Решение мое было легко предугадать, но невозможно изменить.
С этим решением я и направился к Стейнвею. Он встретил меня разъяренным воплем, слышным еще в коридоре.
— Черта вам лысого, а не нанороботов!!! — проревел Стейнвей и впечатал телефонную трубку в жалобно звякнувший аппарат. Я бочком протиснулся в кабинет.
— Совсем распоясались! — прогудел Стейнвей, остывая. — Нанороботов им подавай… А тебе чего? — буркнул он, заметив меня.
Я вкратце изложил свое желание и протянул прошение о переводе.
— В поле, значит, потянуло? — прищурил пюпитр Стейнвей. — А что… — задумался он и вдруг резко подмахнул мое прошение. — Валяй! Не возражаю! Направление получишь в бухгалтерии…
Сперва они чуть не подрались, но потом Арманд де Тьенсегюр разглядел на груди Серого Рыцаря орденский медальон, и тут же вытащил из-за пазухи свой, с сапфировой звездой приора. Серый рыцарь незамедлительно убрал меч в ножны и предложил брату Вольному Рейтару отъехать в сторонку от переправы, дабы в тишине и спокойствии обсудить дела Ордена.
Мэтр Гидеон также не стал скучать в одиночестве, завязав оживленную дискуссию с настоятельницей Эльжбетой из монастыря Фортуны о превосходстве магии ментальной над стихийной и флюктуациях благоволения великой богини Фортуны к недостойным паладинам госпожи Авантюры.
Этьену страсть как хотелось послушать о причинах своего счастливого выздоровления (ибо мэтр Гидеон объяснял оное выздоровление именно флюктуациями, не вдаваясь, впрочем, в подробности о значении этого термина), но приходилось блюсти инкогнито, а потому в собеседники принцу достался оруженосец Кшиштоф — исхудалый до изнеможения парень, рядом с которым даже бледный после перенесенной лихорадки Этьен казался пышущим здоровьем атлетом.
— Фруктуации! — фыркнул презрительно Кшиштоф, запуская пятерню в длинные грязные волосы, спадающие на засаленный воротник. — Придумают тоже! Эх, книгочеи…
— А вы полагаете, — осторожно спросил Этьен, — что причина нашего… э-э-э… везения лежит в другой области?
Кшиштоф подозрительно покосился на Этьена и с сухим щелчком раздавил вошь.
— А ты сам-то кто будешь, парень?
— Я вагант! — гордо ответил принц. — Странствующий школяр!
— Ах, школяр… — понимающе кивнул Кшиштоф. — Вот что я тебе скажу, школяр… Не гневи ты бога!
— Как это? В смысле, вы хотите…
— Угу. Хочу. Жить я хочу, усек? Мы с господином Серым Рыцарем и матушкой Эльжбетой мно-о-ого всего разного повидали. А живы до сих пор только потому, что блага небесные принимали с благодарностью и без лишнего любопытства. Дурная это примета, понял? До причин докапываться… Несчастье приносит. Я-то знаю, со смертью сотни раз в салочки играл…
— Так уж и сотню… — засомневался Этьен.
— А то! Как-никак, пятый год в дороге!
— Пятый год?! — с изумлением переспросил я.
— Ну да, — кисло ответил Блютнер. — Поначалу было еще терпимо. А потом, когда к ним эта монашенка прибилась… Дура экзальтированная. Еще и флюктуациями обзывается, гадина!
Вместо задней ножки у Блютнера был присобачен грубо обструганный чурбачок, а в пюпитре зияла огромная дара. Нескольких клавиш у него не доставало, и он наловчился лихо сплевывать через дырки. Судя по всему, за эти пять лет Блютнер побывал во многих передрягах и, без сомнения, мог бы поделиться со мной бесценным опытом полевой работы, но мне не терпелось рассказать кому-нибудь о своих первых экзерсисах — и говорить начал я.
Блютнер выслушал меня, сплюнул и щербато усмехнулся.
— Балбес, — сказал он. — Чего ты струны рвешь ради этих уродов? Что ты им — нянька, что ли? Твоя работа — наблюдать и заявки вовремя подавать. А сам ты упаришься их выручать. Тоже мне, на все дырки затычка… Целый Департамент на тебя вкалывает, а ты из себя героя корчишь! Балбес…
— Но ведь… — промямлил я, — время… Там же, в Департаменте, пока разберутся, пока отсортируют… А время…
— Что время-то? — перебил Блютнер. — Тебе темпоральное зрение на что дадено? Деревья гноить? Глянешь наперед, денька так на два-три: ага, вот она, подляночка, уже ждет… И мигом назад — на год, или больше. Отправишь заявку задним числом, пока они до подлянки той доберутся — их там уже спецы будут ждать, из соответствующего отдела. И все в ажуре…
Пораженный до самой деки глубиной своего недомыслия (мне и в модератор не пришло, что темпоральным зрением можно пользоваться в обратном направлении!), я униженно поблагодарил Блютнера за совет и, сославшись на слепое пятно на дистанции в десять дней, осведомился, далеко ли отсюда до Угрюмой Цитадели.
— До какой? Угрюмой? Нет, не слыхал. Мы сейчас из Старой Крепости к Лживому Оракулу направляемся… Но цитаделей вроде не проезжали. А что, ты говоришь, за слепое пятно такое?
Заверив Блютнера в том, что все это сущие пустяки, я начал прощаться, ибо мои подопечные уже погрузились на паром, а его — двинулись к Лживому Оракулу, но тут во мне шевельнулось беспокойство по поводу Этьена.
— Да, вот еще что! — сказал я. — Этьен… Вон тот парень, видите? Щуплый такой, да… Он как-то странно себя ведет в последнее время…
— Пиши в КПА, — посоветовал Блютнер.
Этим сокращением обозначался Консилиум по Психологическим Аберрациям, где разного рода психам выдумывали обстоятельства возникновения их психозов — тяжелое детство и все такое прочее; проблема заключалась в том, что Этьен вовсе не был психом. Скорее наоборот, он был излишне здравомыслящ… Я сбивчиво и второпях изложил Блютнеру суть привычек Этьена, которые сводились к поиску логических объяснений моей деятельности, и Блютнер, побледнев, с ужасом вымолвил:
— Скептик!
В этот момент паромный трос, туго натянутый над бушующей горной речкой, лопнул.
Нет, конечно, что-то такое я слышал. Еще работая в сортировочной, я обращал внимания на древние, ветхие от времени заявки, на которых Вурлитцер ставил жирный красный крест и убирал в специальную папку, куда мне заглядывать было заказано… Да и потом, курьерствуя, я не раз сталкивался с замечаниями типа «куда прешь, как Дикий?» или «Скептика тебе в друзья!»
Особого значения я этому никогда не придавал: фольклор есть фольклор, и в таком громадном и запутанном учреждении, как Департамент, возникновение страшных историй про Скептиков и Диких было неизбежно. Ну, а возможности, что мне доведется лицезреть пресловутого Скептика во плоти, я вообще не допускал. Регулятор я Вероятностных Колебаний или кто? Уж такого со мной никак не могло случиться, при всей моей неопытности…
Поэтому возглас Блютнера я принял за не слишком умную шутку. Мол, отчего б не разыграть новичка? Потом вместе посмеемся… Посмеяться не получилось. Я прыгнул в воду и поплыл наперерез парому с приключенцами. Успел, как и полагается, в последнюю секунду: паром уже почти налетел на камни, когда я поднырнул под него и принялся толкать против течения, попутно пытаясь прощупать, какая именно «подлянка» поджидает моих подопечных на том берегу, в Урочище Пробитых Черепов…
И тут я понял, что ослеп. Совсем. Будущее не читалось; будущего больше не было.
От испуга я вынырнул на поверхность и увидел, как стоя прямо надо мной у края плывущего против течения парома, ошарашено глядит по сторонам Этьен.
Он не мог меня видеть. Просто не мог. Но он вдруг посмотрел прямо на меня и сказал:
— Но ведь так не бывает!
И в ту же секунду течение подхватило меня, завертело и понесло прямо на камни…
2
Мы так бедны отвагой и верой, что видим в счастливом конце лишь грубо сфабрикованное потворство массовым вкусам. Мы не способны верить в рай и еще меньше — в ад.
Сильнее всего досталось шевалье де Тьенсегюру, хотя мэтр Гидеон был склонен это оспаривать. Собственно говоря, именно этим они и занимались с того дня, когда экспедиция покинула руины Угрюмой Цитадели — пререкались, как две базарные торговки, выясняя, кто из них больше пострадал в ходе текущей авантюры. Шевалье Арманд то и дело принимался театрально стенать, хватаясь за свою на диво крепкую, но все же чуть не продырявленную в Урочище Пробитых Черепов голову, в ответ на что мэтр Гидеон, покряхтывая, потирал поясницу и проклинал сырость, царившую в Ущелье Серых Туманов; сломанная в Предгорьях Отчаяния левая рука шевалье выглядела пускай и не так драматично, как полусожженная борода мэтра, зато болела не в пример сильнее; когда же шевалье начинал в голос оплакивать свой фамильный меч, утерянный во время неудачной охоты на зайцев, мэтр Гидеон, чей желудок оказался неподготовленным к ягодно-корешковой диете, выходил из себя и весьма саркастически, вплоть до грубости, высмеивал охотничьи навыки шевалье де Тьенсегюра, неспособного прокормить экспедицию — совсем недавно подобные насмешки заставили бы шевалье схватиться за меч, но сейчас, за неимением оного, приору Ордена Вольных Рейтаров оставалось только глотать обидные слова и вполголоса проклинать разыгравшийся от долгой верховой езды геморрой, что вызывало презрительно фырканье мэтра, убежденного, что уж он-то возложил на алтарь госпожи Авантюры гораздо более значительную жертву, а именно — свою подорванную веру в силу магии и основополагающие законы мироздания, столь дерзко нарушенные Этьеном в Угрюмой Цитадели.
Чем дольше продолжалась эта дискуссия, тем сварливее и язвительнее становились доводы мэтра, и тем плаксивее и жалостливее клял все на свете шевалье; победа мэтра была уже не за горами, когда у Этьена не выдержали нервы.
— Да прекратите вы в конце концов?! — рявкнул он, сердито нахмурив брови. Недели две тому назад Этьен пустил бы петуха и мучительно покраснел при попытке рявкнуть на кого бы то ни было; но после разрушения Угрюмой Цитадели в голосе принца появились воинственные нотки, заставившие обоих его спутников замолчать в тот же миг.
— Так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Этьен и пришпорил коня.
— Ваше Высочество! — вдогонку ему воскликнул мэтр Гидеон, начисто позабыв о конспирации. Да и как о ней не позабыть, когда в манерах принца не осталось ровным счетом ничего, что могло бы выдать его за ваганта?