Когда мы подъехали к воротам, те приоткрылись и выпустили нам навстречу мужика в тёмной длиннополой рясе и с бритой макушкой. Монаха.
— К епископу? — поинтересовался он. — Марк, не закрывай ворота!
В створе показалась толстая морда в рытвинах от оспы.
— Откуда едете?
— Из Арля.
— В Ним не заезжали?
Тибо покачал головой:
— Закрыт сейчас город. Болезнь там вроде какая-то.
Монах кивнул:
— Закрыт, значит… Додумались наконец… Ну, с Богом.
— Епископ-то где? — спросил Тибо.
— Монсеньор Готфрид сейчас в трапезной, — важно изрёк монах. И пошёл по своим делам.
Хорошо смазанные петли не заскрипели, когда привратник Марк открывал ворота.
«Бумм!» — сказала левая створка, глухо ударяясь о стену.
«Бумм!» — сказала правая створка несколькими секундами позже.
Мы въехали в монастырский двор.
По двору бродили свиньи и куры. Ещё один монах, с макушкой, обросшей недельной щетиной, возился у колодца. Мы его не заинтересовали.
Во дворе имелись две каменные постройки: церковь и большой дом посередине двора; и множество деревянных: амбаров, сарайчиков и прочих хозяйственных построек.
Мы остановились неподалёку от большого каменного дома. Я спрыгнул с коня и уж было направился к крыльцу, когда меня остановил окрик Тибо:
— Ваша милость!
— Что?
— Деньги-то забыли взять, — укоризненно напомнил Тибо и принялся рыться в моей седельной сумке.
— А они нам здесь понадобятся?
— Ну вы, господин Андрэ, совсем как дитё малое… — пробормотал Тибо, не переставая обшаривать сумку в поисках кошелька. — Епископ Готфрид — сеньор этих земель. Значит, он и судья тутошний, и правитель… Смекаете, к чему я?.. К тому ж он ещё и священник, слуга Господа Бога нашего, лицо, так сказать, духовное…
— Ладно, я понял. Сколько ему нужно дать?
— По повелению нашего августейшего короля штраф за убитого на поединке — три марки. Это, значит, Готфриду причитается как лицу светскому…
Я не смог удержаться от улыбки: очень уж забавными выглядели эти подсчёты.
— А как лицу духовному?
— Тут сложнее, господин Андрэ. Чем больше вы пожертвуете на благо Святой Римской Католической Церкви — тем меньше епитимья будет.
— У нас есть второй кошелёк?
— Есть… — Тибо слегка растерялся. — В моей сумке…
— Ссыпь пока деньги в одну кучу. А в кошелёк положи монет шесть-семь и дай его мне.
Тибо несколько секунд задумчиво жевал губами, потом сообразил, что к чему, и, криво ухмыльнувшись, принялся исполнять приказание.
— Господину епископу, — отчеканил я, принимая из рук Тибо изрядно похудевший кошель, — совершенно не обязательно знать, какими именно финансами мы располагаем.
Монсеньор Готфрид, епископ Эжльский и Каронский, любезно изволил принять меня в своих личных апартаментах. Монсеньор Готфрид был пьян.
В его апартаменты меня проводил какой-то монашек.
Видимо, монсеньор только что закончил трапезу и собирался отдохнуть часок-другой от трудов праведных. В правой руке монсеньор сжимал кубок, в левой — пыльную бутыль в берестяной оплётке. Епископ был крупный мужчина. Весьма. Радостное удивление отразилось на лице монсеньора при виде незнакомца. То бишь при виде меня.
— Добрый день.
— Ссс… с кем имею честь?..
— Андрэ де Монгель, — представился я.
— Оч-приятно!..
— Будучи в ваших землях, — решил я сразу приступить к делу, — я поссорился с одним человеком…
— Рыцарем?
— Да. Гийомом де…
— Держу пари: вы пустили ему кровь!!! — не слушая меня, проревел епископ. — Вы проткнули его насквозь и разрубили на части! — Шатаясь, епископ Готфрид добрёл до стола и с грохотом водрузил посередь оного свою бутыль. — Вы выпустили ему кишки! Я прав?
— Да, но…
— Выпьем же за это! — провозгласил епископ, откупоривая бутылку.
Я удивился, но промолчал. Подошёл поближе к столу.
Епископ меж тем наполнил два кубка. Кроме кубков на столе имелись две пустые бутыли, кувшин, серебряное блюдо, большие каминные щипцы. Но когда я протянул руку к ближайшему кубку, епископ меня удержал.
— Погодите, — сказал он. — Вам ещё нельзя. Кто, говорите, был ваш противник?
— Гийом де Бош.
— Не помню такого, — промолвил епископ Готфрид и осушил свой кубок. — Еретик?
