— Чего еще? — осадил коня Этьен.
— Простите, Ваше Высочество, — не то чтобы робко, но с опаской проговорил мэтр, — но не кажется ли вам, что где-то здесь… неподалеку… чисто случайно… может находиться… постоялый двор?
— Не кажется, — отрезал Этьен и осведомился, надменно оттопырив губу: — Вы вообще-то в своем уме, мэтр? «Здесь», «неподалеку»… Где здесь-то?! В этой глухомани?! — Принц обвел выразительным жестом окружавшее путешественников плоскогорье. — Да этого места даже на карте нет! Говорил же я: надо возвращаться той же дорогой…
— Только не это! — взвыл Арманд де Тьенсегюр и заскулил слезливо: — Пожа-алуйста…
— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Этьен. — Блуждай тут теперь с вами… Мэтр, да уймите вы этого рейтара зареванного! — приказал принц и снова вонзил шпоры в порядком истерзанные бока своего коня.
Стоило лишь принцу отъехать на приличное расстояние, как шевалье яростно высморкался при помощи пальцев и процедил сквозь зубы, опасно прищурившись:
— Достал он меня. Задавил бы гаденыша…
— Нельзя, — негромко сказал мэтр Гидеон, начисто позабыв о прошлых распрях. — Пока — нельзя. Этот сопляк нас втравил в эту дрянь — он нас из нее и вытащит… А пока, любезный шевалье, извольте ломать комедию и изображать хлюпика. Но не слишком усердствуйте, мальчишка не дурак, может и догадаться!
— Не могу я больше паясничать. Сил нет. Взял бы его за ноги — да головой об камень!..
— Тише! — шикнул мэтр Гидеон. — Уймитесь!
— Прошу прощения, — проворчал Арманд и добавил: — А все-таки было бы славно…
— Не спорю. Но это — потом. А пока молокосос может нам пригодиться. Только не мешало бы сбить с него спесь… Справитесь, шевалье?
— Справлюсь, — злорадно ухмыльнулся Арманд. — Еще как справлюсь! Идея-то хорошая, как тут не справиться!
Идея действительно была неплоха, да только мой модератор она посетила намного раньше, чем хитроумную голову мэтра Гидеона. Собственно, ради этой идеи — сбить спесь со своих экс-подопечных — я сбежал из стаи и отыскал троицу этих горе-приключенцев, которым сейчас больше подошел бы ярлык «оборванцы».
Будучи не слишком мстительной или злопамятной натурой, я, тем не менее, с каким-то потаенным удовольствием предвкушал расправу над своими бывшими хозяевами — и был жестоко разочарован, увидев, во что они превратились за одну-единственную неделю без моей опеки. Шевалье Арманд де Тьенсегюр с перебинтованной головой, сломанной рукой и пустыми ножнами на боку, ерзающий в седле, затравленно озирающийся по сторонам и готовый расплакаться по любому поводу и мэтр Гидеон с обугленной козлиной бородкой, жесточайшим поносом и манерами старого, не вполне вменяемого склочника являли собой зрелище настолько жалкое и плачевное, что у меня сразу пропала охота поквитаться за все пережитые унижения. Один Этьен ходил гоголем после эскапады в Угрюмой Цитадели, но я-то знал, что вся его бравада — это показное, а на самом деле у мальчонки поджилки трясутся от мысли, что его дар может однажды и не сработать… Грешно убогим мстить, решил я. Они сами себе отомстят.
Правда, потом выяснилось, что мэтр и шевалье просто-напросто кривлялись, усыпляя бдительность Этьена с целью дальнейшего использования принца в качестве дорожного талисмана, и я восхитился изяществом замысла мэтра Гидеона, чья подорванная вера в силу магии, похоже, только стимулировала его умственный потенциал: разгадав природу дара Этьена, мэтр Гидеон не только составил план рациональной утилизации способностей принца, но и смог убедить гордеца де Тьенсегюра превратиться из Вольного Рейтара в плаксивого лицедея… Отрадно было видеть, что мои приключенцы не разучились думать самостоятельно, без рекомендаций из Палаты Немотивированных Озарений, и вместе с чувством законной, если не сказать отеческой гордости, ко мне пришло желание маленько подсобить по старой памяти мэтру Гидеону и шевалье де Тьенсегюру в благородном деле укрощения талантов принца Этьена… каковое желание я и задавил на корню.
Хватит, я теперь ученый. Я теперь знаю, что добрые дела не остаются безнаказанными. Я даже знаю, куда ведут дороги, вымощенные благими намерениями: на скользкий и мокрый каменистый берег, к которому меня прибило течением мутной горной реки…
Вода из меня хлестала, как из брандспойта. Нет: как из садовой лейки. Уж не знаю, сколько я заполучил пробоин, но когда я выкарабкался на берег, вся та мутная, пенистая и глинистая жидкость, что до краев заполняла мой полый корпус, хлынула из меня во все стороны, орошая и без того мокрую и скользкую прибрежную гальку. Задняя нога, висевшая на одном шурупе, угодила в щель между двумя булыжниками и застряла; с трудом освободившись, я кое-как выпрямился и попытался обрести равновесие. А заодно — понять, что произошло…
Ни то, ни другое мне не удалось. О каком вообще равновесии может идти речь, когда клей размок, корпус разваливается, а струны полопались все до единой?! Что же до осознания произошедшего, то с выломанным модератором и разболтанными молоточками моих мыслительных способностей хватило только на то, чтобы скомандовать себе: убирайся отсюда, дружок, да поживее!
Что я и сделал. С трудом, но сделал. Сразу за узкой полоской галечника вставал вековой и явно непроходимый лес, в который я попер с энтузиазмом и рвением испуганного мамонта, надеясь обрести если не спасение, то хотя бы успокоение в привычном кустарнике — но из кустов мне попадались сплошь терновник и шиповник, и я все так же бездумно ломился вперед, обдирая остатки уже не лака — краски! — и стараясь припомнить (сыграть бы все равно не вышло!) какую-нибудь веселенькую мелодию для поднятия боевого духа, но ничего, кроме похоронного марша, почему-то не вспоминалось…
Потом пошел дождь. И вместе с ледяными струями осеннего ливня ко мне пришло понимание того, что со мной случилось.
Меня упразднили.
Стараясь не стучать клавишами от холода, я яростно стиснул крышку и посмотрел в затянутое тучами небо.
— Черта с два! — просипел я. — Черта с два!!!
Меня нельзя упразднить. Я — РВК. Регулятор Вероятностных Колебаний. Я просто не допущу того, чтобы это произошло. Сведу вероятность к нулю. Не впервой. Я это умею. Вот только отмотаю денька два назад…
Прошлое… было. В отличие от будущего, прошлое было; но было оно стабильно и неизменно, и все, что я мог с ним поделать — это вспоминать.
Заскрежетав клавишами от бессилия, я снова ломанулся в лес, без цели и без смысла, лишь для того, чтобы не стоять на месте. Мне хотелось заблудиться и сгинуть; но РВК не может заблудиться. Вероятность этого слишком мала…
Я вышел к кострам, когда уже совсем стемнело. Сперва я принял огни, мелькавшие между деревьев, за галлюцинацию, а когда я приблизился, первое впечатление только усилилось. Они были там; это был их бивак. Вокруг костров, на уютных лежанках из еловых лап, в палатках и просто на земле расположились Дикие.
Первым меня заметил маленький Гулбрансен. Он не издал ни звука, но следом за ним ко мне повернулись все. Хестеры и Вудчестеры, Броадвуды и Болдуины, Штейны и Эбгарты, и окружавшие костры десятки угловатых теней, чьи названия я не мог разглядеть… Все. Так мы и простояли, глядя друг на друга, минуты две. Затем от костра отделилась одна из теней и двинулась ко мне. Тень оказалась новеньким, чуть франтоватым Курцвайлом с еще сверкающей позолотой на пюпитре.
— Ну наконец-то! — сказал Курцвайл. — А мы уж заждались…
Сбивать спесь с Этьена было решено двумя способами: в то время как шевалье де Тьенсегюр своими бесконечными истериками действовал принцу на нервы, нагнетая общую атмосферу вялотекущего психоза, мэтр Гидеон апеллировал к рациональной части сознания принца, донимая его пространными рассуждениями о сущности бытия и небытия.
Так, например, стоило лишь Этьену проснуться ночью с криком от увиденного кошмара, как шевалье принимался мелко дрожать и хныкать, что ночные кошмары суть дурные предзнаменования, и что теперь они никогда не вернутся домой, и он, шевалье, никогда не увидит свою горячо любимую жену и выводок маленьких де Тьенсегюрчиков. Хныкал Арманд достаточно долго, чтобы у принца кончалось терпение; когда же Этьен, красный от бешенства, повелевал шевалье заткнуться, мэтр Гидеон учтиво, но настойчиво интересовался подробностями ночных видений Этьена.
— Какое вам дело?!! — орал принц.
— Ваше Высочество! — изумленно всплескивал руками мэтр и переключался на рабочий жаргон: — Понеже ваш венценосный родитель возложил на меня почетную обязанность оберегать ваше драгоценное здоровье, то долг мой, как мага… кхе-кхе… как лекаря быть в курсе наимельчайших подробностей, имеющих касательство к здоровью Вашего Высочества…
— Какое еще касательство?!
— Самое непосредственное! Ибо осмелюсь доложить Вашему Высочеству, что кошмары, сиречь сновидения преужасные, порождаются не волей божественной, а единственно перенапряжением мозговых сил Вашего Высочества…
Этьен закатывал глаза и объяснял мэтру, что проводя восемь часов в седле, можно перенапрячь все что угодно, но только не мозг.
— Вы забываете, Ваше Высочество, — напоминал мэтр, — что денно и нощно ваш разум, столь щедро одаренный Фортуной, вынужден отделять существующее от несуществующего, и оберегать бытие от небытия! Стоит ли удивляться, что вам снятся кошмары, если одна лишь уверенность вашего разума в их эфемерности удерживает оные кошмары от материализации?
(При этих словах шевалье начинал трястись, как припадочный, и лихорадочно скулить «только кошмаров нам не хватало!!!»)
Этьен, издерганный нытьем де Тьенсегюра, сил спорить уже не имел: он устало вздыхал и, окончательно капитулируя, спрашивал у мэтра о способах избавления от кошмаров. Мэтру Гидеону, разумеется, только того и надо было, и он с готовностью советовал принцу перед сном вспоминать не все те многочисленные ужасы, повстречавшиеся на пути паладинов госпожи Авантюры, а родной замок, собственную опочивальню, кровать с балдахином или, на худой конец, просто комнату в уютном трактире, где можно скоротать ночь в спокойствии и безопасности. Этьен кисло благодарил мэтра за совет и обещал непременно ему последовать; весь день мэтр тихо торжествовал, а на следующую ночь Этьен снова вскакивал с диким воплем…