народный характер церквей Норвегии также объясняется отдаленностью их от культурных центров, всегда сглаживающих и нивелирующих самобытные черты. Несмотря на все сходство этих церквей по общим контурам и силуэту с романскими каменными церквами, они отличаются не меньшей самобытностью, нежели церкви Галиции и Прикарпатской Руси. Последние кажутся похожими скорее на норвежские, чем на северные русские, но сходство это только кажущееся. По самой конструкции они несомненно роднее церквам Северной Руси, с которыми имеют общий прием горизонтально положенных бревен, тогда как в Норвегии, Дании, Англии и Германии бревна ставились вертикально, стоймя. Только по грандиозности размаха и величию замысла они напоминают несколько храмы-великаны Северной Двины и Мезени. Таковы знаменитые церкви в Боргунде и особенно в Гиттердале[143].
XVI. Особенности деревянного церковного зодчества на Русском Севере
На Русском Севере сохранилось еще, по счастью, такое множество старинных деревянных церквей, что по ним мы можем воссоздать все приемы, бывшие в ходу в деревянном храмоздательстве в течение целого ряда веков. Правда, наиболее древние из них не заходят далее начала XVI века, а в безусловно сохранившемся, первоначальном виде дошла до нас только одна церковь этого столетия и то самого конца его, но формы древнейших памятников деревянного зодчества отличаются таким поразительным совершенством, такой ясностью, простотой и логичностью конструкций, что нужны были века для того, чтобы народное творчество их выработало. Последние церкви, выдержанные еще в древних формах, были срублены в конце XVIII века. С этого времени зодчий-плотник уступает свое место городскому архитектору, и народ уже не сам и не по своему вкусу создает себе храмы, а получает их из города.
Подразделяясь на разнообразные, ярко выраженные типы, храмы того трехвекового периода, который более или менее доступен нашему обследованию, в общих чертах совершенно одинаковы по своей конструкции. Сравнивая храмы и избы, возникшие одновременно, нельзя не видеть общности их приемов, доходящей в деталях, особенно в украшениях, до полной тождественности. Одной из главных особенностей народного творчества является его несокрушимая верность преданиям, тяготение к своим формам выражения, созидавшимся веками. Всякие новшества, вливающиеся в сферу народного творчества, тотчас же претворяются, подчиняясь этим вековечным, основанным на устойчивости народного быта, формам. Оттенки народного стиля суть претворенные новшества. Значение их, главным образом, чисто декоративное. Принимая во внимание чрезвычайную медленность движения вперед, обычную для народного искусства, а также вековые традиции деревянного строительства, едва ли ошибочным будет предположение, что еще задолго до XVI века существовали близкие по конструктивным и художественным формам предшественники уцелевших до нас храмов. Эти предшественники, несомненно, сыграли значительную роль в сформировании каменной архитектуры XVI века, яркими представителями которой являются храмы Вознесения в селе Коломенском под Москвой и московский Василий Блаженный. Нельзя допустить и мысли об обратном влиянии этих храмов на деревянное церковное зодчество, ибо мы имеем данные, говорящие совершенно определенно о существовании шатровых церквей задолго до Василия Блаженного и до Коломенской[144].
При изучении конструктивных особенностей деревянного зодчества не перестаешь изумляться их необычайной простоте и рациональности.
Все жилые и нежилые деревянные сооружения Русского Севера возводились из плохо просушенного леса, преимущественно хвойного. Опыт научил, что из такого леса можно возводить строения рядами или «венцами» из бревен, положенных горизонтально. При ссыхании они не дают щелей, надавливая друг на друга, чего не бывает при вертикально поставленных бревнах. Соединение венцов производилось при помощи вырубки в концах их, соответствующих бревну полукруглых углублений, причем неизбежно приходилось оставлять выпущенные «концы». Такое соединение называлось «въ обло», т. е. по-округлому. Это соединение самое примитивное, допускающее работу наиболее простым инструментом – топором. Другой способ соединения уже не по-округлому, а «в зубъ» или «в лапу», по-старинному «в шапъ», причем выпускных концов нет, а самые концы бревен каждого венца должны быть так вырублены, чтобы схватиться друг с другом как бы зубами или лапами. Такой способ соединения экономнее, но вместе с тем и несколько сложнее, так как требует аккуратности в сцеплении зубьев. Применение этого способа вызывалось или неизбежной необходимостью, или роскошью. Наружные бревна оставались круглыми, необтесанными, тогда как внутренние стены обтесывались и «выскабливались в ласъ», причем в углах часто закруглялись.
Ряды так или иначе соединенных венцов назывались «стопами» или «срубами». Вполне оборудованные помещения с косяками для дверей и окон, с полом и потолком назывались «клетями». Суровость климата, при обилии атмосферических осадков, вызывала необходимость устраивать жилье во втором этаже, верхнем или «горнем», откуда и название «горницы». Нижний этаж получал название «подклета».
То же свойство климата вызвало высокий подъем кровель от 110 до 30° в углах верхнего соединения «князька», или, по-древнему, «кнеса» и «кнеска»[145]. К первым относится обыкновенное покрытие северной избы на два ската, а к последним – покрытие шатровое. Середину между ними в 40–45° занимает особое покрытие на два ската, так называемое «клинчатое», т. е. в форме клина, принадлежащее главным образом храмам.
Все покрытие производилось деревом, причем двускатные постройки крылись тесом, а шатры и дуговые формы «кожушились», т. е. покрывались в чешую, «лемехом». Конструкция и нынешней северной кровли избы отличается необыкновенной прочностью. На сруб ставятся прежде всего стропильные ноги, или «быки», крепко связанные горизонтальными обрешетинами, или «лотоками», и соединенные вверху подконьковой жердью, так называемой «князевой слегой». Внизу быки врубаются в бревна верхнего венца сруба, зовущиеся «подкуретниками». Кровельный тес зажат в нижних концах жолобом, – «застрехой» или «водотечником», держащимся на загнутых концах быков, на их «курицах», а в верхнем конце, на «князьке», он зажат тяжелым бревном, «охлупнем». Лотоки покоятся на сучках, оставленных на быках.
Такая кровля легко выдерживает натиски жестких северных ветров. Надо заметить, что все ее части соединяются между собой «вырубкой» и только в самых необходимых случаях пускаются в ход деревянные костыли, о железных же гвоздях до недавнего времени не было и помина. Но удивительнее всего – отсутствие в числе плотничьих инструментов пилы, столь, кажется, необходимой нынешнему плотнику. На севере есть старожилы, которые помнят, как лет 50–60 тому назад у них впервые только появился этот инструмент. Отсутствие пилы в древнем строительном искусстве можно проследить повсюду. Выходящие концы венцов не обпилены, а обрублены, но обрублены так мастерски, что на первый взгляд они кажутся обпиленными. Между тем поперечная рубка, т. е. перпендикулярная слою дерева – самая трудная. Все брусья и доски галерей и крылец обтесаны одним лишь топором. Все косяки окон и дверей, все доски потолка, пола и крыш обтесаны также одним топором. Диву даешься, глядя на эту огромную и упорную работу. Сколько нужно было уменья и навыка, чтобы «справлять» все дело одним топором. Рубили лес и дрова, рубили храмы и избы, рубили в прямом смысле слова. Приготовить из срубленного бревна простую доску составляло уже немалый труд, ибо, не имея пилы, нужно было посредством клиньев расщепить бревно на слои и затем обтесывать каждый слой со всех сторон. Слово «тес» нужно понимать в буквальном смысле, да и слово «доска» происходит от одного корня: дска, тска, цка. Последнее слово можно слышать местами и до сих пор. Трудность приготовления досок заставляла древнего строителя очень бережно относиться к декоративным украшениям, состоявшим из пришивных висячих досок, прорезанных узором, или так называемых «причелин». В большинстве случаев обходились без них, вырубая декоративные украшения прямо на конструктивных частях, например, на косяках дверей и окон, на столбах или «вереях» ворот, да на самих их полотнах, а также на столбах крылец. Если же где-либо необходимость заставляла вводить причелину, например, на свесах кровель – прямых, шатровых, бочечных, где надо было прикрыть концы «лотоков» или же венцов, – то причелинам не давали игривого рисунка, полагая, вероятно, в простоте души, что чисто выструганная доска причелины уже сама по себе, по труду, на вытеску ее положенному, представляет достаточное украшение. Отсюда такая простота и рациональность украшений.
Строго воспитывалось жизнью и художественное чутье, устремленное главным образом не на декоративную сторону, а на выработку форм и общих пропорций масс. Кому приходилось подолгу живать на севере, тот знает, как нелегка там жизнь. Когда после долгой и жестокой зимы приходит лето, и без того короткое, но еще больше сокращаемое необычайно затяжным вешним половодьем, то необходимо напрягать все силы, чтобы справиться с работами до новой стужи. И слово «страда», которым народ окрестил пору летних работ, нигде не приобретает такого буквального смысла, как именно на севере, где короткое лето – действительно «страдная пора». Эта суровая школа жизни отразилась на искусствее и привела к созданию произведений, прямо поражающих своей классической простотой и захватывающих выразительностью и правдой. Иные из северных церквей настолько срослись с окружающей их природой, что составляют с нею одно неразрывное целое. И кажется, будто эти произведения – сама природа, так они безыскусственны и неотразимы.
Сооружение храма в древности было делом не простым, а исключительной важности. Кроме заботы о прочности и вместимости сооружения, требовалось еще и сохранение всех основных частей его, присутствие которых отличало бы храм от жилого дома. Требовалось устройство центрального, увенчанного крестом помещения, к которому с востока и запада примыкали бы невысокие клети для алтаря и притвора. Такой простейший тип храма видоизменялся в зависимости от местных условий и нужд, а также благодаря соревнованию в «преукрашенности», не выходившей, однако, из тесного круга декоративно-служебных форм народного искусства, выраставшего медленно и постепенно – веками. Идеалом «преукрашенности» и выражения величия является многоглавие и значительная высота храмов, достигавших, даже с современной точки зрения, размеров поистине колоссальных. Последнее обстоятельство заставляет особенно высоко ценить искусство древних строителей, умевших так легко справляться с конструированием огромных масс и следивших в то же время неустанно за красотою форм. Прямо поразительно то великолепное понимание ракурсов, которым они обладали, и тонкое чутье пропорций, вылившееся в этих формах. Так росло и развивалось деревянное церковное строительство, оставаясь все время в пределах народного творчества и сохраняя в себе церковные заветы отдаленных времен.
XVII. Главные типы великорусского деревянного храма
Огромное количество деревянных храмов, сохранившихся на Русском Севере от отдаленных времен, поражает своим необычайным разнообразием и часто причудливостью форм. Однако при всем их видимом несходстве все эти храмы нетрудно разделить на две группы, весьма противоположные одна другой. Различие обеих групп становится особенно ясным, если от типов сложных обратиться к более простым. Простейшим выражением церкви является часовня. Если в северной деревне нет храма, то в ней всегда стоит часовня, в которой в известное время совершаются молебствия причтом ближайшего прихода. Иногда это довольно большие сооружения, являющиеся нередко приписными к приходу церквами, но чаще это только крошечные постройки, в низкие двери которых редкий человек пройдет, не сгибаясь. Наиболее распространенным типом такой часовни является обыкновенная изба и даже просто амбар с сенями или, вернее, предсением. Не будь на князьке креста, никто и не догадался бы о назначении этого сооружения. Часовни и церкви этого типа, т. е. имеющие в основании четырехугольник и перекрытия, как изба, на два ската, издавна в летописях и актах называются церквами, построенными «клецки», «клѣцки», «клѢтцки», или, правильнее, «клѣтски», иными словами, как клети или избы[146]. Эта группа церквей – самая многочисленная, и притом «клетский» храм, по всей вероятности, является первичной храмовой формой. Возможнее всего, что именно эта форма, заимствованная у обычного жилища, была дана первым деревянным храмам на Руси по принятии христианства. Едва ли строители этих первых храмов видели каменный византийский храм или что-либо ему подобное, и по необходимости должны были приспособлять формы своих жилищ к новому назначению.
Наряду с часовнями, срубленными «клѣтски», встречаются и такие, которые имеют форму восьмигранника. Подобная часовня если бы даже она была лишена увенчивающего ее креста, остановила бы внимание своей формой, столь непохожей на обычные формы жилищ или их служб. Очевидно, строитель ее задался целью отметить церковное значение сооружения не одним только крестом на его вышке, но и самой формой стройки. Здесь каждый «венец» срублен «по-округлому», «в восьмерик», и вся «стопа» покрыта по способу, никогда не применяющемуся в избе, а именно, на восемь скатов, в виде палатки или шатра. Таких «шатровых» храмов на севере чрезвычайно много, и когда летописи или старинные акты упоминают о церкви этого типа, то всегда прибавляют: «древяна вверхъ». Этим определялось главное внешнее свойство храма – стремление вверх всей его центральной массы.
Какими образцами руководствовались строители первого такого храма, решить трудно, но с большим вероятием можно построить следующую схему происхождения и эволюции этого типа. Первые деревянные храмы, как мы видели, должны были по необходимости наследовать формы обычного жилья и рубились в виде клетей, «клеѣтски». С появлением каменных храмов плотники получили уже образцы, которым могли следовать, и естественно, что с этого времени они начали воспроизводить в дереве те из каменных форм, которые поддавались хотя бы приблизительному воспроизведению. Основная форма византийскаго храма – его четырехугольный массив – не представляла в конструктивном отношении ничего нового для русского плотника, так как эта же форма лежит в основе каждой избы. Гораздо замысловатее было повторить в дереве круглый купол и алтарные полукружия. Между тем отказаться от их округлого вида было тем труднее, что как раз на севере этим частям каменного храма уделяли особенное внимание, и как купол, так и восточные полукружия являлись как бы центральной мыслью зодчего, выливавшего здесь весь запас своего декоративного воображения. Надо думать, что «восьмерик» и был той деревянной формой, в которой плотнику хотелось передать впечатление круглого купола. Это тем более правдоподобно, что и алтарные полукружия стали обделываться как половины восьмигранников, потребовавших покрытия шатром. Особенно ясно это чувствуется в некоторых клинчатых храмах. Глядя на их алтарный гранник прямо с востока, видишь над ним высокую кровлю и щипец и получаешь впечатление почти шатровой церкви. Передать впечатление волнистой поверхности кровли первых каменных храмов, покрытых по аркам или «закомарам», плотник не мог, и несомненно, что он вынужден был крыть свой четырехугольный сруб на два ската. Однако вполне отрешиться от закомар ему не хотелось, и воспоминание о кружалах сохранилось в формах «бочек» или «кокошников» шатровых церквей. Присутствие последних, а также их покрытие чешуей косвенно подтверждает стремление плотника к подражанию формам каменного храма.
Когда появился первый шатровый храм, нельзя сказать даже приблизительно. Мы знаем лишь, что эта форма восходит к глубокой древности. Как раз древнейшие из сохранившихся до нас деревянных храмов Русского Севера принадлежат именно к этому типу восьмериков, и они так совершенны по своим пропорциям, что нужны были столетия для того, чтобы выковались эти стройные формы. И действительно, в летописи мы находим прямые указания на то, что эта форма существовала уже с незапамятных пор. Когда в 1490 году в Великом Устюге сгорела соборная церковь, срубленная в 1397 году, «древяна весьма велика», то, по просьбе соборных попов, великий князь велел Ростовскому владыке Тихону поставить вновь такую же. Однако церковь стали рубить не по старине, а «крещатой». «Устюжанам тот оклад стал не люб, и хотели они о том бить челом великому князю». Владыка не велел бить челом и обещал поставить церковь «круглу, по старине, о двадцати стенах», которую и срубили в 1492 году[147]. По весьма правдоподобной догадке И. Е. Забелина, 1397 год, быть может, не является первым годом, когда она получила «круглую», т. е. восьмигранную форму, ибо в этом году она была поставлена также на месте сгоревшей старой, срубленной в 1292 году, и тоже называлась «великой». По мнению покойного исследователя, «происходила как бы некоторая борьба между народной формой храма и его церковной формой, которая особенно поддерживалась и распространялась духовной властью. В деревянном зодчестве эта последняя форма имела оклад крещатый, который ростовский владыка хотел водворить и в Устюге. Но народ не пожелал этого и сохранил в неприкосновенности свою старозаветную шатровую форму»[148].
Шатровых храмов, рубленных восьмериком с самой земли, уцелело только несколько, тогда как огромное большинство их имеет в основании четверик, переходящий на известной высоте в восьмерик. Этот прием, однако, уже более поздний, и древнейшие из таких храмов не восходят дальше середины XVII века.
Каждая из этих двух основных групп деревянных храмов – клетских и шатровых – имела свое развитие, однако последнее обстоятельство только усложнило, но не изменило отличительных черт обеих групп.
Есть еще третья, довольно многочисленная группа великорусских храмов, но она по справедливости должна быть отнесена к ветви украинской архитектуры. Она появляется в Великороссии во время теснейшего сближения с Украиной, т. е. не ранее середины XVII века. В зависимости от своего внутреннего конструктивного устройства, храмы новой группы то приближаются к украинскому первообразу, то удаляются от него. В современных актах эта форма обозначается термином «четверик на четверике» или «восьмерик на четверике», что указывает на многоярусность сооружения в отличие от церквей избной формы – «клетских», а также шатровых – «древяных вверх». Такая форма была особенно в ходу в самом конце XVII и в начале XVIII века. Иногда чередовали четверики с восьмериками: внизу ставился четверик, на нем рубили восьмерик, потом снова четверик и опять восьмерик.
Кроме этих трех главных групп, есть еще три, вызванные к жизни, главным образом, запрещением строить шатровые храмы, – обстоятельством, произведшим целый переворот в каменной архитектуре XVII века и не замедлившим отразиться вскоре и на деревянном церковном зодчестве. Правда, запрещение это, исходившее из Москвы, далеко не всегда и не везде достигало своей цели, и в местах очень отдаленных от патриаршего ока народ упорно держался своих излюбленных форм и по-прежнему рубил церкви «вверх». Мы знаем много шатровых церквей, построенных уже в середине XVIII века. И только в тех случаях, когда никак нельзя было срубить церковь «по старине», ей давали новую форму. Эта форма была тем «освященным пятиглавием», которое усиленно проповедывалось тогдашними иерархами как единственно приличествующее православному храму. Его настойчиво рекомендовали для замены шатра, казавшегося, вероятно, недостаточно церковной, слишком произвольной и народной формой. Пятиглавие известно было русскому каменному зодчеству уже давно, но с XVII века оно становится почти обязательным. Когда в актах того времени речь идет о пятиглавой деревянной церкви, то про нее говорится, что она строена «на каменное дело».
Наконец, еще две группы вызваны, несомненно, стремлением к «преукрашенности» и вероятным желанием строителей дать что-либо оживленное взамен изгоняемого шатра. К первой из них надо отнести многоглавые церкви, довольно поздние по времени появления их на Руси, если не считать 13-главой деревянной Софии в Новгороде и каменных – Софии Киевской да Московского Василия Блаженного. Ко второй группе относятся церкви с очень живописным и оригинальным по форме кровельным покрытием «кубом», т. е. изогнутой четырехскатной кровлей с выпяченными боками и довольно грузной по пропорциям, «кубастой», по народному выражению. Эта всецело декоративная форма покрытия возникла, по всей вероятности, из комбинированных форм «бочки», которая служила одним из постоянных украшений шатровых церквей и применялась, конечно, с особенной любовью в дни гонения на шатры. Появление ее едва ли может быть отнесено ранее, чем ко второй половине XVII века.
Все перечисленные формы храмов повторяются до самого конца XVIII века, и если иной раз в них встречаются некоторые уклонения, то только самые незначительные. Это лишь отдаленные отражения тех вкусов, которые нарождались и исчезали на Москве, а позже и в Петербурге. Их быстрая смена не могла, однако, оставить слишком заметных следов на северных деревянных храмах, как произведениях чисто народных, устойчивых по своим традициям и приемам строительства. И все же в самом качестве строительных материалов, в их размерах, в мелочности декоративных украшений чувствуется уже та надвигающаяся враждебная сила, которая, в конце концов, прекратила наиболее значительную, самобытную и прекрасную область народного творчества. Чем дальше в глубь времен отодвигается памятник, тем более чувствуются простота и мощь его строителей. Когда стоишь подле древнего сруба, то не можешь отделаться от мысли, что эти поистине гигантские бревна, каких нынче ни в одном лесу не сыщешь, срублены не нынешними людьми, а великанами. В воспоминании встают циклопические постройки Греции и грандиозные сооружения Египта. Какая-то неведомая нашим дням могучесть чувствуется в них, но не одна физическая сила, а и сила духовная, мощь того религиозного духа, который подсказывал чудесные формы «преудивленныхъ» храмов и в благочестивом соревновании толкал строителей на созидание храмов-сказок, храмов-богатырей во славу Божию.
XVIII. Клетские храмы
Храмы, рубленные «клетски», разбросаны по всей Великороссии, но чаще всего они встречаются в центральных губерниях, не обильных, подобно северу, лесом. По своему плановому приему и сходству с избой храмы эти невелики размером и не требуют больших денежных затрат на свое сооружение. Простейший и, вероятно, древнейший вид храма состоял из одной центральной большой клети с двумя меньшими прирубами с востока и запада, стоявшими прямо на земле или, по-народному, «на пошве». Перекрытая кровлями на два ската, по подъему совершенно сходными с обычным подъемом кровель жилищ, и осененная крестом, эта постройка вполне удовлетворяла своему назначению со стороны чисто литургической, но слишком мало отличалась своей внешностью от обыкновенного жилья. Не доставало той видной и существенной части, которой в каменном храме являлся купол. Попытки дать этот купол или главу деревянному храму, устроенному «клетски», весьма разнообразны. Конечно, глава эта получила здесь исключительно символический и чисто декоративный характер, не будучи конструктивно-служебной частью здания. Она являлась скорее принадлежностью кровли, так как между ней и церковным помещением находился чердак и над клетями храма всегда устраивался потолок.
Главе всегда сопутствует шея, соответствующая цилиндрическому основанию каменного купола – его барабану. Как глава, так и ее шея покрывались в чешую. Образцом такого простейшего клетского храма может служить та небольшая, недавно сгоревшая церковка в Плесе на Волге, которую Левитан написал в своей известной картине «Над вечным покоем».
Соединение шеи главы с коньком двускатной кровли весьма разнообразно и часто представляет в миниатюре среднюю часть типичного для данной эпохи храма. Например, у той же Плесовской церкви в подножии шеи ее главки помещено было подобие купола или свода, перекрывающего четырехугольный постамент. Последний как бы имитирует главный корпус, рисовавшийся воображению строителя храма, и таким образом весь этот мотив является миниатюрным повторением городского храма XVIII века, – эпохи, к которой относится и сооружение Плесовской церкви[149]. Приблизительно так же водружена главка на кровле церкви в Синозерской пустыни Устюжского уезда Новгородской губернии. Разница лишь та, что в Плесовской церкви постамент низкий, тогда как здесь он высокий с перехватом, дающим впечатление двухъярусной церкви и имитирующим «четверик на четверике», – мотив конца XVII века. Более древним видом соединения главы с кровлей клетской церкви является применение небольшой «бочки» или деревянного «кокошника», представляющих в миниатюре характерную часть каменного храма, «закомару». Этот мотив часто встречается в Олонецкой губернии и по Онеге, где народ особенно тяготел к формам бочки и кокошника. Прелестное применение его мы видим в знаменитом Даниловом скиту, где он встречается над въездными воротами и повторяется на кровле часовни в деревне Березки, скитских выселках. Простейшим, а вместе с тем и древнейшим является прием укрепления шеи непосредственно на кровле. В этом случае она как бы врезается всем своим корпусом в конец крыши. Таким именно образом «насажена» шейка главы полуразвалившейся церкви в селе Монастырь Чердынскаго уезда Пермской губернии. По клировым записям, она построена в 1614 году и является едва ли не древнейшей из дошедших до нас клетских церквей[150]. Таким же образом врезались в кровлю шейки двух глав Богоявленской церкви в Елгомской пустыни Каргопольского уезда. Эта церковь принадлежит также к числу древнейших в России, ибо постройка ее относится к 1644 году[151]. Видоизменением этого приема служит устройство в подножии шеи главы части шатра, врезающегося в кровлю.
В дальнейшем своем развитии клетский храм получает «подклет», и таким образом помещение самого храма возводится в «горнюю клеть». Это вполне соответствовало назначению здания, ибо и в жилых домах лучшие, парадные места отводились верхнему этажу, или «горницам», тогда как низ шел под службы[152]. Взгляд этот сложился, по всей вероятности, под влиянием климатических условий, заставивших поднять жилища на целый этаж ввиду снежных заносов и затяжных половодий. На севере избы и до сих пор ставятся высокие, двухэтажные, и тем понятнее стремление строителей храма рубить его как можно выше. Естественно, что им хотелось выделить его среди окружающего жилья и вознести дом Божий над домами людей. Если церкви типа Плесовской отличались от изб и сараев только главками, то Синозерская, даже лишившись своих глав, не оставляла бы сомнения в том, что это – не обыкновенное жилище. Ее суровый силуэт и серьезные линии придают ей известную торжественность и важность. Будучи приподнята на целый этаж, она потребовала устройства особого крыльца, по своей конструкции совершенно тождественного с крыльцами жилищ, но, конечно, значительнее и наряднее их. Крыльцо Синозерской церкви срублено «на отлете», т. е. не прямо примыкает к стенам ее, а поставлено от них на некотором расстоянии. Лестница ведет сперва на особую площадку, стоящую на подклете, забранную со всех сторон и крытую. Такая площадка называется «рундуком». Отсюда уже идет другая лестница, тоже крытая, которая ведет в храм. Иногда крыльца прилегали и плотно к стенам, и тогда устраивались на два всхода с двумя рундуками по сторонам. Крыльцам храма соответствуют, как и в жилищах, сени, представляющие собой крытые галереи, заменившие паперти каменных храмов. Галереи эти, или, как их местами называют, «нищевники», так как в них помещаются нищие, примыкают к храму с западной стороны или же огибают его с трех сторон, оставляя открытыми алтарь и ближайшую к нему часть среднего помещения для молящихся.
Дальнейшее плановое развитие клетского храма заключается в увеличении той западной части его, которая когда-то служила притвором. Эта часть, носящая название «трапезной» или просто «трапезы» храма, является вторым помещением для молящихся, часто значительно большим, нежели первое, главное помещение, настолько большим, что являлась необходимость установки двух или даже четырех столбов для поддержки потолка. Еще больше усложнились клетские храмы с устройством при них «приделов», т. е. примыкающих к главному меньших храмов, составляющих с ним общую группу. Такой придел по облику своему действительно должен походить на отдельный храм, увенчанный главой с алтарем и трапезой или отдельным притвором, т. е. на законченное целое, примыкающее к главному храму. Такое условие чрезвычайно невыгодно для клетских храмов, представляющих по всему своему складу и строю законченное целое; но что и здесь возможны неожиданно красивые мотивы, показывает прелестная церковь в Осинове ІІІенкурского уезда, где удачно применен прием «двойней», – двух одинаковых смежных клетей[153].
Алтари клетских церквей бывают двоякой формы. Простейшие имеют вид четырехугольной клети, прирубленной к главной клети храма с восточной стороны. Более сложные прирублены в виде гранника о пяти наружных стенах. Такое устройство называется «по-круглому» и заимствовано так или иначе с алтарных полукружий каменных храмов.
Окончательное развитие клетских храмов заключается в придании их кровлям той формы, которая установила за ними название «клинчатых церквей», т. е. имеющих крышу в форме клина. Такова кровля упомянутой выше церкви в селе Спасе-Вежи близ Костромы. Среднее место между обычной кровлей и клинчатой занимают покрытия Успенской церкви в Усть-Паденге Шенкурского уезда[154] и Никольской церкви в селе Глотове Юрьевского уезда Костромской губернии[155]. Образование клинчатой формы, отличающейся от двускатного покрытия обыкновенной избы высоким подъемом конька, дающим острый угол, вызвано желанием строителей более отличить храм от сходных с ним жилищ, придав кровлям его необычную для жилища высоту. При устройстве крутого подъема кровли строители столкнулись с тем обстоятельством, что чем круче кровля, тем ближе подвигаются к стенам ее сливы, что, за отсутствием желобов, чрезвычайно невыгодно отражалось на нижнем основании клетей храма, подвергавшихся быстрому гниению от западавших атмосферных осадков. Стремление устранить этот недостаток заставило изобрести ту особую форму окончания верхних частей клетей, которая называется «повалом», от слова повалить. Повалы эти в клетских храмах образуются от постепенного удлинения верхних венцов западных и восточных стен клетей. Таким образом, верхние венцы северных и южных стен храма как бы сваливаются со стены, образуя дуговой подкарнизный выгиб, что и будет «повалом». Эти повалы служат основанием для устройства «полиц» или сливов, далеко отводящих воду от стен храма. Из перечисленных выше клетских церквей повал Усть-Паденгской церкви очень незначителен, несколько больше он у Егомской, еще больше у Осиновской и особенно велик в древней Монастырской. В небольших часовнях достигали ломаной формы кровли и без помощи сильных повалов, попросту захватывая под полицы части коротких стен. Такой прием мы видим в часовне села Вятчинина Соликамского уезда Пермской губернии, срубленной, видимо, в XVIII веке. Многогранная форма алтаря при высоком клинчатом подъеме кровли дает, в сущности, прототип шатровой церкви. Весьма возможно, что глаз древних строителей постепенно настолько привык к этой форме, что переход к церкви «древяной вверхъ» был для них нетруден и, вероятно, почти неприметен. Им должно было казаться, что новшества никакого эта форма не ввела.
Удачное применение повалов, сохраняющих от гниения основание храма, вызвало применение их и при устройстве галерей. Повалами здесь называются те огромные бревенчатые выпуски от прилегающих к галереям стен храма, которые служат основанием для нижнего венца галерей. Устроенные таким образом галереи кажутся висящими, прилепленными к стенам храма, что дает общей храмовой группе своеобразный и живописный характер. Такое применение повалов, освобождающих строителей от устройства особого подклета для галерей, встречается часто и в жилищах, особенно при устройстве холодных частей избы – сеней, крылец и т. п.
В заключение нужно упомянуть, что как бочечные части кровли, так и клинчатые состоят не из строительных частей, а представляют собой не что иное, как продолжающуюся рубку стен, где удлинением или укорочением соответствующих венцов дают верхней части клети ту или иную форму, как мы уже видели в Вятчининской часовне. Таким образом, кровля храма составляет со стенами одно монументальное целое, позволяя доводить их размеры до размеров гигантских. Купола и их шеи, как уже было упомянуто, всегда крылись в чешую, прямые же скаты, полицы и проч. крылись в два слоя с прокладкой бересты, или «скалы», обрезным «красным» тесом, называвшимся поэтому «подскальником». Нижним концам его придавали форму притупленного острия копья. Покрытие кровель железом и обшивка стен снаружи храма тесом есть явление весьма позднее, вызванное желанием сохранить ветшающий храм или сделать его теплым. При толстых 12-вершковых бревенчатых стенах обшивка тесом вновь выстроенного храма являлась бы ненужной роскошью, особенно если принять во внимание трудность приготовления теса без помощи продольной пилы.
XIX. Шатровые храмы
На севере, богатом великолепным строевым лесом, больше всего был в ходу тип церкви, называемой в летописях и актах «древяна вверхъ». Церкви эти обыкновенно очень велики по объему и достигают нередко чрезвычайной высоты. Вся сущность строительного приема, характеризуемого термином «древяна вверхъ», заключается в устройстве главного помещения для молящихся в виде башни. Кровельное покрытие такой башни, устроенной «кругло», т. е. гранником, неминуемо образовывало форму гранника же, имеющего почти всегда вид восьмискатной пирамиды, увенчанной главой. Такая форма получила название «шатра». Высокий подъем шатра, подобно клинчатому покрытию, также требовал повалов и полицы для отвода влаги.
Шатровый храм значительно отличался от клетских и своей высотой, и своим сильно подчеркнутым стремлением вверх. Изумительно, как красива, до чего проста и рациональна и как обдуманна эта глубоко национальная форма храма. Сохраняя традиционные три части, – алтарь, главное помещение и трапезу, – планы шатровых храмов имеют одно существенное отличие от планов клетских, а именно, главная часть храма образует восьмиугольник. Преимущество такой формы перед четырехгранником заключается прежде всего в возможности значительно увеличить вместимость храма при употреблении бревен даже гораздо меньшей длины, нежели те, которые нужны для четырехгранника. Затем устойчивость восьмигранного сруба несравненно значительнее, как при неравномерной осадке здания, поставленного прямо на «пошву», так и в смысле сопротивления постоянным северным ветрам. То же можно сказать и про шатровую кровлю. В особенности выгодна эта форма при сопротивлении ветрам, тогда как широкая сторона кровель клетских церквей по своему положению на севере и юге находится в условиях, чрезвычайно неблагоприятных. Но самое важное преимущество шатровых церквей заключается в их центральном приеме, позволяющем придавать храму крестообразный вид, непринужденно окружать его приделами, трапезными, галереями и придавать бочками и кокошниками всему этому необыкновенно живописный и грандиозный вид.
Плановое развитие шатровых храмов шло тем же путем, как и клетских. Первичный прием состоял в делении храма на три части, из которых самая обширная, восьмигранная, помещалась в центре, а с востока и запада к ней прирубались два четырехгранника для алтаря и притвора. Таково устройство Георгиевской церкви в Вершине на реке Верхней Тойме Сольвычегодского уезда. Построенная в 1672 году[156], она является одной из самых стройных церквей по всей Северной Двине, притом она сохранила до наших дней свой первоначальный облик. Этот тип шатрового храма надо признать наиболее древним, ибо таким же точно образом срублена и более древняя церковь Владимирской Божией Матери в Белой Слуде Сольвычегодского уезда. По клировым записям она построена в 1642 году и отличается от предыдущей церкви устройством особой галереи, огибающей ее с запада и захватывающей северную и южную стены восьмерика, в которых прорезаны двери. Иногда галереи эти заменялись рублеными помещениями, конечно, в целях увеличения вместимости. Такое помещение устроено вокруг обычного западного прируба у церкви Николая Чудотворца в селе Панилове на Северной Двине, в Холмогорском уезде. Церковь эта еще древнее Белослудской и, быть может, древнее всех церквей, дошедших до нас в безусловно нетронутом виде. Она была освящена в 1600 году и, вероятно, срублена в 1599 году[157].
Нет возможности передать то исключительное впечатление, которое она производила. Покривившаяся, с выпяченными кое-где бревнами, она грозила рухнуть при малейшем порыве ветра, и было жутко стоять в ветреный день подле ее скрипевших стен. Но уходить от них не хотелось, как не хотелось покидать и ее внутренних помещений, если удавалось забраться в них. Ее необычайная подлинность странным образом манила к себе, почти гипнотизировали ее никем никогда не порченные стены, древний лемех и все еще слюдяные оконца. Недавно она была разобрана до основания и сложена вновь, причем былое ее очарование, в значительной степени основанное на гипнозе подлинности, неминуемо должно было исчезнуть[158].
В этом же типе и Сретенская церковь в Красной Ляге Каргопольского уезда, построенная в 1655 году. Восьмерик ее только несколько более вытянут в вышину и удлинен шатер, к тому же она лишена своей живописной некогда галереи и крыльца, следы которых еще можно видеть по гнездам в срубе. Кроме того, алтарь у нее раздвоен посредине, образуя как бы два прируба[159].
Изумительно строги, почти суровы в своей величавой простоте эти великаны, вросшие в землю, как бы сросшиеся с нею. Окруженные древними столетними елями, эти храмы часто и сами кажутся издали такими же елями, только еще могучее, еще стройнее высятся их верхи из лесной чащи. С окружающей природой они действительно составили одно неразрывное целое, притом далеко не в одном только фигуральном значении слова: сама природа и позволила, и заставила так рубить храмы, чтобы над ними проносились века. Идея вечности и необъятности Церкви Христовой выражена здесь невероятно сильно и до последней степени просто. Простота очертаний достигла в них высшей художественной красоты, и каждая линия говорит за себя, ибо она не принужденна, не надуманна, а безусловно необходима и логически неизбежна. Как великолепны пропорции частей, как разумны и очаровательны декорации, нужные для выразительности храма!
Храм, с основания до главы, со своими жизненно необходимыми повалами, со своими священными бочками алтаря и трапезной, со своим величественным шатром, – весь срублен из расширяющихся или суживающихся венцов, образующих эти формы. Как, в сущности, проста и как монументальна их вековая незыблемость. Украшения до того просты, что на первый взгляд кажется, будто их и нет совсем. Ни одной назойливой, вульгарной, шокирующей черточки. Чешуя-лемех сплошь покрывает главу, шею, шатер и бочку и своей дробностью прекрасно оттеняет мощность срубов, украшая и смягчая стремительность уходящей вверх кровли[160]. Обрезные концы «полицъ» и «спусков» кровель, умеренная декорация служебных частей, главным образом крылец, – вот все, что художник зодчий разрешал себе приукрасить. И здесь он обнаруживал поистине редкостное чувство сочных пятен, которых достигал, мастерски играя эффектами света и теней. Он часто пользовался пленительной неожиданностью ракурсов и всегда искал красивых силуэтов. Каким уверенным рисунком он владел, видно на изящном, прямо бесподобно нарисованном шатре небольшой часовни Георгия Победоносца на реке Ерге, в Среднепогостском Сольвычегодского уезда.
Дальнейшее развитие шатровых церквей состояло в применении шатра к обычному плану клетских церквей. Восьмигранный сруб в этом случае подымается на высоту потолка помещения и покоится на четверике. Образцом этого типа шатровых церквей может служить церковь Дмитрия Солунского в Верхней Уфтюге Сольвычегодского уезда. Идея башни здесь сохранена, но прием получил уже характер чисто декоративный. Шатер уже не поражает своей грандиозностью, он невелик благодаря размерам нижнего квадратного основания. Нередко церкви этого типа бывали очень небольшими, как, например, церковь Климента папы Римского, в Шуе Кемского уезда, построенная, по клировым записям, в 1787 году. Однако иногда строителям хотелось придать храму величественность, что заставляло нередко удлинять как четверик, так и восьмерик, и даже самый шатер. Это приводило к таким вытянутым, почти столпообразным сооружениям, как церкви в Малой Шальге Каргопольского уезда, в Почозере Пудожского уезда или в Поче Тотемского уезда.
Приспособив план клетского храма под шатровый прием и придав ему для увеличения вместимости обширную трапезную, строители приспособили и многогранный алтарь, удержав довольно остроумно покрытие его бочкой, всегда сопутствующей шатру. Прекрасным образчиком этого типа шатрового храма может служить церковь Петра и Павла в Пучуге Сольвычегодского уезда. Многогранный алтарный прируб имеет и церковь в Верхней Уфтюге, но он покрыт на скаты, и только верх его кровли снабжен декоративной бочечкой с главкой. Несколько ближе к приему Пучужской церкви стоит бочечное покрытие алтарного гранника холодной церкви в селе Поче Тотемского уезда, построенной в 1700 году[161]. Благодаря, однако, сложной конструкции всего восточного прируба, как бы разделенного средним перехватом на два самостоятельных срубика, соответствующих двум престолам, кровельная бочка кажется слишком случайной и конструктивно недостаточно убедительной.
Тот же прием бочечного завершения алтарного пятигранника вылился в форму, вполне законченную и совершенную, в Пучужской церкви. Как и все шатровые храмы с квадратным основанием, церковь в Пучуге очень поздняя, даже наиболее поздняя среди них, ибо, по клировым ведомостям, она построена в 1788 году. И все же, несмотря на эту исключительно позднюю дату, она отличается замечательной стройностью и соразмерностью частей, и во всем ее облике как будто живет еще тот суровый, архаический дух, который чувствуется в древних храмах, рубленных восьмериками с самой земли. Почему этот исконный тип постепенно стал вытесняться восьмериком на четверике, сказать с безусловной определенностью трудно. Вероятнее всего, что понемногу начинала сказываться экономичность, а также и влияние Украины, откуда массами перекочевывали на север монахи «со всѣм монастырскимъ строенiемъ и животами», гонимые упорным преследованием доминиканцев[162]. Эти гонения, особенно сильные в первой четверти XVII века, не совсем прекратились и с занятием в 1633 г. Киевской митрополичьей кафедры знаменитым Петром Могилою, усердным ревнителем православия и непримиримым врагом унии. Киевский воевода Ян Тышкевич, ярый ненавистник православия, доставлял немало хлопот Могиле, когда последний задумал вновь отбирать от униатов захваченные ими в свое время монастыри и церкви, в числе которых были и Киевский Софийский собор, и Выдухбицкий монастырь[163]. Киевские беглецы направлялись не только в ближайшие московские земли, но забирались и далеко за Москву, поднимаясь на Крайний Север и заселяя Архангельский край. Естественно, что их тянуло к своим стародавним формам, а как раз прием восьмерика на четверике занимал одно из самых видных мест в зодчестве Украины. В пользу такого предположения говорит и то обстоятельство, что самые ранние церкви этого типа не восходят далее третьей четверти XVII столетия. Одной из древнейших среди них является Троицкая церковь в Шеговарах Шенкурского уезда, построенная в 1666 году.[164]
В ІІІеговарской церкви, такой же чрезмерно вытянутой в вышину, как и церковь в Малой Шальге, есть еще одна новая особенность, до того не встречавшаяся. Она касается не самой конструкции ее, а только особого декоративного приема, вызванного стремлением к «приукрашенности» и получающего с этих пор чрезвычайную популярность. Это украшение четырех угловых граней восьмерика небольшими, исключительно декоративными бочками, или так называемыми теремками. Восьмерик ставился на четверик всегда таким образом, что четыре из его восьми стенок совпадали с четырьмя стенами четверика и служили как бы их непосредственным продолжением. Четыре других стенки восьмерика рубились прямо на углах четверика, и на образуемых благодаря этому четырех угловых выступах водружались теремки. Теремки эти были особенно в ходу по Онеге и в Олонецком крае. Они скромно скрашивают суровую простоту деревянных храмов и чрезвычайно живописны на древних бревенчатых стенах, не обшитых еще тесом. Такой была еще недавно церковь Климента папы Римского в селе Макарьинском на реке Коже, впадающей в Онегу. Она построена в 1695 г. и в настоящее время уже обшита тесом, значительно убавившим ее обаяние[165]. Колокольня ее украшена такими же теремками и построена, вероятно, одновременно с церковью, но ее древний шатер заменен был в начале XIX века куполообразной крышей с модным тогда шпилем.
До какой степени излюблены были в Олонецком крае теремки, видно по изображению Александро-Свирского монастыря, находящегося на одной иконе XVIII века[166]. Обе церкви и колокольня здесь сплошь унизаны такими теремками, придающими всему монастырю какой-то сказочный вид.
Дальнейшее развитие плана шатровых церквей заключается в устройстве приделов. Последние прирубались к главному храму весьма разнообразными способами. Иногда к первоначальному алтарному граннику прирубался с северной стороны еще один гранник, служивший придельным алтарем, а самый придел помещался в небольшом прирубе у северной стены четверика. Этот прием мы видим в Воздвиженской церкви в селе Шелексе Онежского уезда, построенной в 1708 году.[167] Однако здесь в самой конструкции чувствуется некоторая случайность, нет единства и законченности композиции. В этом отношении несравненно остроумие, конструктивно-логичнее и убедительнее тот прием, который мы видим во Введенской церкви села Ростовского Шенкурского уезда. Она построена уже очень поздно, в 1761 году, но в ней жив еще дух древнего зодчества, и она, как и Пучужская, кажется принадлежащей времени более раннему[168]. ІІридел был задуман здесь с самого начала и вошел в композицию храма уже при рубке его. Этим объясняется удивительная связанность, как бы органическая слитность его с церковью. Он прирублен к северной стене и ничем не отличается от восточного и западного прирубов[169]. Однако эта церковь, при всей ее конструктивной красоте, все же однобока в своем плане. Для достижения полной симметрии и совершенной законченности этого типа оставалось только ввести еще один придел с южной стороны, и тогда в плане получилась бы фигура греческого равностороннего креста. Такие церкви действительно появились, и прекрасный образец их мы имеем в отлично сохранившейся Вознесенской церкви в селе Конецгорье Шенкурского уезда. Обе последние церкви стоят на берегу Северной Двины, невдалеке одна от другой, и каким-то чудом до сих пор их бревенчатые стены еще не обшиты. Конецгорская церковь построена несколько раньше Ростовской – в 1752 году[170], но само собой разумеется, что как та, так и другая должны быть рассматриваемы как известные типы. Слишком обдуманы и неподражаемо конструктивны все приемы их сложной рубки, чтобы все эти поистине совершенные формы могли вырасти сразу и по капризу случая.
Крестообразный план Конецгорской церкви имеет в центре креста четырехугольник, но более древние храмы, рубленные восьмериками, с самого основания должны были при той же системе двух прирубов с севера и юга дать новый тип креста с восьмигранником в центре. Таков план церкви Рождества Богородицы в селе Заостровье Шенкурского уезда, на Северной Двине. Она построена в 1726 году на месте розобранной ветхой церкви 1614 года и по всей вероятности срублена была в общих чертах в типе прежней[171]. Это происходило очень часто в тех случаях, когда ставилась не новая церковь, а разбиралась старая. Близкая к ней по типу церковь стоит на берегу речки Кушты в монастыре Александра Куштского, близ села Устья на Кубенском озере, в Кадниковском уезде. Ее восьмерик не так обширен, как у Заостровской церкви, вследствие чего все ее четыре прируба сходятся в углах вместе и образуют в плане чистый равносторонний крест. Есть данные, указывающие на то, что эта церковь может не только служить образцом древнейшего крещатого храма, но является, быть может, и вообще одной из древнейших сохранившихся шатровых церквей, ибо построение ее с большим вероятием можно отнести к половине XVI века[172]. Более упрощенный тип подобного храма мы видим в церкви Николая Чудотворца в Шуе Кемского уезда, построенной в 1753 году[173].
Такой же ясный крест мы видим в плане церкви Рождества Богородицы в селе Верховье Тотемского уезда. Она изумительно проста в своих строгих очертаниях, причем сохранилась на редкость хорошо, несмотря на свою глубокую древность. Клировых записей о времени ее постройки не сохранилось, по местным же преданиям, она существует уже 400 лет, т. е. была срублена в конце XV или начале XVI века. Само собой разумеется, что полагаться на «предания» по меньшей мере рискованно, но что этот тип крещатой церкви существовал уже в XVII веке, не подлежит никакому сомнению, ибо он встречается в альбоме Мейерберговских рисунков. Совершенно такая же церковь, только без маленьких шатриков и с прорубами, крытыми на два ската, зарисована у него в Коломне – селе, расположенном в 21 версте от Вышнего Волочка при озере Коломне[174]. Едва ли будет ошибочным отнести и церковь в Верховье к XVII веку, притом вернее всего к его концу. На эту мысль наводит кровельное покрытие его прирубков, устроенное в виде «епанчи», как называлась плоская шатровая форма крыш. Каждая такая епанча завершается здесь оригинальным шатриком, осененным главкой с крестом. Нельзя не отметить в этой прелестной церкви своеобразную декорацию соединения восьмигранника среднего шатра с крещатым срубом.
Величественная и необыкновенно цельная, компактная форма того крещатого храмового типа, образцом которого может служить Заостровская церковь, не дает, однако, достаточной выразительности приделам, которые являются только органической частью слитного целого с четвериком. Эта форма в сущности больше подходила к крестообразной, по плану двухпридельной церкви, к такой, как, например, Успенская церковь в Суланде ІІІенкурского уезда, построенная в 1667 году[175].
Здесь как нельзя более удобно было применять и излюбленное пятиглавие, которое со времени патриархов так настойчиво рекомендовалось высшими духовными властями. Гораздо более выразительны приделы, находящиеся не в такой тесной связи с главной частью храма и производящие впечатление как бы самостоятельных храмов, независимых от центрального. Таково устройство Успенского собора в Кеми, состоящего из главного центрального шатрового храма, – восьмерика на четверике, – и двух таких шатров с северной и южной сторон. Кемский собор построен в 1714 году, но надо думать, что многошатровая система существовала значительно раньше[176]. Самостоятельное значение приделов несколько иначе подчеркнуто в одной церкви, стоящей близ Каргополя и относящейся также к началу XVIII века. Здесь приделы срублены позади главного храма и покрыты четырехскатными кровлями, увенчанными главками. Они появились, несомненно, не одновременно с самой церковью, вероятно, не ранее второй половины XVIII века. Ниже, при рассмотрении «кубоватых» храмов, мы увидим еще другие варианты самостоятельных приделов.
Из всех рассмотренных приемов, сводившихся к увеличению центрального помещения шатрового храма при помощи различных пристроек, наиболее древним является прием квадратного прируба, покрытого бочкой. Мы видели его на всех древнейших церквах, какие сохранились до нас, – на ІІаниловской, Белослудской, Вершиногеоргиевской и Куштской. Если верить клировым записям, то на далеком севере сохранилась церковь, которая на целое столетие старше Паниловской, это церковь священномученика Климента в посаде Уна Архангельского уезда. Клировые сведения, имеющие на этот раз характер скорее преданий, нежели точных записей, определенно говорят, что она построена в 1501 году. Существующие ныне два придела с северной и южной стороны устроены только в 1871 году, когда над соответствующими бочками водружены были две главки и по бокам алтаря прирублены низкие помещения для престолового жертвенника и диаконника[177]. Но самый храм, несомненно, относится к глубокой древности и весьма вероятно, что именно к XVI веку. Как и Паниловский, он также имеет прирубы, перекрытые бочками. Последние получили здесь в высшей степени своеобразное развитие благодаря тому, что каждая из них расслоилась на две бочки, причем ближайшая к центру несколько приподнята, образуя как бы ступень. Несколько иной прием бочечного расслоения мы видим в Успенской церкви в Варзуге Кольского уезда, построенной в 1674 году. Тогда как в Унской церкви расслаиваются концы самого крещатого сруба, подготовляя место для верхних бочек, в Варзуге расслаивание произведено в одних лишь бочках.
Обе эти церкви принадлежат к числу самых замечательных, какие создал север. Правда, они не дошли до нас в своем первоначальном виде, и если Варзужская только обшита и сохранила в сущности неприкосновенным всю суть своего былого облика, то Унская дошла уже со значительными изменениями. И все же она и до сих пор производит непередаваемое словами впечатление. Она и теперь еще изумительно стройна, и теперь неподражаемо прекрасен весь ее силуэт, и от всей ее удивительно архитектурной массы веет торжественным, великим покоем, который есть только в самых совершенных созданиях монументального искусства. В высшей степени важное значение для истории русского искусства представляет и церковь в Варзуге. Неудивительно ли, где-то в глуши далекого севера, на Кольском полуострове неожиданно встретить храм, до такой степени близкий по идее и формам замечательному каменному храму Вознесения в царском селе Коломенском под Москвой! Жаль, что храм этот лишен галереи, охватывавшей его некогда с трех сторон, и жаль, что недавняя обшивка тесом не сохранила нам всей чистоты его форм и линий. Будь он в своем былом виде, сходство его с Коломенским храмом еще резче бросалось бы в глаза и последний казался бы прямой его копией.
К числу крестообразных церквей, и притом последней стадии их развития, нужно отнести и Троицкую церковь в посаде Нёнокса, где группа из пяти шатров подчинена «освященному пятиглавию». Построенная в 1729 году[178], она общей группой своих шатров совершенно уничтожает выразительность двух ее приделов, алтарные прирубы которых, покрытые бочками, как-то теряются и стушевываются в целой композиции храма.
Стремление придать шатровому храму вид пятиглавого, привело к особому приему обработки «верха» храма, состоящему в том, что у подножия шатра прирубались четыре бочки, расположенные по странам света. Эти бочки предназначались исключительно для того, чтобы нести главки, и уже никакой служебной роли не исполняли. Таков собор Рождества Богородицы в Мезени, построенный в 1714 году[179]. Бочки, облепившие шатер, здесь так же чисто декоративны, как и простые теремки. Мало того, декоративен и самый шатер, так как ни к нему, как к главной кровле храма, примыкают бочки, а он сам покоится на них. Этот прием известен под названием «шатра на крещатой бочке».
Достигнутое пятиглавие, при простом плане клетской церкви, не совсем, однако, удовлетворяло порядку размещения глав, которые поставлены здесь не по углам основной квадратной массы, как это принято в древних каменных храмах, а по осям и по странам света. Поправка, внесенная в эту область, привела к новому приему размещения бочек уже не по осям четырехугольника, а по его диагоналям. Такой тип мы видим в церкви Дмитрия Солунского в Челмохте Холмогорского уезда, построенной в 1685 году[180]. Эта замечательная церковь давно уже обшита тесом, благодаря чему прекрасно сохранилась, причем самая обшивка производилась в старину не так, как в новейшее время. Прежде обшивали «в притес», т. е. прибивали одну тесинку непосредственно подле другой, тогда как нынче чаще обшивают «в закрой», накрывая верхнюю часть доски нижним краем следующей, что значительно более искажает чистоту линий и форм. При прежних обшивках ничего не искажали, – ни рисунка шатров, ни формы бочек, ни окон, которые в Челмохотской церкви Дмитрия Солунского остались такими же крошечными, какими были и встарь. Правда, как шатер, так и главки и бочки потеряли свою чешую, и бочка главного алтарного прируба не имеет главы, оставшейся только на придельном, но все же и в нынешнем своем виде церковь эта производит чрезвычайно своеобразное впечатление. Совершенно нетронутой она осталась внутри, где особенно интересна трапеза. В другой церкви в той же Челмохте, освященной в 1709 году[181] во имя Рождества Богородицы, бочки поставлены снова не по осям четырехугольника, а по диагоналям. Она гораздо хуже по пропорциям, имеет на алтарном выступе несоответственно громоздкую бочку, и все окна ее расширены.
Имея план клетских церквей, пятиглавые шатровые храмы имели и развитие, подобное клетским. При устройстве приделов встречалось то же неудобство, что и у тех, как мы видим в Мезенском соборе, где декоративный верх придела тесно примыкает к северной стене храма, вызывая так называемые затеки в своей кровле. И тот же остроумный прием, который дал «двойню» клинчатаго храма в Осинове, привел к новому решению, еще более простому и примитивному, вылившемуся особенно ярко в прекрасном Троицком храме села Лампожни на Мезени, построенном в 1781 году[182]. В главной части храма поставлен посредине столб, как бы разделивший все помещение на два совершенно одинаковых придела, каждый со своим отдельным алтарем, но одним общим иконостасом. Алтарная «двойня» отлично выражает идею внутреннего устройства и своими восемью стенками чрезвычайно разнообразит и красит суровую внешность храма. Он сохранился в нетронутом виде, но сильно осел, и дни его сочтены.
Из группы шатровых пятиглавых храмов заметно выделяется своим богатырским видом превосходно сохранившийся храм-великан в Юромском-Великодворском Мезени. Он освящен в 1685 году в честь Архангелов Михаила и Гавриила[183]. Храм этот – один из наиболее строгих и в то же время стройных, какие были созданы на Русском Севере. Изумительно найден силуэт его главной части с бочками, глядящими по сторонам света, а его крыльцо «на отлете» – одно из живописнейших, сохранившихся от подлинно живописной северной старины. Материал, из которого срублен этот гигантский храм, «кондовая лиственница», поражает своими размерами, и есть бревна, имеющие аршин толщины и больше.
Другой деревянный храм в Великодворском – Ильинский, построен, по клировым записям, в 1720 году и отличается интересным устройством своего придела в честь апостолов Петра и Павла. Как храм, так и его придел, очень заметный и выразительный, представляют оригинальное сочетание двух шатровых типов – «восьмерика на четверике» и «бочечного».
Бочка была настолько излюбленным приемом в деревянном церковном зодчестве, что существовало, вероятно, немало еще других приемов соединения бочки с шатром. Один такой прием мы видим в путешествии Пальмквиста по России в 1674 году, на рисунке, изображающем какую-то деревянную церковь под Москвой с загадочной подписью: Micholskij Monaster. Быть может, это церковь в Николо-Угрешском монастыре.
Покрытие главного четверика храма произведено при помощи шатра и бочек, но последних здесь уже не четыре, а целых двенадцать, расположенных в три яруса, один над другим. Эти бочки играют тут роль таких же кокошников-теремков, какие мы видели в замечательной церкви в Варзуге. Надо заметить, что рисунку Пальмквиста можно вполне доверять, так как он был инженером и отличался большой точностью как раз в своих архитектурных набросках.
XX. «Кубоватые» храмы
Трудно сказать, что вызвало появление того особого покрытия четырехгранного храма, которому присвоено название «куба». «Кубоватые» храмы встречаются главным образом в Онежском крае, и древнейшие из них не восходят дальше половины XVII века. Одной из причин, повлиявших на возникновение этой формы, было отчасти и известное запрещение строить шатровые храмы. Отказаться окончательно и навсегда от шатра, слишком заветного и дорогого для северянина, строители были не в силах, и с половины XVII века заметно лихорадочное искание новых форм, так или иначе напоминающих и заменяющих шатер. Уже и бочечно-шатровые формы были заметной уступкой упорному давлению, шедшему из Москвы, но все же шатер был до известной степени спасен ценой пятиглавия. И народ полюбил этот новый храмовый тип, так как и шатер был цел, и бочки давно уже были ему близки и дороги. «Куб» явился, в сущности, еще более ловкой подменой шатра, окончательно усыпившей недреманое око взыскательных архиереев. Подтверждением такого предположения может служить то обстоятельство, что самая древняя из сохранившихся кубоватых церквей – церковь Параскевы Пятницы в Шуе Кемского уезда, построенная в 1666 году[184], – имеет лишь одну главу, помещенную на сильно вытянутой верхушке самого куба. Издали эта изящная церковь кажется почти шатровой.
Такой одноглавый куб есть еще на Богоявленском приделе Троицкой церкви в Подпрожье Онежского уезда, построенной в 1725 году. Однако он уже сильно приплюснут и не напоминает шатра в такой степени, как Параскевинская церковь в Шуе. Это объясняется, быть может, сравнительно более поздним временем его постройки[185]. Одноглавая форма куба, несомненно, более логична, нежели пятиглавая, так как в ней еще определеннее, нежели в шатре, выражается масса купола, являющегося, в конце концов, исходной точкой той и другой формы. Возможно, что самый куб вырос из комбинации бочки и шатра и, как форма наиболее близкая к куполу, вероятно, вполне удовлетворял духовные власти. На его образование могли оказать известное влияние и украинские мотивы, впервые в это время появляющиеся на севере. Широкое применение куба объясняется и, помимо указанных причин, вероятно, большей простотой строительных приемов. Здесь не нужна рубка по-круглому, более хлопотливая, не нужна и аккуратность, требуемая при рубке громоздких шатров. Правда, самая округлость куба довольно «заделиста», как говорят плотники, но и она несравненно проще, например, устройства соединений бочек с шатром в шатровом пятиглавом храме. Куб увенчивает почти всегда только храмы, рубленные четвериками, и исключения здесь в высшей степени редки. Таким редчайшим исключением является грандиозный храм Николая Чудотворца в Зачачье Холмогорского уезда на Северной Двине. Он построен в 1687 году и по плану, по рубке стен его мощного восьмерика и по широкому размаху совершенно тождествен с лучшими восьмериковыми храмами – Ианиловским и Вершиногеоргиевским. Но вместо шатра восьмерик его неожиданно завершается восьмигранным же «кубом», грани которого в верхней части постепенно переходят в круглую длинную шею, увенчанную главой. Едва ли можно допустить, что эта красивая, но слишком прихотливая и жеманная форма современна суровым архаическим стенам храма. Церковные клировые записи дают некотрое объяснение этого загадочного куба, явно навеянного той формой покрытия украинских церквей, которая известна под именем «бани». Оказывается, что в 1748 году в «верх» церкви ударила молния и расщепила его, не произведя, однако, пожара. Этот «верх», т. е., несомненно, шатер, был тогда же отстроен заново и тут-то, конечно, и получил свою затейливую форму[186].
Установка на кубе пяти глав не представляет никаких затруднений и притом легко исполнима согласно установившемуся порядку, т. е. по углам храма. Недаром кубоватые храмы обыкновенно пятиглавы, по крайней мере, в своей главной центральной массе. Такое пятиглавие мы уже видели в Троицкой церкви Подпорожья; пятиглавы и церкви Петра и Павла в Вирме Кемского уезда и Вознесения в Куширеке Онежского уезда. Первая из них построена в 1759 году[187] и довольно неуклюжа по формам, еще больше обезображенным грубой обшивкой, вторая почти на целое столетие древнее и, по клировой ведомости, построена в 1669 году[188]. Она так же обшита, хотя несколько и лучше, и до сих пор не утратила своей стройности. Все ее детали, вне всякого сравнения, красивее, чем в Вирмской церкви. Угловые главки кубоватых храмов по большей части производят впечатление случайных декоративных придатков, не связанных с формой самого куба. В зависимости от большего или меньшего архитектурного инстинкта строителей главки то приткнуты так явно нелепо, как в Вирме, то при помощи особых кокошничков у подножия шей, как мы видим в Троицкой церкви Подпорожья, дают некоторую иллюзию хоть какой-нибудь логичности и конструктивности. Намерение симулировать последнюю еще яснее видно в Кушерецкой церкви, где все главы, – как средняя так и боковые, – как бы покоятся на кокошниках или маленьких бочках-теремках.
Удобство применения к кубу пятиглавия способствовало дальнейшему развитию этого приема. Уже пятиглавие, примостившееся по углам, является переходом к многоглавию – конечной мечте благочестивых строителей. Пятиглавый куб при крестообразной форме плана дает уже такую оживленную группу девяти куполов, какую мы имеем в замечательной Преображенской церкви в Чекуеве Онежского уезда, построенной в 1687 году[189]. Еще своеобразнее другая девятикупольная церковь – Владимирская в Подпорожье. Она построена в 1745 году[190] по такому же крещатому плану, но нижние ее главки врезаны не прямо в бочки, как в Чекуевской, а приподняты посредством шатров, на которые насажены шейки. Благодаря этому нижние главы теснее связались с общей группой куполов, и многоглавие церкви получило особенную выразительность.
Есть попытки достигнуть многоглавия и на самом кубе, как мы видим в большой церкви села Бережно-Дубровского Каргопольского уезда, построенной в 1678 году[191]. На кубе срублены «по странам света» четыре бочки, и на каждой из них насажено по главке, что вместе с угловыми и центральной главами дает девять глав, живописно разбросанных по кубу. Пусть форма «куба» только декоративна, пусть она не имеет никакого конструктивного оправдания, но отказать ей в живописности нельзя. Она особенно уместна там, где является мотивом, объединяющим сложные группы церквей, – целые погосты, кажущиеся сказочными затейливыми городками с несколькими десятками глав. Таков погост в посаде Турчасово Онежского уезда. Преображенский девятиглавый храм этого погоста построен в І786 году в типе Кушерецкого, Чекуевского и других кубоватых храмов, Благовещенский же (1795 г.) интересен по своему оригинальному плану, очень выгодно подчеркивающему самостоятельность двух его приделов[192]. Прием этот в общем напоминает прием двух епанчевых приделов в селе Павловском. Вместо епанчи они крыты кубами, притом сравнительно редкой одноглавой формы.
Необыкновенно суровое впечатление должны были производить такие сложные погосты в старину, когда все церкви стояли еще без тесовой обшивки. Теперь их нет уже больше, но лет 20 тому назад они местами еще доживали свой век и один из них – в селе Шуе Кемского уезда. В. В. Суслову довелось еще видеть и сфотографировать.
XXI. Ярусные храмы
Название «четверик на четверике», присвоенное храмам, рубленным в несколько ярусов, совсем не означает, что ярусы все четырехугольны. В старинных актах тот же плотничий термин применяется и в тех случаях, когда на четверике стоит один или несколько восьмериков, или даже совсем нет четвериков, а одни лишь восьмерики. Под ним скрывается понятие о двух или нескольких клетях, поставленных одна на другую, причем каждая верхняя несколько меньше по ширине, нежели находящаяся под нею. Форма эта пришла с юга, из Украины и, акклиматизировавшись, приспособилась к великорусским плановым приемам. В своем зачаточном виде она была уже знакома северянам, рубившим шатровые храмы приемом восьмерика на четверике. Правда, мы не знаем ни одной шатровой церкви этого типа, которая была бы построена раньше второй трети XVII века, и возможно, что и тут уже сказалось отдаленное влияние Украины. Что касается чистых ярусных форм с явно украинским характером, то они получили очень большое распространение в конце XVII и особенно в XVIII веке. Чаще всего этот тип встречается в средней полосе России или на юге Великороссии, на севере же он попадается сравнительно редко и то, главным образом, лишь в применении некоторых строительных приемов ярусности.
Причиной такой распространенности украинских форм служило, как мы уже видели, массовое переселение с юга беглецов, искавших спасения от гнета слишком усердствовавших доминиканцев. Но не одни только беглецы монахи и низшее духовенство потянулись в московские пределы, а появились и представители высшего духовенства. Назначение на важные епископские кафедры украинцев было, начиная с Петра I, обычным явлением, и в течение первых четырех десятилетий XVIII века мы видели, например, в Холмогорах и Архангельске исключительно только архиереев из южноруссов и западноруссов. Они говорили и писали на языке своей родины, и их резолюции и замечания пестрят латинскими фразами и такими выражениями, как «шкода», «чым», «з памяти вибылося», «зайшло в забвение» и т. п. Они окружали себя своими земляками и вносили даже в совершение самого богослужения обычаи своей родины, образовавшиеся в свою очередь под влиянием католицизма. Преосвященному Варсонофию, – первому Архангелогородскому архиерею из великоруссов, – приходилось потом настойчиво искоренять некоторые отступления и предписывать службу «чинить по обычаю восточной церкви»[193].
Если архиереи не останавливались перед изменением некоторых обрядовых сторон в литургии, то еще более понятно их тяготение к тем архитектурным формам, с которыми они свыклись у себя на родине.
Плановый прием храмов «четверик на четверике» в большинстве случаев тождествен с планами клетских храмов. Попадаются церкви, на первый взгляд почти ничем не отличающиеся от клетских, но все же имеющие уже намеки на ярусность, как, например, Успенская церковь в Черевкове Сольвычегодского уезда. Как видно из клировых записей, она построена в 1691 году[194], но обшита и сильно обезображена в 1888 году. В. В. Суслов успел захватить ее еще как раз во время злополучного ремонта, и, судя по зарисованным им деталям, она была очень изящна[195]. Но и теперь она производит внутри необыкновенно внушительное впечатление богатырскими бревнами, из которых срублена. Черевковская церковь по плану совершенно клетского типа, и только небольшой четверик, поднимающийся над центральной частью, как бы намечает тот прием, которому вскоре пришлось играть в зодчестве столь видимо роль. Над этим четвериком поставлена бочка с главкой, которые до 1888 года были крыты в чешую.
Такого же приблизительно типа и церковь в Кулиге-Драковановой Сольвычегодского же уезда. Она поставлена на месте сгоревшей в 1719 году, но в 1748 году клировая летопись снова говорит об освящении ее после ремонта, и ее нынешний вид надо, вероятно, отнести именно к этому времени[196]. Прием двух последних церквей получил дальнейшее развитие в прекрасной Георгиевской церкви в Пермогорье. Она стоит на высоком левом берегу Северной Двины, быть может, самом высоком и живописном на всем ее протяжении. Построенная в 1664 году, она до 1873 года стояла нетронутой и только в этом году подверглась неизбежной участи всех деревянных церквей – была обшита[197]. От этой обшивки она потеряла больше, чем обыкновенно теряют деревянные церкви, так как ее линии и формы рассчитаны были на игру девственного сруба. Она также состоит из двух четвериков, но верхний из них крещатый, – покрыт не одной бочкой, а четырьмя, или, вернее, двумя взаимно пересекающимися бочками. Вместо обычного в этом случае пятиглавия церковь получила только три главки. Можно себе представить, что это была за сказка, эта славная нарядная церковка, венчающая береговую кручу красавицы Двины, как раз здесь именно особенно широкой и особенно величавой. Даже и теперь, в своем городском и «напомаженном» виде, она поражает своим стройным корпусом, рисующимся на разросшихся кругом вековых елях. По ее типу построена еще одна церковь – Георгиевская в Среднепогостском Сольвычегодского же уезда (1685 г.)[198].
Несколько необычный вид получила такая же клетская по приему церковь в Березниках Никольского уезда, благодаря тому, что на ее основной клети нарощены два чисто декоративных четверика. Срублена она в 1757 году[199], и строители ее придали главке жеманную форму, являющуюся провинциальным отголоском вкусов, господствовавших в то время в столицах. Довольно часто встречается тот тип ярусной клетской церкви, который мы видим в Едоме Сольвычегодского уезда (1748 г.)[200]. Наверху клетского храма срублен небольшой восьмерик, имеющий только декоративное значение. Он завершается очаровательной главкой, шея которой поставлена наподобие купола. Как глава, так и шея с подножием сохранили еще свою чешую.
Очень простым типом ярусной церкви является небольшая Георгиевская церковь в Вершине на речке Ерге Сольвычегодского уезда (1710 г.)[201]. На основном четырехграннике поставлен здесь другой поменьше, покрытый плоской кровлей, в которую врезалась шея главы. Все эти церкви по плану ничем не отличаются от обычных клетских. Однако встречаются и приемы, схожие с первичным плановым приемом шатровых храмов, как мы видим в интереснейшей церкви Рождества Богородицы в Корневе Кадниковского уезда. Построенная в 1793 году[202], она в своей нижней части, до сих пор еще не обшитой, производит впечатление какого-то крепостного сооружения и отличается замечательной живописностью. Ее главный сруб – с основания восьмигранный, причем вход в него устроен в особой обширной нише, вынутой в нижней части западного прируба – трапезы. Как последняя, так и алтарь – просты по своим формам, главное же внимание строителей было обращено, по-видимому, на башню средней части.
Перекрытие алтаря и трапезы бочкой чрезвычайно редко встречается в применении к ярусным храмам. Великолепнейший образчик такого рода встречается в известной церкви Иоанна Богослова на Ишие близ Ростова, построенной в 1687 году. Попытка сочетания разнородных форм здесь не лишена интереса, но несравненно более богатые результаты дало такое сочетание в применении к многоглавым храмам.
Сочетание ярусной формы с шатровой, по редкости и трудности применения, нужно считать совершенно исключительным. В Тотемском уезде все же есть несколько церквей этого типа. Лучшая из них – Никольская в ІІІевдинском Городке. В своей нижней части она ничем не отличается от обычной шатровой церкви, крестообразной по плану с восьмериком в центре, рубленным с основания «по-круглому», и только верх ее представляет значительное отступление. Над повалами главного восьмерика введен округлый переход к меньшему восьмерику, увенчанному обычным шатром. Этот небольшой короткий восьмерик уже увенчан шатром. Церковь построена, по клировым записям, в 1625 году[203], но едва ли покрытие ее может быть отнесено к этому году. Надо думать, что шатер ее был первоначально простым, без перехвата, и нынешняя его форма появилась при какой-либо перестройке, если только самая церковь действительно построена так рано. Как бы то ни было, нельзя не признать изящным и живописным тот прием, при помощи которого здесь декорирован переход от восьмерика к восьмерику. Он, несомненно, очень красит, разнообразит и обогащает форму шатра, хотя последний теряет свою внушительную строгость и суровую чистоту, уступив место легкой вычурности.
Другая любопытная церковь, комбинирующая тот же прием, – церковь Николая Чудотворца Великорецкого в селе ІІодмонастырском того же Тотемского уезда[204]. Время ее построения в точности неизвестно, но с большим вероятием его можно отнести к началу XVIII века. Церковь эта является до известной степени дальнейшим развитием приема Шевдинской, только на нижней клети нарощен не один восьмерик, а два. Переходы декорированы у них совершенно так же, как и там, но оба восьмерика несколько удлинены, а шатер уменьшен. Основной сруб у церкви четырехгранный, но при этом четверик сохранил еще некоторое воспоминание о восьмерике, выразившееся в двух гранях восьмигранника, врезавшихся в два западных угла четырехгранника. Благодаря такому приему план церкви кажется с востока планом клетским, четырехугольным, тогда как на западной стороне он как бы принадлежит крестообразной шатровой церкви, рубленной «по-круглому».
Тип четверика, несущего два яруса восьмериков, является самым распространенным видом ярусных храмов. Почти всегда такой храм увенчан небольшой луковичной главкой, поставленной на плоской кровле верхнего восьмерика, причем шея главы непосредственно врезается в кровлю. Образчиком такого храма может служить Спасо-Преображенская церковь в Соденьге Вельского уезда, построенная в 1759 году[205]. В этом же роде и церковь Афанасия Александрийского в Белой Слуде Сольвычегодского уезда (1753 г.)[206]. Близка к ним по типу и живописная часовня в деревне Лихачеве Весьегонского уезда, относящаяся приблизительно к тому же времени. Ее второй восьмериковый ярус, в противоположность обычному типу, чрезвычайно широк и грузен. В Весьегонском уезде сохранилось еще много деревянных церквей, которые все ярусны и все построены в XVIII веке. Характерная особенность их заключается в вертикальной обшивке и в приеме так называемого «шелевания», т. е. обшивания фигурным тесом. Прием этот совершенно неизвестен на севере, но очень распространен на Украине и в Галичине. Иные из тверских церквей кажутся попавшими сюда по ошибке, кажутся только по странному недоразумению занесенными так далеко от их южной родины. Таковы церкви в селе Рекуши и Сушигорицы, построенные в XVIII веке, причем последняя в конце его. У Сушигорицкой шея главы поставлена не прямо на плоскую кровлю верхнего восьмерика, а на некоторое подобие купола. Этот прием при короткой шее дает такое впечатление, точно самая шея исчезла, а получилась новая форма луковичной главы «с перехватом». Такая форма была в большом ходу в самом конце XVII и в XVIII веке как в каменных, так и в деревянных церквах и, несомненно, навеяна декоративными мотивами Украины, как и самый прием ярусности.
Вообще, украинского в ярусных храмах немало, начиная с устройства главного помещения для молящихся открытым во всю высоту башни, причем окна, прорезанные в ярусах, совершенно так же, как и на Украине, служат для освещения внутренности башни. Таково устройство церкви Тихвинской Божией Матери близ Торжка, построенной в XVIII веке. Как и в Корневской церкви, мы видим здесь же не два восьмерика на нижнем четверике, а целых три.
Украинский обычай оставлять всю башню открытой до самого верха привился, очевидно, не сразу, и первоначально даже четырехъярусные храмы имели декоративные верхи без окон. Такая церковь еще недавно существовала в Тотемском уезде, но грозила рухнуть, почему и была разобрана.
Наконец, заимствовано было и купольное перекрытие украинскими «баньками». Очень забавное покрытие, представляющее целое наслоение банек, было найдено при перестройке шатра Свято-Духовской церкви в селе Богословском на Ваге Шенкурского уезда. Церковь построена в 1782 году[207], и ее «баньки» были, вероятно, найдены «неприличными» при проезде одного из владык и их закрыли шатром. Не так давно пришлось ремонтировать подгнивший шатер, и под ним найдена та форма, которую и решили оставить как более древнюю, обив ее только железом.
К числу таких же редких покрытий надо отнести и то явное подражание куполу, которое мы видим в Зосимо-Савватиевской церкви в Зачачье. Восьмерик, поставленный на нижнем четверике, снаружи весь обделан округло и воспроизводит обычный во второй половине XVIII века тип каменного храма.
Среди четырехъярусных храмов оригинален по своей конструкции храм Рождества Иоанна Предтечи в Кандалакше Кемского уезда. Он построен в 1786 году[208] и, как все почти ярусные храмы, имеет четырехгранное нижнее основание. На последнем поставлен короткий восьмерик, такой же, как в шатровых церквах с квадратным низом. Этот восьмерик как бы подготовлен для шатра, но вместо него на нем вновь срублен небольшой четверик, а на четверик поставлен еще восьмерик, увенчанный чешуйчатой главой любопытной, сильно сплющенной формы.
Интересное применение ярусности для освященного пятиглавия мы видим в церкви Николая Чудотворца в селе Березовце на реке Ноле Солигаличского уезда. Сведений о времени ее постройки в клировых записях не сохранилось, но едва ли будет ошибкой отнести ее к первой трети XVIII века. По своему основному приему храм этот предназначен быть шатровым, ясного крестового плана, но вместо шатра он получил повторение в уменьшенном масштабе концов своего креста, а в середине – четырехгранник для средней главы. Такого же приблизительно типа храм есть и в селе Нелазском-Борисоглебском Новгородской губернии Череповецкого уезда[209], только пять его глав водружены на крещатой бочке. Еще проще решено пятиглавие в другом храме Костромской губернии, в Богородицкой церкви в селе Холм Галичского уезда, построенной также в XVIII веке. Здесь восьмерик срублен на восьмерике и пять главок поставлены попросту на маленьких бочках, примостившихся на кровле верхнего восьмерика.
XXII. Многоглавые храмы
Уже пятиглавие являлось известным подходом к многоглавию, и мы видели, как иногда небольшие погосты превращались в многоглавые городки. Кроме указанных приемов многоглавия на севере встречаются и резко выдержанные типы его. Одним из самых простых приемов следует признать тот, который применен к Ильинской церкви в Чухчерьме Холмогорского уезда. Она построена в 1657 году[210] и сравнительно хорошо сохранилась. На большом квадратном основании, покрытом «по-полатному», на четыре ската, размещено девять глав по углам и по осям его с одной главой в центре, поставленной на шатре. Хотя обшивка и нарушила чистоту форм храма, но благодаря тому, что она произведена уже давно, она не внесла с собою того неприятного пошиба, который искалечил большинство северных церквей. Примитивность соединения шей малых глав с плоской кровлей имеет место, как мы видели, и в некоторых ярусных храмах, например, в Соденьге и близ Торжка. В этом же типе и Сретенская церковь в Заостровье Архангельского уезда (1688 г.)[211]. Она не имеет внушительных бочек на восточном и западном прирубах, придающих такую законченность Чухчеремской церкви, обшивка ее гораздо «фасонистее» и испорчены окна.
Значительно более обработанный прием многоглавия видим в девятиглавой церкви в Кижах, построенной в третьей четверти XVIII века. Большая глава поставлена здесь посредине восьмерика, а восемь боковых – по углам его. Строитель храма очень удачно применил прием ярусности в основании шей глав.
Чрезвычайно затейлив по замыслу группы храм Шуйского погоста Петрозаводского уезда, относящийся к началу XVIII века. Пользуясь теми же приемами ярусности, строитель поставил четыре нижние главы на уступ, образуемый переходом от четверика к шестерику главной массы храма, – форме совершенно исключительной. Он разместил их по углам четверика на небольших бочках, прижатых своей тыльной поверхностью к стенкам шестерика. На последнем срублена крещатая бочка, несущая на своих концах четыре главы, причем две из них пришлись над углами шестерика, а две другие – над сторонами его. На центре крещатой бочки поставлен небольшой восьмеричек, непосредственно в кровлю которого врезается шея центральной главы. Прием этот в высшей степени своеобразен и дает необычайно стройный силуэт всей массы купольной концепции.
Все эти приемы многоглавия подчинены освященному церковью числу девяти глав, символизирующих девять чинов ангельских или девять чинов святых угодников. Не подчиняясь никаким символам и руководствуясь, по-видимому, лишь одной идеей создать храм Божий, необыкновенный по своему величию и виду, в котором главы отмечают только святость места, строители создали два из ряда вон выходящих памятника народного искусства – семнадцатиглавый храм в Вытегорском посаде и двадцатиодноглавый храм в Кижах. Оба они построены в начале XVIII века и, в сущности, тождественны по приему, только в Кижском храме прибавлены верхние четыре главы, места для которых имеются и в Вытегорском, но не использованы. Кроме того, в Кижах прибавлен еще лишний восьмерик под центральной главой.
На первый взгляд в Кижском храме поражает необычайность, почти фантастичность этого многоглавия, дающего какую-то хаотическую группу глав и бочек, перемежающихся и чередующихся друг с другом. Затем останавливает затейливость прячущихся в бочке глав. Только ритмичность последних наталкивает на мысль, что здесь есть система и план, притом план исключительный и небывалый. Чем больше всматриваешься в эту несравненную сказку куполов, тем яснее становится, что зодчий, создавший ее, – неподражаемый творец форм и мотивов. Однако при всей гениальности этого фантастического сооружения, оно все же не творение одного человека, не дело одного какого-либо исключительного, гениального зодчего. Перед нами народное творчество, где личность тонет, где нет ни одного мотива, ни одной безделицы, не использованной раньше, где нет ни одной черты, чуждой народу и его многовековому искусству. Здесь нужна лишь группировка этих форм и мотивов, своеобразна уже самая мысль идти в направлении к этой вдохновенной концепции, – мысль, осенившая зодчего в минуту поистине счастливую.
Какими же строительными приемами он руководствовался? Обращаясь к плану, мы видим, что прием его далеко не нов. Это все та же древнейшая форма крещатого шатрового храма – восьмерик, к сторонам которого по осям прирублены четыре четверика. Как во всех древних шатровых храмах, центральная его часть и здесь срублена восьмигранной, начиная с самого нижнего венца. Кижский храм очень близок по плану к шатровым храмам в ІІІевдинском Городке и Заостровье Шенкурском и к пятиглавому ярусному в Березовце Солигаличском. Но и в фасаде не все здесь ново, и, присматриваясь к прирубленным четверикам, образующим в плане концы креста, мы вновь встречаем те же расслоения, ступенчатые бочки, которые мы видим в храмах в Упе и в Варзуге.
Таким образом, Кижский храм до половины своей высоты, вместе с центральным восьмериком, кажется подготовленным для принятия шатра, но зодчий заменил его известным приемом «четверик на четверике», – или что то же, – восьмерик на восьмерике. При этом на переходах от большого восьмерика к меньшему он поставил на бочках два ряда глав, возведя над главным восьмериком восемь бочек и глав, а над вторым – четыре. Над третьим, верхним восьмеричком он водрузил центральную главу прямо на его плоской кровле.
При кажущейся хаотичности – все ясно, здраво и логично. Зодчий, создавший это подлинно «дивное диво», может быть назван глубоким знатоком своего искусства и вместе сыном своего времени, не чуждавшимся и новых для него форм «четверика на четверике». Этот храм есть последний этап на пути развития национальной русской архитектуры. Смело и бодро слиты в нем в одно непринужденное художественное целое и новшество современной ему эпохи, и богатое наследие созданных народом форм. Чтобы оценить все несравнимое очарование этой поистине единственной, вдохновенной купольной сказки, надо вспомнить, что не так еще давно весь храм стоял необшитым. Его седые бревна, то укорачиваясь в бочечных лбах, то снова раздвигаясь в повалах, давали невероятное богатство линий и форм, и прямо пленительно – прекрасные ракурсы уходящих в небо масс. При этом все бочки, теремки и главки отливали сверкающим серебром своей чешуи.
XXIII. Колокольни
Повсеместно, как на севере, так и на юге Великороссии, распространен преимущественно один тип деревянной колокольни – в виде высокого восьмигранного сруба, служащего основанием для устройства «звона», т. е. открытой площадки, окруженной столбами, на которых воздвигнут шатер с небольшой главкой. Такую колокольню строили и около клетской церкви, и около шатровой, и около позднейших ярусных, и, наконец, при всей изобретательности строителей многоглавых храмов, ими повторена все та же шатровая форма колокольни. Такая колокольня почти всегда стоит особняком от церкви. Причину этого одиночества следует искать не в трудности соединения в одну группу храма и колокольни, и не в той осторожности, которая вследствие частых пожаров заставляла отодвигать на значительное расстояние одно здание от другого и относить церковные здания от села за полверсты и более, – что привело к образованию так называемых «погостов». Причина эта кроется глубже, а именно – в сравнительно позднем появлении колокольни. Когда вырабатывались древние типы деревянных храмов, то никаких колоколен еще не было, и молящихся созывали ударами в «било» и в деревянную или металлическую доску, а быть может, и иными способами, сведений о которых до нас не дошло.
Когда явилась нужда в колокольном звоне и когда колокола эти по громоздкости стали требовать уже специально для них приспособленных строек, тогда, не осмеливаясь нарушить освященный троечастный плановый прием устройства храма – алтарь, помещение для молящихся и притвор или трапезу, – а главное, не находя для того никаких примеров, строители начали ставить помещения для колоколов в виде отдельной постройки. Конечно, эти первоначальные приспособления для звона по своей форме были далеки от установившегося типа. По всей вероятности, это были простые навесы на столбах, прямо врытых в землю. Таких примитивных «колокольниц», как они называются в древних храмовых описях, дошло до нас совсем немного, и то в виде очень запоздалых отголосков старины, как, например, та маленькая колокольница, которая стоит возле клетской церкви в Усть-Паденге. На четырех невысоких столбиках, врытых в землю, повешены на перекладинах колокола, и все это покрыто плоским шатровым навесом, на котором нет даже главки, и крест непосредственно водружен в вершину кровли.
Судя по церковным описям, гораздо чаще встречался в старину тип колокольницы «о пяти» и «о девяти столбах», являющийся дальнейшим развитием примитивного сооружения в Усть-Паденге. Едва ли не единственной сохранившейся колокольницей о пяти столбах является та, которая стоит еще, лишенная колоколов, доживая свои последние дни, в селе Кимже Мезенского уезда. Она построена в 1763 году вместе с существующей еще Одигитриевской церковью и уже давно «упразднена за ненадобностью»[212]. Угловые столбы ее для большей устойчивости поставлены наклонно к центральному столбу, служащему для общей конструктивной прочности, а также для основания главы. Но главным усовершенствованием здесь является устройство над колокольным навесом шатра, осененного главой и тождественного с церковными шатрами. Восьмигранный шатер Кимженской колокольницы, поставленный на квадратном основании, – в сущности только красивая декорация, но есть попытки сделать тот же прием и более целесообразным, как мы видим в Ракулах Холмогорского уезда. Это уже не питястолбная, а девятистолбная колокольница. Она поставлена, насколько можно судить по сбивчивым сведениям клировых записей, в конце XVII или начале XVIII века[213]. Столбы ее также поставлены наклонно к среднему, и кровля состоит из центрального восьмигранного шатра и угловых четырехгранных шатриков. По существу этот прием, благодаря случайному пятиглавию, еще более декоративен, нежели Кимженский, но зато четыре угловых главки дали известное оправдание квадратному основанию.
Колокольня о девяти столбах отличается, несомненно, гораздо большей устойчивостью, нежели о пяти, и особенно о четырех, так как при четырех столбах подгнивание одного из них уже грозит гибелью всему сооружению, при восьми же столбах риск этот значительно уменьшается. Еще более устойчивым в данном отношении, а также и при сопротивлении ветру было бы расположение столбов не по квадратному плану, а по восьмиугольному. Такой прием в своей первичной форме, т. е. в виде навеса, до нас, к сожалению, не дошел, но только при этом расположении столбов шатровая форма окончательно потеряла бы свою декоративность. В ракульской колокольне замечается еще одно чрезвычайно важное усовершенствование, состоящее в том, что столбы ее, врытые в землю, для большей устойчивости сооружения одеты срубом. К сожалению, сруб этот закрыт в 80-х годах минувшего столетия тесовой обшивкой очень дурного вкуса, и вся эта стройная, прелестная по пропорциям колокольня утратила теперь почти все свое былое очарование. В. В. Суслов, видевший и обмерявший ее еще до обшивки, сделал рисунок ее в первоначальном виде, показывающий, что она в общих чертах имеет очень много общего с колокольницей в Кимже и между прочим такую же узорную обработку верхней части пролета для звона[214].
Однако и этот прием еще не достаточно обеспечивал прочность сооружения, так как столбы, – главная его конструктивная основа, – оставались врытыми в землю и, конечно, скорее всего подвергались гниению. Следующим шагом вперед была установка столбов не на земле, а на срубе или, вернее, в самом срубе. Для этой цели на одной трети высоты от верха сруба подводились под столбы балки, или «переводы», концами своими врубленные в сруб. Таким образом, опираясь на балки, столбы были зажаты срубом, что придавало им требуемую устойчивость. Выше звона на столбы нарубались бревенчатые венцы, устроенные «повалом», для известной цели отвода воды от основания сруба.
Окончательно выработанный тип такой колокольни мы видим в Цывозере Сольвычегодского уезда. Местные клировые записи дают некоторые основания относить ее постройку к 1658 году[215]. Цывозерская колокольня конструктивно вполне закончена и строга в своих логичных формах, умело выисканных строителем-художником. Формы эти вырабатывались, несомненно, долго, по меньшей мере в течение столетия, предшествовавшего постройке Цывозерской колокольни. Одна из самых грандиозных колоколен этого типа стоит на берегу Мезени в Юромском погосте. Она срублена сравнительно поздно, в 1743 году, но выдержана еще в простых, хотя и менее архаических, нежели в Цывозере, формах[216].
Дальнейшие видоизменения шатровых колоколен заключаются в выискивании пропорций оснований и шатров. Иногда появляется еще одна особенность – восьмерик рубится не прямо на земле, а на низеньком четверике. Последний состоял первоначально только из нескольких венцов, как мы видим в древнейшей, быть может, из сохранившихся до нас колоколен в Кулиге Драковановой Сольвычегодского уезда. Она была срублена одновременно с Никольской церковью, сгоревшей в 1719 году. И построенной, судя по некоторым сопоставлениям из клировых записей, а также на основании уцелевших от нее предметов, в первой половине XVII века[217]. Такой же низенький четверик лежит в основании колокольни в Шуе Петрозаводской, относящейся, вероятно, к XVII же веку. Этот четверик уже гораздо выше у Чухчеремской колокольни и еще выше в Спасе-Вёжах. Первая построена в 1783 году, вторая – тоже в XVIII веке. Постепенно вырастая, нижний четверик достигает, наконец, половины высоты всего сруба, как, например, в Унежме и в Кожеском погосте. Последняя построена в 1695 году и в XVIII веке получила вместо шатра – шпиль[218]. Унежемскую надо отнести также ко второй половине XVII века[219]. Обе они имеют на угловых выступах четверика теремки.
К поздним формам нужно отнести и декоративный переход от главы к шатру в колокольне Спаса на Рене Весьегонского уезда. Этот прием появился, несомненно, не ранее половины XVIII века, но основной сруб колокольни, поднимающийся восьмериком с самой земли, значительно древнее, и если нельзя верить местным преданиям, относящим его ко времени Бориса Годунова, то все же его можно приурочить к XVII веку.
Как известно, в старину не только деревянные, но и каменные колокольни строились отдельно от церкви, и только с середины XVII века появляются попытки соединить храм и его колокольню в одну общую композицию. В XVIII веке этот прием уже становится обычным в каменных церквах, но все еще не прививается в деревянном церковном зодчестве, и лишь в самом конце XVIII, но главным образом в начале XIX века мы встречаем определенное отражение новых вкусов и в церквах деревянных. Новый прием не привел к созданию каких-либо новых форм и ничем не обогатил их древней сокровищницы. Как и в каменной церковной архитектуре, чаще всего встречается тип церкви, построенной «кораблем», с колокольней, поставленной над главным западным входом. Основной прием оставался при этом тот же, та же обычная шатровая колоколенка как бы врезывалась на половину в массу клетского храма, из кровли которого выставлялась только верхняя ее часть. Типичным образчиком этого приема может служить часовня в деревне Сумостровье, на островке Сумского озера в Кемском уезде, построенная, вероятно, в первой четверти XIX века.
XXIV. Внутреннее убранство храмов
При всем видимом несходстве различных типов древнего храма, его внутреннее устройство представляет в общих чертах неизменно один и тот же характер. В каждом храме неизбежно повторяются три главных его части – центральное помещение для молящихся, алтарь, примыкающий к нему с востока, и «трапеза», прирубленная с запада. Как бы ни был высок и могуч храм извне, внутри он совершенно не соответствует своему внешнему виду. И тот, кому впервые приходится видеть один из северных храмов-богатырей, бывает очень озадачен, когда, готовясь войти в исполинское, поднимающееся к небу помещение, внешним обликом которого он только что был так потрясен, – он неожиданно попадает в низкую и мрачную стройку, род сеней, вышиной редко более 5 аршин. Это и есть «трапеза», или собственно «трапезная», т. е. помещение для трапезы, но в народе сохранилось первое название, упоминаемое обычно и в древних актах. Отсюда низкая дверь ведет в главное помещение для молящихся, но и здесь тщетно было бы искать высоты, хотя бы несколько напоминающей «поднебесную» высоту шатра и его главы. Здесь потолок лишь на аршин, много на два выше трапезы, и не только нет и помина о шатре, но и до его повалов потолок никогда не доходит. Суровые стужи и жестокие ветры заставили ограничить помещение храма обидно тесными рамками и низвели все потрясающее величие его шатров, кубов, бочек, теремков и глав на степень простой декорации. Это особенно ясно видно на разрезах различных церквей, где невзрачные клетушки внутренних помещений кажутся точно крошечными сердцевинами гигантских орехов, обросших невероятной толщины корой и чудовищными наростами.
Не следует, однако, думать, что входящего внутрь храма ждет одно только разочарование. Иные из них и внутри производят неотразимое впечатление и иногда прямо поражают своей суровой простотой, на фоне которой тем тоньше и изысканнее играет то скромное убранство, которое сосредоточено главным образом на иконостасе. Иконостас – почти единственное место внутри храма, где народ, столь чуткий к узору и ритму, давал волю своему декоративному инстинкту. И действительно, трудно придумать сочетание более удачное, нежели ряды этих чудесных икон, играющих красивыми красками, словно переливающихся самоцветными камнями, кое-где тронутых золотом, – и эти строгие, иссиня серые бревна стен.
В глубокой древности иконостасов, в современном значении этого слова, не было. В каменных храмах алтарь отделялся, как и в Византии, низкой стенкой с оставленными в ней дверями, и ярусы икон выросли только с течением времени. То же было, конечно, и в храмах деревянных. Вероятно, первоначально была и в них стенка в несколько венцов, отделявших храм от алтаря, с тремя отверстиями для врат. На стенке была полка, на которую ставились иконы. Когда число этих полок, или «тябл», в каменных храмах увеличилось, то же произошло и в деревянных. Такое примитивное устройство встречается теперь уже чрезвычайно редко, и на сравнительно ближнем севере оно сохранилось только в Спасо-Преображенской церкви в Кокшенге Тотемского уезда и во Владимирской – в Белой Слуде Сольвычегодского уезда. В последней иконостас испорчен новыми врагами и иными позднейшими наслоениями и не дает уже впечатления той безусловной нетронутости, которая каким-то чудом существует в Мезенском соборе. Как главный иконостас, так и левый придельный должны быть оберегаемы, как исключительные подлинно священные реликвии от древнейших времен. Оба иконостаса сами по себе не так древни, по всей вероятности, не древнее конца XVII века, но, благодаря отдаленности Мезени от всех центров тогдашней культуры, они, несомненно, воспроизводят типы, восходящие к отдаленным векам, – к XV, а быть может, и к XIV столетию. Близкий к ним по типу иконостас сохранился еще в одной церкви на Мезени – в селе Лампожне. Алтарная «двойня» этой церкви, как мы видели выше, ясно обрисовывается как снаружи, так и на плане. Между тем при входе в церковь это не бросается в глаза, и храм производит впечатление однопрестольного, так как для обоих алтарей иконостас общий. Только стоящий посредине столб с приставленным к нему огромным образом Спаса дает намек на двупрестольность.
В обоих иконостасах брусья «опушены» узорчатыми досками, слегка раскрашенными. Самые иконы, к сожалению, настолько попорчены, что местами совершенно утратили слой краски, отлупившейся вместе с грунтом, но все же и нынешний вид их дает возможность ясно представить себе иконостас в старину.
В восьмигранных шатровых храмах «тябла» перегибались по граням и занимали три стены восьмерика, а в крещатых храмах с двумя прирубами с севера и юга захватывали еще по одном стенке прирубов. При такой системе получился тот пятистенный иконостас, который сохранился до сих пор в Кокшенге. Превосходный трехстенный иконостас есть в большой церкви в Зачачье Холмогорского уезда. Это уже не архаический иконостас, состоящий из простых полок, а целая иконостасная композиция, в которой иконы распределены по ярусам в строгом порядке, принятом русскою церковью. Сначала идут иконы местные, потом праздников, еще выше апостолы и над ними пророки. Иконы стоят уже не просто одна подле другой, а отделены вертикальными брусьями с узорными колонками. Иконостас этот, несмотря на различные поновления XVIII века, производит глубокое впечатление, ибо проникнут строгим молитвенным духом, передающимся входящему в храм. Отношения верхних фигур к нижним рассчитаны так удачно, что уменьшающийся кверху масштаб их дает впечатление перспективного сокращения, отчего храм почти вдвое вырастает в вышину. Впрочем, потолок его и без того значительно приподнят по сравнению с другими.
Когда в конце XVII и особенно в начале XVIII века в Россию нахлынули с запада новые мотивы декорировки, замысловатые и вычурные, – север не остался чужд и их. Новые веяния прежде всего отразились в резьбе иконостасов, в которых появились элементы стиля барокко. Само собой разумеется, что все они были до неузнаваемости переделаны, получили налет забавного провинциализма, но зато утратили свой явно западный характер и, напротив того, получили какой-то чисто русский и вполне народный пошиб. В иконостасах появились резные из дерева фигурки, – примитивные скульптуры, иногда целые группы в роде Голгофы, помещавшейся на самом верху. По Северной Двине славился во второй четверти XVIII века резчик Кокорев, которого рядили и выписывали за тысячу верст, как мастера исключительного дарования. Его иконостасов сохранилось еще много, главным образом в Холмогорском уезде, и одним из лучших образчиков его искусства может служить иконостас Петропавловской церкви в Шастозере, или, по местному, просто в «Шастках». Второй ярус завершается здесь целым рядом резных шестикрылых серафимов, сделанных в виде красивого по силуэту орнамента, а над первым ярусом поставлены двукрылые ангелы. Вся композиция этого иконостаса со всеми его деталями должна быть отнесена к творчеству народному, ибо по своему духу она совершенно тождественна как с резными предметами обихода, так и с лубками, игрушками, набойками или пряничными досками.
Царские врата бывали обыкновенно либо деревянные резные, либо металлические чеканные, очень тонкого и мелкого узора, обыкновенно убранные слюдяными вставками. Более древняя резьба отличалась простейшими мотивами, которые к концу XVII века уже значительно усложняются. Прекрасным образцом такой резьбы могут служить царские врата старого разобранного уже иконостаса церкви в Цывозере. Одни из лучших «слюдовых» и «басменных» врат до сих пор еще украшают иконостас церкви в Чухчерьме. В них повторяется излюбленный мотив пятиглавых храмиков, вплетенных в непрерывное кружево металлического узора, перебитого кое-где слюдяными вставками.
Если на иконостасе сосредоточено было главное внимание украшавших храм строителей, то из этого не следует, чтобы все остальное совершенно лишено было всяких украшений. Обыкновенно они встречаются еще и в трапезах, хотя характер их уже совсем иной.
Трапеза, выросшая из простых сеней, постепенно заняла очень важное место в приходской жизни северян. При отдаленности приходов друг от друга стекавшимся с разных сторон богомольцам приходилось собираться в путь еще с вечера и часто подолгу дожидаться начала заутрени. Явилась надобность в особом от церкви помещении, где бы они могли быть защищены от холода. Особенно много народа стекалось в храмовые праздники, когда в складчину устраивались братские пиры, или так называемые «братчины», – обычаи, существующие и до сих пор на севере. До сих пор еще при самых храмах устраиваются «кануны», когда всем обществом «варят пива и брагу» и распивают тут же подле храма. Обычай братчины был распространен и в России с незапамятных времен, и в той или иной форме, несомненно, существовал и во времена языческие. В старину дальние богомольцы размещались и в обыкновенные воскресные дни после заутрени в трапезе и здесь подкреплялись пищей в ожидании обедни, и здесь же трапезовали в дни поминовения усопших.
Трапеза при таких условиях, естественно, должна была быть отделена от главного храма рубленой стеной. В последней прорезывалась широкая дверь, к косяку или колоде которой привешены створки. В большие праздники народу стекалось так много, что не все могли поместиться в самом храме и многим приходилось стоять службу в трапезе. Для того чтобы дать им возможность следить за ходом богослужения, в стене, отделяющей трапезу от храма, по сторонам дверей на высоте зрения человека, прорезались узкие, чаще всего в толщину бревна, т. е. вершков в десять, отверстия. Очень законченный тип такой трапезы мы видим в Едомской церкви Сольвычегодского уезда. Внушительная колода двери, ведущей в храм, вся расписана, как и сама дверь, и завершается вверху углом. В боковых окнах вставлены красивого узора решетки из железных витых веревок. Несколько проще устройство трапезы в Заячерицкой церкви в Кокшенге Тотемского уезда. Дверная колода здесь очень красивой формы, но без росписи или резьбы, и окна не древнего узкого и длинного типа, а короткие и сравнительно широкие, в два бревна.
В некоторых деревянных храмах, в так называемых «теплых», т. е. отапливаемых, трапезе давалось особое назначение, именно она служила «курной избой», где находились печи, отапливавшие церковь «по-черному». Изоляция трапезы во время топки являлась необходимостью, иначе иконы и иконостас страдали бы от циркулирующего дыма. С заменой курных печей чистыми и с упразднением «канунов» изоляция трапезы, в сущности, окончательно потеряла свое значение, и с тех пор в некоторых церквах в них помещаются школы.
По характеру своего убранства трапеза есть родное детище избы. Широкая по размерам, с невысоким потолком, она освещается обыкновенно тремя окнами с северной стороны и тремя с южной. Среднее на каждой стороне выделяется обыкновенно, как и в избах, своими украшениями и носит поэтому название «краснаго окна». Боковые назывались «волоковыми», так как они не затворялись, а задвигались, «заволакивались». Потолок состоит из массивных балок, так называемых «матиц», которые забраны досками либо «прямью», либо «в косяк», либо «в разбежку». Гладко выструганные внутри бревенчатые стены, как и в избах, обставлены кругом примыкающими к ним «опушоными лавками», т. е. лавками, обшитыми узорными досками. В довершение сходства с избой иногда встречаются и так называемые «комнаты» или чуланы, примыкающие к печам. Не достает лишь необходимой принадлежности избы – полатей. Лавки помещаются и в главной части храма, и в галереях. И тут и там – так же гладко выструганные стены без всяких украшений.
Обширность трапезы, а иногда и главного помещения заставляла нередко подпирать матицы массивными столбами. Находясь на самом виду, они не могли быть не украшены и всегда были резными, причем резьба эта непременно исполнена в их толще, и совершенно отсутствуют какие бы то ни было декоративные «нашивки» или прибивки. Интересны трапезные столбы Петропавловской церкви в Вирме Кемского уезда, в Павловском близ Каргополя и в Шижне Кемского уезда. В последней столбы имеют вверху так называемые разгрузные «подкосы» под матицы, очень фигурно вырезанные из бруса. Столбы, поставленные в главном помещении для молящихся, не несут большой тяжести потолка и часто только подразделяют храм на приделы, как мы видели в Лампожненской церкви. Они делались поэтому гораздо меньшими, чем в трапезах. Такие тонкие столбы стоят в Петропавловской церкви в Пучуге. Все столбы покрывались тем орнаментом геометрического характера, каким народ покрывает свои предметы быта, и иногда в них вводилась легкая раскраска. При общей простоте храма столбы эти играли чрезвычайно видную роль. Лучшие образцы массивных столбов находятся в трапезе той же Пучужской церкви. Мы имели уже случай упомянуть, что эта поздняя церковь по всему своему внешнему облику как бы принадлежит гораздо более древней эпохе, и то же приходится сказать и об ее внутреннем убранстве. Здесь все так подлинно древне, так крепок еще дух исконных преданий, что с трудом веришь, чтобы все это могло быть создано в конце XVIII века. Церковь пришла в совершенную ветхость и в 1902 году уже опасно было ходить по трапезе, в которой потолок местами обвалился. Недавно она перенесена на новое место под наблюдением Д. В. Милеева, сделавшего все, что было возможно для того, чтобы этот замечательный храм сохранил свой первоначальный облик снаружи и внутри. Наряду со столбами особенно интересна в ней обработка дверей из трапезы в храм, где самим «полотнам» дверей придана росписью богатая красочная орнаментальная декорация, окаймленная кругом узорной резьбой наличников.
Некоторым объяснением того, как из сеней или паперти выросла северная трапеза, может служить тот переходный тип ее, который встречается чрезвычайно редко и только в очень древних храмах и лучшим образом которого является трапеза-паперть церкви Дмитрия Солунского в Челмохте Холмогорского уезда. Здесь еще яснее, чем во всех предыдущих церквах, бросается в глаза сходство этой наиболее бытовой части храма с обычным жилищем.
Из приведенных данных о внутреннем убранстве деревянных храмов и о явном сходстве их бытовых частей с жилищем возможно, – с древними описаниями в руках[220], – воссоздать детальную картину убранства древних хором. Хитрая резь столбиков и столбов с их причудливыми подкосами, легкая узорчатая опушка пристенных лавок, уют небольших окон, волоковых и красных, чередовались с картинно-красочной орнаментальной росписью дверей и с торжественной важностью «красного» переднего угла. Не достает лишь «шатерного наряда», чтобы прокрыть всю простоту обычной обстановки. Раскраска потолка и столбов Пучужской церкви дает понятие о росписи хоромных «подволок», фигурные же висячие потолки Троицкой церкви в Непокее и Турчасовской церкви наглядно показывают, как устраивалось так называемое «небо» над восьмериком к четверикам храмов, а также, каковы бывали в хоромах и теремах «вислые подволоки».
XXV. Внешнее убранство храмов
Величавым по своей простоте и строгим при всем своем разнообразии формам храма придают большое оживление крыльца с тесно связанными с ними галереями. Эта чисто бытовая форма и в гражданских сооружениях всегда останавливала внимание строителей, в применении же к храму забота о великолепии крылец ставилась на одинаковую степень с заботой об украшении «верхов» храма, а при трудности задачи, пожалуй, и выше их. Принимая во внимание техническую трудность изготовления брусьев и досок, из которых собственно сооружены сени и крыльца, мы высоко должны оценить ту затейливость в устройстве всходных и площадочных рундуков и ту заботливость в украшении их служебных частей «резью», какая вылилась в наиболее изящных и сложных образцах этих истинно народных сооружений. Простейшим типом крыльца, неизбежного при значительной приподнятости помещения храма от земли, является то крыльцо с одним всходом, которое мы видели в Георгиевской церкви на Верхней Тойме и в церквах в Заостровье Шенкурском и на Верхней Уфтюге. Такое же одновосходное крыльцо, с рундуком «на отлете», имеет церковь Сивозерской пустыни. Возможно, что древнейшие крыльца были именно этого одновосходного типа. Гораздо живописнее их крыльца на два всхода, простейший образец которых мы имеем в знаменитой ІІаниловской церкви Холмогорского уезда. В таком же роде и крыльцо Никольской церкви в Юмише Сольвычегодского уезда, только оно не так органически связано, не так слито с храмом, как в Панилове. Церковь эта построена в 1748–1750 годах, и в виде исключения летопись оставила нам на этот раз имя ее зодчего – А. О. Вилачева[221].
Оба последних крыльца примыкают непосредственно к галерее, но несравненно богаче по формам те же двухвсходные крыльца, когда они срублены «на отлете». Великолепным примером художественности форм и конструктивной логичности их декоративной обработки служит крыльцо Ильинской церкви в Поче Тотемского уезда. Здесь до неумолимости изгнано все, что не нужно, что излишне для конструкции соединения частей. В этом скромном, немудреном с виду создании достигнут поистине высший предел художественной правды, той правды, которая помимо технических знаний требует и высокого понимания форм и их пропорций, и безошибочного чувства меры в их орнаментальном убранстве. В этом крыльце так ясно видна вся его конструкция, весь его скелет, что нет надобности ни в каких специальных чертежах и пояснительных разрезах. На этом храме можно демонстрировать все приемы рубки. Так, венцы самого храма, как нижнего четверика, так и поставленного на нем восьмерика, срублены «в обло» – с выпускными концами, тогда как в четверике подклета дощатой галереи они срублены «в лапу», так как выпускные концы здесь излишни. «В лапу» срублены и венцы «щипчатаго» подклета под лестничные всходы, причем ступени лестниц исполняют роль поперечных венцов[222].
Еще одна особенность ясно видна на этом крыльце – это соединение срубов со стоиками дощатых стен галереи крыльца, так же как и соединение стоек между собою. Главную роль исполняют здесь верхние горизонтальные и наклонные обвязки стоек, служащие основанием кровель. Пространство между стойками забрано досками «в косяк», для чего в боковых частях стоек проделаны «гнезда» или «шпунты», куда и загнаны доски без употребления гвоздей. Для устройства в галерее окон существует «подоконный брус», в который упираются боковые «притолоки» окон, а также и нижние концы «вертлюгов» ставней, устроенных внутри галереи. Верхние концы вертлюгов упираются в горизонтальную «обвязку» стоек. Под подоконный брус для большей устойчивости подставлена короткая стойка также с боковыми гнездами, в которые забрана «в косяк» подоконная дощатая стенка. Вся эта сложная, веками вырабатывавшаяся терминология может быть демонстрирована на этом поистине счастливом крыльце. Однако надо сказать, что не все в нем сохранилось так, как было при его первоначальной рубке. Прежде всего бросается в глаза отсутствие перил у всходов. Обыкновенно они состояли из двух досок, положенных параллельно наклону лестниц, причем щели, отделяющие обе доски, иной раз придавали сквозные орнаментальные формы. Конструктивное устройство перил самой площадки, – или так называемого «рундука», – тождественно с устройством подоконной стенки галереи. Не сохранилась в Почском крыльце и его древняя кровля.
Кровли крылец бывали весьма разнообразны. Наряду с обыкновенной двускатной формой они покрывались нередко и бочкой, как мы видим в обеих церквах в Юромском. Подрундучный подклет здесь выше, чем в Поче, и срублен уже не щипчатой, а прямой стопой, но в остальном приемы обоих совершенно тождественны. Единственная разница, кроме бочечного покрытия, заключается еще в том, что в церкви Архангела Гавриила есть два рундука, – один, как и в Поче, на отлете, другой – примыкающий прямо к трапезе и поставленный на особом подклете, образованном из выпускных бревен подклета трапезы.
Необыкновенно живописны крыльца церквей в Ростовском и в Конецгорье Шенкурского уезда. Первое из них крыто бочкой и имеет три рундука, из которых один, как водится, поставлен на особом подклете, на этот раз чрезвычайно высоком, а два других, ничем не забранных, покрывают собою начало лестничных всходов с обеих сторон. В Конецгорье крыльцо менее затейливо. Оба они стоят на отлете, но благодаря галерее, срубленной на красиво выступающих из массы храма выпускных бревнах, крыльца эти уже слиты со стенами храма.
Кроме двускатных и бочечных покрытий, на двухвсходных крыльцах на отлете встречаются и кровли «епанчей», как, например, в Шевдинском Городке. Любопытное крыльцо с епанчевой кровлей имеет церковь в селе Подмонастырском Тотемского уезда. К числу оригинальных крылечных покрытий надо отнести и ту полую бочку, которая встречается в Никольской церкви в деревне Малошуйке Онежского уезда. Церковь построена в 1638 году[223], и хотя крыльцо ее, несомненно, не раз уже возобновлялось, все же эта форма едва ли позднейшего происхождения. В применении к каменной церкви она известна уже с конца XVII века, а именно в знаменитой церкви села Тайнинского под Москвой. Подобный же деревянный полый кокошник, или бочка, был и во дворце села Коломенского.
Входные двери извне в храм, точнее, в его трапезную часть, также в высшей степени просты и строго конструктивны в своей обработке. Очень типична в этом отношении дверь Владимирской церкви в Белой Слуде Сольвычегодского уезда. Несокрушимой прочностью веет от массивных брусьев косяков, вырубленных целиком из гигантских деревьев. Забота о сохранении в здании тепла дает дверям очень небольшие размеры в ширину и высоту, снабжая их высокими порогами. Прием – общий с устройством дверей в избах, и совершенно тот же прием повторяется и при устройстве окон, как это ясно видно в Пучужской церкви и в Ильинской церкви в Лондуже. Выемки в бревнах стен около косяков служат немаловажной цели уменьшения толщины последних. Немалую красоту придавали храмам слюдяные оконницы весьма причудливого рисунка. Оконницы эти еще кое-где хранятся в кладовых. Значение входных дверей в храм иногда отмечается формой, не свойственной дверям обычного жилища, а именно, вводится декоративное криволинейное очертание верха косяка. Мотивы таких очертаний весьма разнообразны и часто общи с очертаниями дверей, ведущих из трапезы храма, как мы видим, например, в Кокшенге или в Едоме. Криволинейность эта доходит до подражания арочным формам входов каменных храмов, как мы видим в церкви Иоанна Богослова на Ишне.
Мы видели, что главное внимание по украшению храма было обращено на его верхи. Шатры, главы, их шеи, бочки, теремки – вот на чем сосредоточивали строители все свои заботы. Шатры крылись «в чешую» и обивались «обрезным тесом», а главы и бочки крылись лемехом «по чешуйному обиванию». При этом надо заметить, что в старину такое кровельное покрытие было во всех храмах без исключения, и только ремонты сравнительно недавнего времени придали им упрощенную форму, уничтожая чешую и обрезные концы. Великолепно сохранились эти концы в часовне на речке Ерге Среднепогостского прихода и в Пучуге Сольвычегодского уезда, а также в Верховье Тотемского уезда. Напротив того, их нет уже в церкви Происхождения Честных Древ в Почозере Пудожского уезда, где сохранился только лемех на главах и их шеях. Чешуя эта бывала повсюду однообразной формы, в виде узенькой дощечки, обрезанной в конце зубцами. Как оригинальное исключение, она встречается и с закругленными концами, например, в Лампожненской церкви.
Наконец, надо упомянуть еще об одной части деревянного храма, которой также уделялось значительное внимание строителей, – об алтарях. Чаще всего они крылись бочками, довольно разнообразными по формам, то более простым и суровым, то затейливым и временами вычурным. Очень богатый и живописный мотив дает деление алтарного прируба на два самостоятельных срубика, образуемых путем как бы вдавления внутрь средней части его восточной стенки. Этот прием встречается несколько раз в Олонецкой губернии, например, в Красной Ляге, и попадается и в Вологодской, где он вылился в особенно изящную форму в давно уже упраздненной Ильинской церкви в Лондуже Тотемского уезда. Сведений о постройке этой церкви не сохранилось, но, судя по формам, ее надо отнести к началу XVIII века[224].
В заключение считаем нелишним привести целиком один из тех старинных актов, о которых неоднократно упоминалось выше и которые могут служить прекрасной иллюстрацией к многообразию и сложности строительных приемов и к выработанности их технической терминологии. Это – наемная запись, совершенная между дворянами и крестьянами Егорьевского Минецкого погоста Боровицкого уезда и плотниками, подряженными для рубки новой соборной церкви. Плотники обязывались по ней: «срубить стены церковной с прежним сорок рядов, до повалу; срубить пределы покручая, по подобию (т. е. как водится), и на тех пределах поставить на шеях главы, по подобию ж и с гребни резными; и вышед с пределов (т. е. когда завершатся стены приделов), срубить четверня (четыре стены), также по подобию; восмерику 8 рядов розвалить; четверику рубить по подобию, и тот четверик розвалить по подобию ж. С розвалу поставить крестовую бочку на четыре лица; на тех бочках поставить пять глав; а под ту большую соборную главу срубить шестерня брусовая в лапу; а те бочки и главы обшить чушуею; а крыть олтари, и пределы, и трапеза, и паперть в два теса скалвами с причелины и с гребнями резными; а подволоки (потолки) соборной церкви и в пределах гладкие под лицо в косяк в закрой; а в олтарех и в трапезе гладкою в закрой же на брусье; а стены тесать, от подволоки тесать до мосту и скоблить; и лавки положить с причелинами и с подставки; и престолы, и жертвенники, и тябла (иконостас) как водится, по подобию; а окон красных восемь, а волоковых по подобию с кожухи; а паперть забрать в косяк, окна через прясло с подзоры; а рундук рубить на три всхода, а столбики поставить точеные, а покрыть шатром с подволоки и с подзорами; а в церкви трои двери на косяках, а четвертая в паперти дверь; а трапеза у церкви забрать решеткою вышина в груди человек… А главы строить на церкве мерою соборная 6 саж., а малыя четыре главы по 3 саж., а на пределах по 4 саж., а бочки и главы построить как на Тифенском посаде у Флора и Лавра бочки и главы… А та вся постройка и церковная утварь строить самым добрым гладким мастерством и углы обровнять гладенко». Постройку эту плотники брались справить за 38 рублей деньгами, да сверх того, как водится, выговорили себе харчи[225].
XXVI. Деревянное зодчество в Сибири
Историческое расселение русского народа к востоку и укрепление Московского государства проложили в XVI столетии новую дорогу русской жизни за Уральский хребет. Завоевание Сибири было тесно связано с тогдашним просветительным движением в Пермской и Чусовской землях. Такие предприимчивые промышленники этого края, как Строгановы, не могли удержаться в своих границах и двинулись к богатствам Сибири. Они помогли Ермаку овладеть Сибирским царством и, перейдя за «каменный пояс», широко распространили там свою торговую деятельность.
Русская военная охрана не замедлила осесться в разных пунктах нового края и в средней части тогдашней Сибири, нынешней Тобольской губернии, заложила первые сильные укрепления. Не могло не перейти за Урал и то насаждение христианской веры в языческих племенах, которое так сильно распространялось по окраинам нашего севера Дмитрием ІІрилуцким, Стефаном Пермским и последующими просветителями. Движение промышленности, завоевания и распространение христианства шли рука об руку и неумолимо надвигались дальше и дальше в глубь Сибири. При заложении Тобольска воздвигается в 1587 году первая Христианская церковь в сибирской земле[226]. Упорное водворение русских в за-Уральских краях, выдвигая своих устроителей, привлекло серьезное внимание нового главы государства Бориса Годунова, и прочность уклада русской жизни в Сибири сделалась обеспеченной. Западная часть ее покрылась целой сетью русских острогов и крепостей. Эти охранные поселения, неся ратную службу, в то же время распространяли и русское просвещение. В XVII веке московское правительство продвигает русские владения еще дальше. Основываются новые города (Енисейк в 1617 г., Красноярск в 1627 г.) и строится целый ряд острогов (Маконский на Кете в 1618 г., Канский на р. Кане в 1628 г., Братский в 1631 г., первоначальный Якутский в 1632 г., Иркутский в 1666 г. и др.)[227]. Русская власть таким образом окончательно утверждается во всей Сибири.
История общей нашей жизни красноречиво указывает, что там, где сколько-нибудь осаждались русская жизнь и власть, там первым делом создавалась охрана и строилась церковь. Несомненно, что храм созидался при каждом заложении острога или города. Надо думать, что в конце XVI века и в XVII веке было построено уже значительное количество христианских церквей в Сибири, и строительная деятельность здесь получила вполне определенное направление.
Если принять во внимание, что как остроги, так и церкви в Северной России (по Поморью, Северной Двине и другим рекам) строились почти исключительно деревянные, что строителями тех и других были местные плотничьи артели, происходившие от новгородских выходцев, что артели эти славились своим мастерством и даже привлекались на работы в Москву и что завоевание Сибири и отчасти заселение ее было связано с культурным движением окраин России, то не остается сомнений, что в Сибири водворилось то же народное русское строительство, которое процветало в ту пору в наших Мезенских, Двинских и за-Онежских краях.
Характерным памятником, могущим служить подтверждением такого взгляда, является деревянная Богоявленская церковь в селе Знаменском Иркутской губернии. Она расположена на реке Ильге Верхоленского округа, в 25 верстах от впадения ее в реку Лену. Церковь эта холодная, без печей, с приделом во имя Иоанна Предтечи. Построена она в царствование Анны Иоанновны старанием прихожан в 1731 году и ныне находится в такой ветхости, что богослужения в ней уже не отправляются[228]. На основании одного сохранившегося на месте документа[229] видно, что церковь эта была не первою на Ильге. Богоявленская церковь довольно значительных размеров; главная часть ее, срубленная четвериком и переходящая в восьмигранник, венчающийся шатром, имеет по плану шесть сажен в каждой стороне. На отливах наружных углов четверика, в основании восьмерика, поставлены граненые «кубики» с главками. Алтарные прирубы, каждый о четырех стенах, глубиною 3 сажени, причем южный из них шире придельного северного. С внешней стороны алтари перекрыты общей пятискатной крышей и завершены двумя самостоятельными бочечными перекрытиями с главками. Лицевые стороны бочек зашиты тесом в косяк и украшены иконами.
Вся восточная стена внутри церкви занята двумя иконостасами – престольным и придельным в пять ярусов. Иконы поставлены на расписные тябла. Нижний ярус иконостасов резной с западным влиянием в украшениях. Перед иконостасами возвышается над полом церкви солея. В концах ее и против внутренней стены алтарей находятся клиросы с киотами у спинок их. Почти на середине церкви поставлен деревянный столб, поддерживающий потолочное перекрытие ее. Стены внутри храма покрыты священными изображениями, написанными на полотне. Под верхним тройным окном северной стены церкви представлено Успение Пресвятой Богородицы. В других рамках – сюжеты из Апокалипсиса; ниже – панель, расписанная под мрамор. К западной стене самой церкви примыкает обширная трапезная. Потолочное перекрытие ее поддерживается двумя рядами столбов, по четыре с каждой стороны продольной оси церкви. Потолок состоит из сплошного ряда балок с уступами; кромки нижних балок украшены дорожками. Под всеми этими балками лежат на столбах прогоны. Таким образом потолок имеет как бы кесончатый вид. Такое устройство потолка довольно редко. Столбы обделаны посредине в виде колонок; в основании их устроены широкие скамьи. В восточной стене трапезной находятся две двери и два продолговатых проема в церковь с железными решетками. К западной стене трапезной пристроена небольшая паперть с двумя помещениями по бокам для ризниц. Вся длина церкви по плану около 18 сажен. Наружные поверхности стен церкви обшиты тесом сравнительно в позднее время. Некоторые оконные рамы – древние, с щипичным верхом в отверстии. Карнизы алтарных прирубов и главного восьмерика, очевидно, имели вид напускных бревенчатых относов (расширение сруба повалом), что видно по существующим профилям нашитых дощатых карнизов. Шейка под большою главою обита дощечками в чешую. Главный крест деревянный – восьмиконечный. Остальные кресты железные – четырехконечные.
Ильинская Богоявленская церковь по своим размерам, стройным пропорциям, силуэту и характерным формам представляет собою один из интереснейших памятников русского деревянного церковного зодчества вообще. К сожалению, нам известен до сих пор лишь этот единственный по сложности образчик церковного строительства в далекой Сибири. Какие разновидности художественных форм сохраняются и существовали в других церковных сооружениях этого края, сказать, по недостаточности материала, в данном вопросе трудно, но во всяком случае видно, что они совершенно родственны архитектурным формам древних церквей северного края России и могли варьироваться лишь в частностях, не нарушающих общего нашего исконного типа церковной постройки. План Богоявленской церкви с ее трапезной и двойным алтарем ничего нового для нас не представляет. Такое расположение помещений, можно сказать, обычно в древних церквах по рекам Двине, Онеге и Мезени[230]. Что касается наружных форм церкви, то эти бочки на алтарных срубах, «кубики» на углах главного четверика церкви, сильные относы срубов в их завершении под крышами, форма окон, обивка «лемехом» и проч., – все это было уже выработано в церковностроительстве нашего севера и здесь дословно повторяется.
Относительно общего внешнего вида и конструкции Богоявленской церкви мы здесь имеем также обычный облик строившихся холодных шатровых церквей по всему Поморью, Двине и другим местам Северной России. Для более наглядного сопоставления тождественности форм и характера старинных церквей Сибири и северных окраин России мы, к сожалению, не имеем достаточного материала.
В подтверждение вышесказанного могут, однако же, служить еще небольшие деревянные церкви Сибири, имеющие обычный тип теплых церквей, именуемых в летописях «клецки». Рассматривая рисунки церквей заштатного города Илимска Иркутской губернии Киренского округа[231], мы находим в них общий характер устройства двух срубов, покрытых двускатными крышами. Верх главного сруба церкви во имя Казанской Божией Матери завершается бочкою с главкой, а верх другой церкви – Введенской – венчается особым срубом с бочечным перекрытием; над последним поставлены две главы, отмечающие два придела церкви. К характерным сторонам этих построек, кроме бочек, относятся: карниз в Казанской церкви, в виде сильного относа сруба у крыши, форма и устройство окон и форма глав. Эти немногие типичные стороны указанных церквей также совершенно тождественны с подобными особенностями устройства церквей на Русском Севере[232].
В Якутске сохранилась кладбищенская церковь, относящаяся ко второй половине XVIII века и имеющая, по общим формам, также тип обыкновенной теплой церкви[233]. Некоторой особенностью ее является группа главок, венчающих восьмиугольный сруб над церковью. Средняя глава с шейкой поставлена на особый восьмерик. Малые главки тоже имеют восьмиугольные постаменты. Восьмерики обшиты тесом вертикально; на швы теса нашиты планки. Двухьярусность глав и указанный характер обшивки имеют некоторую аналогию с подобным конструктивным приемом в южно-русских деревянных церквах. Эта тождественность связана с появлением в средней и даже северной полосах России особого типа церкви, заимствованного, по-видимому, из Украины с конца XVII века, с двумя и тремя восьмигранными срубами над главным четвероугольником храма. Срубы эти поставлены один на другой, уменьшаясь к верху постепенно, а иногда нижний сруб покрывался большим восьмигранным куполом в форме опрокинутого горшка, а над ним ставились один или два маленьких восьмерика с главкой. Вместе с этим влияние южно-русских церквей отразилось в формах куполов и в вертикальной обшивке наружных стен тесом. Эти нововведения в великорусских церквах с проникновением казачества за Урал, вероятно, перешли и в Сибирь. Мы знаем рисунки нескольких сибирских церквей указанного ярусного характера[234], но такие отклонения от самобытных образцов северно-русских церквей проявлялись повсеместно в русской архитектуре и для Сибири не могут считаться явлением непосредственного влияния южно-русских церковных сооружений.
Таким образом, принимая во внимание историю завоевания Сибири, ее заселения и уклада в ней русской жизни, а с другой стороны, аналогию форм древних деревянных церковных строений с их основным характером в Сибири и в северных губерниях России, приходится заключить, что церковное строительство в за-Уральском крае с самого своего начала шло по тому же пути и по тем же народными заветам, по каким оно создавалось в самобытной жизни Русского Севера и видоизменялось во всем русском искусстве. То же самое можно сказать по отношению к другой выдающейся категории памятников деревянного зодчества в Сибири: это – о древних военных сооружениях, игравших первостепенное значение в заселении данного края и в применении технических знаний строительного дела. Рассматривая старинные виды городов и острогов по «Чертежной книге Сибири» С. Ремизова, по рисункам Витзена, Щукина, Ласковского, Киприянова, по гравюрам XVIII века, находящимся в Академии художеств, и по другим источникам[235], а также разные укрепления северной России, например, города Торжка по Пальмквисту, города Кеми и монастырские оборонительные ограды Архангельской и Вологодской губерний (по заметкам автора этих строк), а равно и старинные наброски иностранных путешественников по России, – можно заключить, что указанные деревянные сооружения, как в России, так и в Сибири, довольно тождественны не только по общим формам и системе конструкции, но имеют одинаковый характер и в деталях.
Кроме того, как здесь, так и там проходят общие принципиальные черты русского деревянного строительства. Мы видим как в Европейской России, так и в Сибири одинаковое устройство крепостных рубленых и тыновых стен, прясел с особыми срубами и устоями башен с навесами или обломами и с дозорными вышками, бревенчатые уклоны крыш, рубку стен «в обло», «висучия» сенцы и устройство отверстий для орудий в виде волоковых окон с задвижками. Наконец, находим общность в таких частностях, как в профилях повалов, колонок и даже в форме свешивающихся заострений дощатых покрытий крыш.
Все это указывает на однородность деревянного строительного дела Северной России и Сибири. Очевидно, что с завоеванием последней строительная деятельность нашего Севера распространилась за Уральский хребет во всех своих конструктивных и художественных формах вместе с заселением края русскими людьми и с проявлением в нем самобытных черт жизни русского народа.
ХXѴІІ. Крепостное и гражданское зодчество
Обзор деревянного церковного зодчества был бы неполон, если бы не упомянуть о церковных оградах, кое-где еще сохранившихся, но уже попорченных или полуразвалившихся. Однако ограды эти должны быть скорее отнесены к зодчеству крепостному, нежели к чисто храмовому. В старину, стоя в отдалении от крестьянских жилищ, погосты, и в особенности скиты, нуждались в прочной ограде, которая бы защищала их от всякой «напасти». Постоянная опасность, каждую минуту готовая неожиданно обрушиться на мирных обитателей «сел и весей» на Руси, заставляла все время быть начеку, и все и вся огораживались, кто как мог. С течением времени стратегическая ограда погостов получила значение простой огорожи, забора или изгороди, окружающей священное место около храма, предназначенное для вечного упокоения усопших. Стратегический характер ограды постепенно утеривался и терял свой смысл, а устраиваемая лишь по старым традициям очень прочно, ограда понемногу свелась к легкой огороже.
Прочность древней или устроенной «по старине» ограды заключалась в устройстве вокруг погоста сомкнутого кольца из срубов, прорезанного необходимыми проходами и выездами, – воротами и воротцами. Среди них всегда выделялись главные, или «святыя ворота», увенчанные главами и крестами, водруженными над шатрами или бочками. О картинности и значительности подобных сооружений можно судить по хорошо сохранившимся оградам в Почозере Пудожского уезда и в Бережно-Дубровском Каргопольского уезда. Но особенно живописен тот тип ограды, который применен у церкви в селе Спасском Пудожского уезда. Великолепная ограда окружала некогда и знаменитый Данилов скит в Повенецком уезде[236]. Богатый и цветущий, в особенности в конце XVIII и начале XIX века, он был весь усыпан церквами, часовнями, моленными, разбросанными как в нем самом, на берегу Выга, так и в его окрестностях. Выговская пустынь была культурным центром старообрядчества и рассадником его просвещения. Немудрено, что убранство ее должно было являться совершенно исключительным по своему богатству и затейливости. Какие неоцененные сокровища русского искусства погибли здесь, когда в половине XIX века явились сюда чиновники-вандалы и в своем разрушительном усердии уничтожили все, что создавалось тут в течение полутораста лет. Буквально не оставляли бревна на бревне, сокрушали не только церкви и моленные, но и кладбища и ограды с их башнями и воротами. От этого чудовищного разгрома каким-то чудом уцелело еще несколько одиноких срубов ограды и воротца с бочкой на князьке и остовом прелестной некогда главки. На бочке сохранились еще остатки лемеха с закругленными, как в Лампожне, концами. Двускатная кровля была крыта тесом с узорными концами, как об этом свидетельствуют еще несколько сохранившихся тесинок.
Монастырские ограды отличались особенной грандиозностью и имели иногда огромные, величественные башни в роде той, какая, например, сохранилась в Николаевском Корельском монастыре на Летнем берегу Белого моря близ Архангельска. Монастырская ограда с шестью башнями срублена в 1691–1692 годах[237], но в 1880 году она почти вся уже подгнила, была разобрана, и тогда устроена существующая ныне. Башни были частью переделаны, частью искажены тесовой обшивкой. Последняя совершенно закрыла всю сложную систему повалов главной башни, срубленных в два ряда, благодаря чему она получила вверху два расширения, одно над другим. Если верхний повал сделан для обычного отвода влаги от основания башни, то нижний появился либо как подражание форме «машикули» каменных башен, либо остался еще как наследие древних крепостных деревянных башен или «костров». Разрез такой башни с выступом в верхней части изобразил в своем путешествии Пальмквист, причем на выступе повалов у него поставлена пушка.
Подобная же башня с «напуском» до недавнего времени стояла еще в городе Арске Казанской губернии[238].
Наряду с крепостными башнями были еще сторожевые, или «дозорные», с вышкой для стражи. Такая вышка в виде площадки, покрытой шатриком на четырех или восьми столбиках, высоко приподымалась над кровлей башни, вполне удовлетворяя своему назначению и представляя законченное архитектурное сооружение. Чудесный образчик этого типа представляла «дозорная» башенка в селе Торговище Пермской губернии Красноуфимского уезда, сгоревшая в июле 1899 года. Она срублена восьмериком на продолговатом четверике, и на срезанной верхушке ее шатра приспособлена дозорная вышка, совершенно тождественная по приему с устройством звона в колокольне, что особенно заметно при сравнении ее с колокольнями Цывозера или Спаса на Рене. Только вместо обычной главки с крестом она завершалась пряничного пошиба двуглавным орлом. Как значительный стратегический пункт село Торговище было после присоединения Сибири окопано рвом и обнесено частоколом с несколькими башнями, из которых уцелела только одна – Спасская, получившая это название от образа Спаса Нерукотворенного, помещавшегося выше откидного мостика над въездными воротами. Постройку ее надо отнести к концу XVII века[239].
Поистине счастливый случай уберег до наших дней одно из грандиознейших древних крепостных сооружений – Якутский острог, срубленный в 1683 году[240]. Угрюмы и грозны были, видимо, некогда башни острога, с такими же выступами вверху, как и в Никольском монастыре, но без верхних, подкровельных, ненужных при этих выступах повалов. Крепки были и стены, особенно внушительная там, где сохранились еще их верхние напуски. Все это переносит нас в совсем особый мир, в далекое прошлое, настолько далекое, что даже гораздо более древние храмы, каменные и деревянные, кажутся ближе к нашим дням, нежели эти пустынные, мрачные громады, со дня на день собирающиеся рухнуть.
Точь-в-точь такие же башни мы видим на рисунках Ремезова в его «Чертежной книге Сибири», законченной им в 1701 году[241]. Особенно бросается это сходство в башнях Тобольска, Епанчина, Пелыма, Илимска и Якутска. В последнем можно узнать и сохранившуюся до нас стену с тремя башнями, что во всяком случае свидетельствует об отсутствии явной фантастичности в рисунках зданий. Если он не мог быть слишком точным при изображении городов, в которых не был сам, а быть может, не были и его сыновья, помогавшие ему в его гигантском, даже не по тому только времени, предприятии, – то в качестве тобольского уроженца он, несомненно, оставил довольно точное изображение своего родного города. И везде все те же приемы, те же рубленые стены и те же башни. Все различие их сводится лишь к тому, что одни из них рублены четвериками, а другие – восьмериками, да кровли их то шатровые в типе церковных, то епанчевые в роде якутских. На последних нередко поставлены еще четверички или восьмерички с шатровым завершением, как мы видим в башне Никольского монастыря или в одной из угловых башен Якутского острога.
Крепостная башня, рубленная восьмериком с самого основания, лет двадцать тому назад еще стояла на берегу моря в Кеми. В. В. Суслов видел ее в 1888 году, когда она уже вся наклонилась и ежеминутно грозила рухнуть, и он успел еще снять с нее фотографию. В одной из стенок видны гнезда, в которые были вогнаны бревна стен, примыкавших к этой башне, бывшей, очевидно, угловой. Остов башни со стороны защиты был сделан из двойного сруба, как это можно видеть на фотографии. Со второго этажа ее, по исследованиям В. В. Суслова, шли переходы в соседние башни, от которых и в то время не было уже никакого следа. С внутренней стороны укрепления в башне были целы еще широкие ворота, а в наружных стенах виднелись отверстия для пищалей, ружей и других орудий обороны. Наверху ее лежали еще два горизонтальных бревна, выходивших из-за сруба на пропускных балках и принадлежавших верхнему выступу, который, как видно, являлся неизбежной частью боевых башен. Это было не что иное, как навесная бойница, или «стрельница», – род машикули, с которой стреляли, бросали камень и обливали осаждающих кипятком[242].
В заключение остается сказать еще несколько слов о гражданском деревянном зодчестве. Увы, в буквальном смысле лишь несколько слов, ибо все, что сохранилось до нас в этой области, ограничивается несколькими избами, древность которых не многим превышает одно столетие[243]. Да и эти избы любопытны только в местах, значительно отдаленных от Москвы или Петербурга, только там, где «городские» вкусы не успели еще проложить себе дороги. На севере попадаются еще не только отдельные избы, но и целые поселки, в которых если и нет старинных строек, то все же чувствуются строительные традиции, восходящие к давним временам, и чудится, будто все еще жив дух, роднящий избу с храмом. Правда, и здесь, в характере убранства избы уже ясно видно отдаленное влияние города, но общий облик северного села сохраняет еще некоторую строгость контуров и простоту форм, присущую и храмам. И только приглядываясь ближе к деталям, замечаешь «городскую» затейливость фигурных наличников окон, отдающих формами барокко, и сомнительного вкуса разделку ставней. Даже крыльца уже не те, нет в них былой конструктивной логичности, и столбы их точно выточены, а не рублены, как это особенно часто встречается в Олонецкой губернии. В более древних избах они еще напоминают по приему крыльца церквей, конструкция их крепка и здорова, столбы проще и благороднее, как проще вообще вся изба.
Еще более подлинное впечатление производят древние избы Архангельской губернии. В селе Кошине Холмогорского уезда сохранилось несколько таких «черных», или «куриных», изб конца XVIII и начала XIX века. Суровая простота их форм – сродни древним храмам, которые они напоминают всеми своими деталями.
Нельзя не упомянуть еще об одном сооружении, играющем чрезвычайно видную роль в жизни деревни, – о ветряных мельницах. Они так же, как и храмы, просты и логичны по своей конструкции, и все те же хорошо знакомые и испытанные приемы выработали тот самобытный и поразительно живописный тип мельницы, который распространен по Онежскому и Двинскому краю. По Онеге мельницы короче и приземистее, по Двине – они выше и стройнее.
Эпоха Екатерининского и Александровского классицизма оставила немалый след и в деревне, отразившись в северной избе, главным образом, на характере верхних светелок или теремков. Появились колонки, полукружия, подражающие модным архивольтам, и точеные перильца. Таких изб особенно много в Вологодской губернии. Некоторые из них очень забавно расписаны узорными цветами.
Чрезвычайно любопытные светелки попадаются в Черевкове Сольвычегодского уезда. Весь верхний балкончик их украшен резьбой, очень напоминающей кустарные изделия из слоновой кости XVIII века, изготовлявшиеся в большом числе как раз на севере. Также сидят за самоваром мужик и баба, а чаще барин с барыней, и пьют чай, также животные вплетены в растительные узоры, без конца вьющиеся от одного конца балкона до другого, и также чувствуются отдаленные отголоски рококо и раннего классицизма в мудреных завитках, гирляндочках и бахромке. Их кустарность, наивная мечта о пышности и богатстве простого человека придает им известную прелесть и ограждает от вливания в них откровенно пошлых мотивов стиля дач, расплодившихся под Петербургом после Ронетовских упражнений «в русском стиле». Но не нужна уже больше деревне древняя заветная простота, и сельчане стыдятся иметь не только деревянные «деревенские» храмы, но и былые простенькие избы, стараясь заменить их «городскими» сомнительной архитектуры, но «побогаче». И видится, недалек уже момент, когда великая сокровищница народного творчества – Русский Север – окончательно опустеет. Как-то боязно и жутко лишиться этой силы.