Я пожал плечами:
— Не знаю.
— Но ты-то сам добрый католик?
— Конечно, — согласился я на всякий случай.
— Выпьем же за это.
Воспользовавшись тем, что монсеньор епископ убрал руку от моего кубка для того, чтобы снова налить себе красного, я пригубил вино. Ничего вино оказалось. Только, на мой вкус, слишком терпкое.
— Полно тут еретиков, — доверительно сообщил мне епископ. — В кого ни плюнь — обязательно попадёшь в еретика. Даже в моих собственных землях сколько их развелось, проклятущих, — ужас… рассказать кому-нибудь — не поверят…
Я сочувственно покивал.
— Давно пора их всех к ногтю… — продолжал Готфрид. — А то придумали тоже — свободомыслие… А всё отчего? А всё оттого, что никакого порядка в стране нет… Вот я понимаю — Германия, скажем… Арагон… А кто, говоришь, таков был этот… этот…
— Кто?
— Ну, тот, которого ты… — Тут епископ присвистнул и закатил глаза.
— Аааа… Гийом де Бош.
— Откуда он?
— Кажется, откуда-то с севера. Я не знаю точно.
— Значит, всё-таки не еретик… — с сожалением сказал Готфрид. — А ты буллу Папы Римского против этих нечестивцев слышал?
— Нет.
— Так знай же, сын мой, что всякий, кто убьёт еретика, получает себе его имущество, а также отпущение своих предыдущих грехов, пусть даже и самых тяжёлых. Вот, скажем, убил ты десять католиков. Значит, надлежит тебе убить десять еретиков — и ты чист и перед Иисусом, и перед Церковью, аки агнец…
— Спасибо. Буду иметь в виду.
— А знаешь ли ты, — сказал епископ, разливая по нашим кубкам то, что ещё оставалось в бутылке, — что вообще-то убийство — это грех?..
— Знаю, — ответил я, — но дело в том, что…
— Вот помню, раз в Париже, — перебил меня Готфрид, — лет эдак пятнадцать или двадцать назад… устроил батюшка короля нашего турнир… Ну, я тогда эту рясу ещё не носил… В общем, случилось так, что свалил я на турнире сынка одного барона. Сшиб его с седла в общей свалке — а он возьми да и сломай себе шею. Тут, значит, герцог мне и говорит…
Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости. Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.
К концу его рассказа я начал думать, что Париж — город весьма немноголюдный. Вот уже лет пятнадцать или двадцать. Населённый преимущественно бывшими собутыльниками епископа Эжльского и спасёнными им девицами… По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфридом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид — это чувствовалось по его тону — до сих пор испытывал некоторую слегка покровительственную симпатию.
Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:
— Значит, насчёт Гийома всё в порядке?
Епископ погрозил мне пальцем:
— Погоди!.. Экий ты быстрый… А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги её всюду подняли главы свои…
Я отвязал от пояса кошелёк, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.
— Вижу я, — сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, — что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского… Погоди-ка.
Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешёл к сундуку, стоявшему рядом с дверью.
— Куда же я её сунул…
Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в её содержимом.
— «Сим свидетельством…» Так, это не то… Это святотатство… Это возведение хулы на Папу… А это что такое?.. Ага… Нет… А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.
Чувствуя себя полным идиотом, я встал.
— Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? — проникновенным голосом спросил меня епископ.
— Да, отец мой. Верю.
— Раскаиваешься ли ты в убийстве… этого… как его…
— Гийома де Боша.
— Во! Точно… Раскаиваешься?
— Раскаиваюсь.
— Какие-нибудь у тебя ещё есть грехи?
— Да нет… кажется…
— «Кажется»! — передразнил меня епископ. — Так есть или нет?
— Нет.
— Не верю.
— Ну, вообще-то… — начал я, судорожно соображая, что бы ещё такое придумать.
— Ладно, — смилостивился Готфрид. — Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю тебе прегрешения, сын мой… Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis…
— Pater noster…
Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно привлекательная девушка.
— Монсеньор Готфрид, вы зде… Ой, простите! — осеклась она, заметив наконец и меня.
— Мари, — с ласковой укоризной сказал епископ. — Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.
Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.
— На чём мы там, бишь, остановились?.. — спросил меня епископ, поворачиваясь.
— На Патерностере.
— Ах да… — Готфрид осенил меня крестом. — Вот что, сын мой… Иди-ка ты и не греши больше. Прочтёшь десять раз «Pater noster» и «Ave»… Аминь.
Решив, что настал подходящий момент для того, чтобы перекреститься, я так и сделал. Во мне почему-то сидела твёрдая уверенность, что креститься следует через правое плечо, однако рука сама собой потянулась сначала к левому, а уж потом к правому — и я не стал препятствовать ей в этом.