Оттого, что над селом висела луна, а на столе горела лампа, нижние листья сиреневых кустов были зелеными, а верхние — черными, бархатными. Через светлую лунную дорожку сада перешла кошка, блеснула глазами и исчезла в густой тени дерева.
Доктор сидел за столом и мелким бисерным почерком вписывал поправки в свою экономическую работу. Книга казалась ему суховатой, лишенной аромата жизни. «Статистика, бухгалтерия, — недовольно морщился он, — и свежих-то мыслей нет». Он отказался бы от этой книги, но ему жаль было затраченного труда и хотелось обязательно запечатлеть для будущих поколений след жизни, которую ему пришлось наблюдать пятнадцать лет.
Раздались громкие голоса. Ольга Михайловна и Юрасов возвращались с прогулки. Луна уже ушла, в саду стало черно, деревья слились. Но небо было светлое, плыли волнистые, вытянувшиеся в одну линию, легкие облака.
Ольга Михайловна весело засмеялась, простилась с Юрасовым и прошла через веранду в свою комнату.
Юрасов ушел необычайно торопливо. Доктор окликнул его, но он не остановился и только крикнул:
— Спокойной ночи!
Из комнаты вышла Песковская.
— Мы ходили, ходили, — нараспев сказала она, бросаясь в кресло и вытягивая ноги, — страшно устали, а ночь такая хорошая, что и домой идти не хочется.
«Что у них произошло?» — подумал доктор и опять почувствовал знакомую боль. Что угодно он дал бы за возможность открыто ухаживать за любимой женщиной, говорить ей затаенные мысли, смело ловить ее взгляды и отвечать на них, не сдерживать желаний и не думать о том, что можешь быть смешным.
Она засмеялась.
— Вы знаете, я сегодня плакала.
— Я это знаю. Что вас расстроило?
— Это ваш приятель, Сунцов, прислал посылку. Какое он имел право присылать мне конфеты?
— Что же вы решили ему ответить?
— Ничего. Завтра все отправлю ему обратно.
Утром доктор получил из райздравотдела извещение за подписью бухгалтера, что «по решению президиума райисполкома, с июня прекращается дополнительное ежемесячное финансирование Ключевской больницы в сумме 3000 рублей».
Речь шла о деньгах, которые уже около трех лет Татаринцев получал на стационар для туберкулезных больных.
«Несомненно, это его рук дело, — подумал доктор о Сунцове. — Этот трус побоялся даже свою подпись поставить».
Он внушал себе, что надо стать выше этой мелочной мести и что, если работникам райисполкома рассказать о том, какое значение имеет его практика лечения туберкулезных больных — они, вероятно, простые, очень хорошие люди дела, поймут свою ошибку и исправят ее. И все же ему не удавалось подавить в себе чувства обиды.
В этот день доктор чаще сердился на Пелагею Ильиничну, с силой двигал стулом и раз даже крикнул ей:
— Говорите шопотом. Сколько раз вам напоминать надо. Вы больных пугаете.
В больницу заехал Юрасов. Он вошел в кабинет, как всегда оживленный.
— Соседи, «Яровой колос», на праздник нас зовут. В воскресенье десятилетие колхоза справляют. От нас делегация едет. Вас звали. Ольгу Михайловну захватим.
— Я очень занят и едва ли смогу принять это приглашение, — сердито ответил Татаринцев.
«В посредники, что ли, берет, — подумал он. — Зачем мне день себе портить. Прекрасно обойдутся без меня, третьего лишнего».
Но Юрасов так упрашивал его, что он согласился.
Юрасов заехал за ними рано утром.
Всю дорогу Ольга Михайловна дурачилась, была особенно ласкова с Юрасовым, училась править лошадью.
В колхоз они приехали в разгар праздника. В саду, под деревьями, стояли длинные, врытые в землю, столы. Девушки в ярких платьях, загорелые, крепкие, с лентами и цветами в волосах, мелькали между деревьями, встречали гостей и провожали их к столам, заставленным праздничной стряпней.
После завтрака гостей повели осматривать хозяйство колхоза — фермы, новые постройки в селе и звуковой кинотеатр. Им особенно гордились — это был, как-никак, первый звуковой кинотеатр в районе, построенный на колхозные средства. Юрасов был здесь своим человеком, многих знал, и его знали. Осматривая колхоз, он часто придирался и говорил, что они специально к празднику везде почистили и прибрали, а вообще в соревновании колхозов «Яровой колос» от соседей отстал.
Ольга Михайловна осматривала все с большим любопытством.
Доктор всюду ходил за ними. Он даже забыл о своей хромоте.
— Забивают вас соседи, забивают… — подогревал он Юрасова.
— Это пристрастно, Юрий Николаевич. В гостях всегда все лучше кажется. Мы к своему празднику тоже не хуже подготовимся.
На широком лугу, залитом солнцем, было в полном разгаре большое гуляние. Кооператоры удивили всех, когда выкатили огромные бочки с пивом. Оркестр немного врал, но ему прощали, гордясь, что вот свой духовой оркестр появился и не надо у соседей музыкантов занимать.
Подымая густую пыль, приближалась к месту гуляния легковая автомашина. Татаринцев увидел в ней Сунцова и хотел уйти. Но Сунцов уже вылезал, и доктор решил, что ему незачем избегать встречи.
— Тоже здесь? — улыбнулся ему Сунцов.
