Юрасов тяжело вздохнул.
— Ну, говорите прямо, что случилось? — предложил доктор, сбрасывая капюшон, чтобы видеть лицо Юрасова.
— Ладно, — с решимостью сказал Юрасов. — Только вы свое обещание помните.
— Говори, говори.
— Ну, не сейчас вот, а когда-нибудь может меня Ольга Михайловна полюбить?
— А, вот кто городская девушка и рядовой колхозник! — произнес нараспев Татаринцев, еще не зная, что ответить.
В первую минуту ему стало больно от этого внезапного признания Юрасова. Ведь и он не раз задавал себе подобный вопрос: может ли его когда-нибудь полюбить Песковская и может ли быть у них счастливый брак?
— Я вам на это ответить не смогу, — медленно сказал он. — Вы Ольгу Михайловну спросите.
— Разве можно? Я об этом и думать боюсь.
— И давно вы заметили, что… — доктор с трудом произнес последние слова, — любите ее.
— Не знаю. Я ведь только у вас ее вижу. Тянет меня к ней. Раньше я в больницу часто ходил, а теперь перестал. Я ее и словом боюсь обидеть. А меня в селе девчата храбрым парнем считают. Дорога она мне…
— Если вы ее так любите, надо с ней объясниться.
— Нет, что вы! Ей другой человек нужен. Она с высшим образованием, а у меня даже низшее не закончено.
— Это дело нехитрое. Вас в два года можно в университет подготовить. Ум у вас цепкий, цельный, хороший, всякой дрянью не напичкан. Моего Радищева прочли?
— Прочел. Я, Юрий Николаевич, хочу ее поближе узнать. Вот теперь лето наступает, сенокос будет, уборка. Она колхозную жизнь увидит, может, полюбит ее. Сейчас она еще от города отвыкнуть не может.
— А вы, значит, о ней кое-что знаете. Она городская девушка из интеллигентной семьи. В деревне живет только полгода, и, конечно, ей сейчас тут трудно.
— Ну, а если она согласится, что ее родители скажут?
— Что они скажут, трудно ответить.
— А вы свою дочь могли бы за меня отдать?
— Вам, Степан Трофимович, учиться много и серьезно надо. А вы, изволите видеть, занимаетесь от случая к случаю. Знаю, что хотите сказать: в колхозе надо работать. Хорошо. Правильно! Но не жалейте себя. Ночью занимайтесь, гуляйте меньше. Без жертв ничего не дается. Почитайте биографии большевиков — увидите, как они знания получали. Вопросами образования они никогда не пренебрегали, работали в подполье и все время учились. Вот если бы я видел, что вы так занимаетесь и что моя дочь в этом вам помочь может, — отдал бы ее за вас…
— Эх, Юрий Николаевич! — воскликнул с силой Юрасов и хлопнул себя по шее. — Я каждое воскресенье, как увижу Ольгу Михайловну, вас, новым человеком ухожу. Прямо земля у меня под ногами танцует. И никакие дела тогда не страшат. Все легким кажется. И целую неделю потом о следующем воскресенье думаю.
Он еще долго и восторженно говорил об Ольге Михайловне. Доктор не прерывал его.
Они уже въезжали в ночное, молчаливое село.
У ворот докторского дома стоял легковой автомобиль.
— А у вас, видать, какое-то начальство в гостях, — сказал Юрасов, помогая доктору сойти с брички.
— Сейчас увидим это начальство, — ответил доктор, недоумевая, кто может в такой поздний час ждать его.
В комнате его неприятно поразил беспорядок. На письменном столе стояла пустая бутылка из-под виноградного вина. Папиросные окурки валялись на письменном приборе, на полу. На стульях было разбросано белье. Казалось, что тут прочно поселился человек, считающийся только со своими привычками.
— Здравствуй, мой дорогой! — услышал доктор сочный баритон.
Перед ним стоял Василий Сергеевич Сунцов, заведующий райздравотделом, его школьный товарищ. Это был среднего роста, цветущий, налитый здоровьем, мужчина. Мягкой, плавной походкой он подошел к Татаринцеву и крепко сжал своими большими и пухлыми руками его руки.
— Ехал мимо и решил, что надо навестить старого товарища.
Татаринцев молчал.
— Ты извини, что я без тебя тут хозяйничал, — сказал Сунцов, благодушно улыбаясь и смахивая окурки в газету. — Долго ждать пришлось. А ты неплохо живешь, очень неплохо. Соседка, знаешь, пикантная особа. Так сказать, неожиданное явление в сельских кущах.
— Я прошу тебя быть более сдержанным.
— Понимаю, понимаю, — замахал руками Сунцов. — Буду деликатен и умолкаю. Ночевать ты мне здесь позволишь, надеюсь?
— Устраивайся на кушетке, — сухо сказал доктор.
— Вот и чудесно.
Татаринцев молча вынес из спальни подушку, одеяло, простыни и сложил все на кушетку. Затем ушел к себе в спальню и затворил дверь.
Утром доктор не стал завтракать и пошел в больницу. Проходя мимо Сунцова, он увидел, что тот еще спит, полуоткрыв рот и тяжело сопя. Одеяло сползло на пол, и была видна розовая грудь, заросшая рыжими волосами.
Часа два спустя, Сунцов явился в больницу. Он вошел в кабинет к доктору и, здороваясь, сказал:
— Так устал вчера, что не слышал, как ты утром ушел. Как в больнице дела идут?
— Посмотри, — коротко предложил Татаринцев.
Сунцов зашел к Песковской, посидел у нее с полчаса. Потом долго ходил по больнице, осматривал палаты, расспрашивал сестру о хозяйстве больницы, зачем-то пересчитал все салфетки. Пелагея Ильинична ходила за ним с испуганным лицом и отвечала на его вопросы таким тихим голосом, что Сунцов несколько раз сказал ей:
— Говорите громче!
Осмотрев больницу, он опять зашел к Татаринцеву и сказал строго:
— Очень неприятная история у тебя произошла.
— Что ты имеешь в виду? — удивленно спросил доктор.
— У тебя в больнице умерла женщина.
— Ты обстоятельства ее смерти знаешь?
— Обстоятельства, мой дорогой, обстоятельствами, а ее смерть — это факт.
— Какие глупости ты говоришь. Ты же врач.
— А тебе должно быть известно, как судят о нашей работе. Будь ты самый талантливый врач, но ни одной смерти тебе никогда не простят. И все твои заслуги в этом случае ничего не значат.
— Кто же это так рассуждает? Разве мало умирает людей? Ведь это же непроходимая глупость — так рассуждать.
— Однако весь район говорит об этой смерти, и везде упоминается твое имя.
— О чем нам спорить? Посмотри историю болезни, и конец всему разговору.
Татаринцев достал историю болезни Белоусовой. Сунцов начал читать, делая какие-то отметки в блокноте.
Кончив читать, он раздумчиво постучал пальцами по столу.
— История ясная, и тем не менее я не могу сказать, что не будет неприятностей.
— Ты меня сегодня удивляешь. Скажи прямо: в чем дело? А то, как кликуша, пророчишь, а в чем дело — понять невозможно.
— Мне нечего сказать. Но и в районе недовольны этой смертью.
Доктор рассмеялся.
— А здесь ты нашел довольных смертью Белоусовой?
— Не то, что недовольных, но спокойных. Ты меня не так понял.
— Тебя, действительно, чрезвычайно трудно понять. Больницу ты нашел в порядке?
— Я ее не обследовал. Я ведь в гости к тебе приехал.
— Ну, будь здоров, — сказал доктор, протягивая руку. — Мне надо еще больных принимать.
Они попрощались, и Сунцов, все с тем же выражением строгой озабоченности на лице, вышел из кабинета.
Вечером, закончив прием больных, доктор пошел в сельсовет. Земля после вчерашнего дождя успела просохнуть. На улице было по-летнему жарко. Доктор снял шляпу и расстегнул ворот рубашки.
На улице он встретил Песковскую. Она медленно шла навстречу.
— Проводите меня в сельсовет, — попросил ее доктор. — А потом вместе вернемся домой.
Они пошли вместе.
— Вам следует, Ольга Михайловна, побольше внимания уделять Юрасову, — сказал доктор, вспомнив вчерашние признания председателя колхоза.
Она удивленно подняла на доктора глаза, и на лбу у нее прорезалась тонкая морщинка.
— Юрасову? — переспросила она.
— Да, ему. Это, знаете, очень способный человек. Он только внешне на мальчишку смахивает. Колхоз своим блестящим положением обязан ему. Вы понаблюдайте, как его колхозники слушают.
— Какое же внимание я должна ему оказывать?
— Ну, какое, какое… — пробормотал доктор. — Вы можете помочь ему учиться. Он учится, но без системы и плана. Я с ним уже год бьюсь и ничего у меня не выходит.
— Это — просто. Я поговорю с ним.
Они подошли к деревянному двухэтажному дому, где внизу помещалось отделение почты, а наверху — сельсовет, и поднялись по лестнице.
Не доходя до двери сельсовета, доктор вдруг услышал свою фамилию. Он приостановился и жестом задержал Песковскую. Отчетливо донесся до них громкий голос Сунцова:
— Вот почему я убежден, что Татаринцев, не приняв всех мер, несет моральную ответственность за смерть Белоусовой.
Татаринцев порывисто открыл дверь. В комнате за столом сидели Морозкин и Юрасов. Сунцов стоял посреди комнаты, заложив руки в карманы брюк. Он смутился, увидев доктора.
— Я, Юрий Николаевич, хотел перед отъездом еще раз зайти к тебе, — приветливо улыбнулся Сунцов. — Да вот у товарища Морозкина задержался.
— По… по… повтори, что ты сейчас здесь сказал, — потребовал Татаринцев, заикаясь и побледнев.
— Ты не волнуйся, — мягко остановил его Сунцов. — Ведь мы уже об этом говорили сегодня.
— Нет, э… этого ты не говорил.
— Успокойся, успокойся, мой дорогой. Я ничего плохого о тебе не сказал.
— Ты лжешь. Я все слышал. Значит, я не испробовал всех средств? Я виноват в смерти Белоусовой?
— Давай, Юрий Николаевич, пройдем к тебе в больницу и еще раз спокойно обсудим.
— Нет, именно здесь будем обсуждать. Вот, — показал Татаринцев на Морозкина, — говори все при нем и при мне.
— Что ты волнуешься? Не первый год я тебя знаю, и всегда ты вот так болезненно все к сердцу принимаешь.
Доктор пристукнул палкой.
— Ты чиновник, не вникающий в суть дела. От маленьких подлостей ты перешел к большим.
— Я прошу вас, — обратился Сунцов к Морозкину с изменившимся, злым лицом.
— Доктор, уважайте товарища Сунцова. Он работник райисполкома. Так нельзя разговаривать, — сказал, вставая из-за стола, Морозкин.