Он поздоровался с Ольгой Михайловной, она небрежно кивнула головой.
— Я ничего не мог сделать, Юрий Николаевич, — сказал Сунцов, обращаясь к доктору. — Я говорю об этих несчастных трех тысячах.
— Кто же может сделать? — иронически спросила Ольга Михайловна. — Ведь вы заведуете райздравотделом.
— Я уверен, эти деньги восстановят. Но если ты, Юрий Николаевич, сам лично обратишься в райисполком, это тоже окажет действие.
— Этого я делать не буду.
— Какие деньги, доктор? — спросил Юрасов.
— Больнице стали меньше отпускать денег, — неохотно ответил доктор.
— Не больнице, Юрий Николаевич, а туберкулезному отделению сократили дополнительные ассигнования, — поправил Сунцов.
— Это все равно.
— Нет, не все равно. Ты больничные деньги, пожалуйста, не трогай.
— Прекратим сейчас этот разговор, — сухо попросил доктор. — Я не за этим приехал сюда.
Когда стемнело, гулянье перешло в село. Доктор, Ольга Михайловна и Юрасов решили заночевать в колхозе, а рано утром выехать домой. Для ночлега мужчинам отвели сарай, набитый сеном.
Татаринцев одиноко ходил по селу. Он увидел Ольгу Михайловну с Сунцовым. Девушка сердито что-то говорила ему, а Сунцов слушал, улыбаясь с виноватым видом. Татаринцев свернул в сторону. На пути столкнулся с Юрасовым. У него было тревожное лицо.
— Вы Ольгу Михайловну видели?
— Она с Сунцовым гуляет, — жестко сказал доктор и показал, где он их встретил.
Юрасов торопливо пошел в ту сторону.
Доктор побыл еще некоторое время, следя за танцами, а затем, тяжело опираясь на палку, медленно пошел к сараю, досадуя, что Сунцов все же испортил ему праздничное настроение.
Он старался не думать об Ольге Михайловне. Но это было сильнее его. Доктора тянуло на улицу, чтобы посмотреть, где они и что делают. Он даже скрипнул зубами, представив на миг, что Сунцов может обнимать ее в эту минуту. «Нет, нет, невозможно, — пробормотал он. — Она же видит, что это за человек».
Спать ему не хотелось, и он прислушивался к далеким девичьим голосам.
Тихо отворилась дверь сарая и вошел Юрасов.
— Вы здесь, Юрий Николаевич?
— Да.
— Одни?
— Один…
Юрасов закрыл дверь и лег, не сняв пиджака. Он молчал и только тяжело вздыхал.
Доктор понимал причину этих вздохов. Но сейчас он не жалел Юрасова. «Чепуха, — думал он. — Пусть пострадает».
Он стал вспоминать детство, свою первую детскую наивную любовь в школе. Эти воспоминания невольно вызвали в памяти тягостную историю большого горя из-за Сунцова.
— Хотите послушать одну историю с моралью? — сказал доктор.
— Слушаю, — отозвался Юрасов, и под ним зашуршало сено.
— В школе учатся два мальчика. Один сильный, здоровый, единственный ребенок в семье; второй мальчик унаследовал от родителей тщедушное строение и постоянную хворь. Эти мальчики дружат, сидят на одной парте. И вот однажды на стол учительницы падает рыбья кость. Учительница строго спрашивает:
— Кто бросил эту кость?
Толстый мальчик встает, показывает на своего товарища и говорит:
— Я видел, что это он бросил.
Худой мальчик говорит, что он не бросал, начинает плакать. В класс вызывается директор школы. Толстый мальчик упрямо стоит на своем. Решение учительского совета кратко: преступника за дурное поведение исключить из школы. Вот и конец истории. Мораль, изволите видеть, сей истории такова: мальчики вырастают в мужчин, а маленькие подлости могут вырасти в большие.
— Я догадываюсь, о ком вы рассказываете.
— Очень рад вашей прозорливости.
Татаринцев повернулся на бок и закрыл глаза.
— Доктор! — тихо окликнул Юрасов.
Доктор не отозвался. Он, видимо, уже спал.
Юрасов повернулся на спину и лежал с открытыми глазами, наблюдая сквозь щели, как светлеет небо и на горизонте растет розовая полоска.
Ему стало так тягостно лежать в сарае, что он решил сейчас же запрячь лошадь и ехать домой.
Он вскочил с постели и вышел на улицу. Легкий туман стлался над землей. Было очень тихо. Юрасов быстро пошел и, поворачивая за сарай, чуть не столкнулся с Ольгой Михайловной.
Оба остановились и посмотрели друг на друга. Ольге Михайловне не понравился испытующий, словно требующий ответа, взгляд Юрасова. Она отвернулась и пошла дальше.
— Скажите доктору, что я домой уехал, — сказал Юрасов и прислушался с замирающим сердцем.
— Хорошо, — беспечно ответила девушка. — Передам…
В следующее воскресенье Юрасов не пришел к доктору. Татаринцев ждал его целый день. Он сидел на веранде и передвигал по доске шахматы.
— Непохоже это на него, — говорил доктор, поглядывая на калитку.
Ольга Михайловна молчала, и доктор подозревал, что ей известна причина отсутствия его партнера.
Юрасов не пришел и во второе и в третье воскресенье. Ольга Михайловна наконец сказала: