– Злоупотребляла? – пытливо спросила Майя, которой, судя по всему, тоже была интересна причина моего неприятия алкоголя.
– Не я, – покачала я головой. – Мама. И брат.
Это была крайне неприятная история, но я понимала, что её стоит рассказать, чтобы девочки поняли подоплёку моего поведения и, наконец-то, прекратили прятать по всему дому алкогольные заначки.
– Своего биологического отца мы со Славой никогда не знали, – заговорила я, стараясь не задерживаться взглядом на лицах подруг. – Мама ничего о нём не рассказывала. Кроме того, когда нам было лет по пять, она вышла замуж за офицера полиции Сергея Новикова, – я грустно улыбнулась, вспомнив человека, давшего мне своё имя и официально признавшего дочерью. – Папа был замечательным. Он любил нас со Славой как собственных детей. Мы много времени проводили вместе: он водил нас на прогулки, катал на своей служебной машине и даже показывал приёмы самообороны и учил стрелять. Мы все вчетвером были настоящей семьёй. А потом всё в одночасье рухнуло. Нам с братом было десять, когда папа погиб при исполнении – приехал на вызов о бытовом насилии и получил пулю в голову.
Света, – самая впечатлительная из нас, – судорожно вздохнула. Я даже не взглянула в её сторону – видеть жалость в чужих глазах мне всегда было невыносимо.
– Смерть папы буквально подкосила маму, – продолжила я свой рассказ. – Она начала пить. Всё больше, и больше, и больше. Из дома начали пропадать все более или менее ценные вещи. Квартира буквально пропахла тошнотворным запахом перегара, а вся кухня была заставлена пустыми бутылками.
Протяжно вздохнув, я сделала небольшой глоток из своей кружки с газировкой, чтобы смочить пересохшее горло.
– Через некоторое время мамы не стало – умерла во сне, сердце не выдержало. А мы со Славой попали в приют. Поскольку характер у нас обоих не сахар, мы то и дело ввязывались в драки. Особенно брат. – Я горько усмехнулась. – Он всё пытался доказать всем вокруг, какой он крутой. А как крутизна измеряется у подростков? Правильно, по количеству вредных привычек. Поэтому Славка начал сперва курить, а потом и пить. Я за него, естественно, дико переживала. Пыталась как-то вразумить, но он меня практически не слушал. Мы стали постоянно ссориться. Во время одной из ссор он меня ударил по лицу, причём настолько сильно, что я не устояла на ногах и упала. А поскольку ссорились мы в одной из заброшек, – была такая недостроенная многоэтажка на холмах, сейчас там торговый центр стоит, – рухнула я прямо вниз, на голый бетон. Этаж был небольшой, всего лишь второй, но мне хватило. Очнулась я только спустя несколько дней уже в больнице. Врач сказал, мне очень крупно повезло: отделалась сотрясением мозга, сломанной рукой и трещиной в рёбрах. Брат после этого капли в рот не берёт. И я тоже.
На некоторое время в комнате повисла напряжённая тишина. Я же с невозмутимым выражением лица открыла вторую коробку с пиццей – в ней оказалась моя любимая пепперони, – и забрала самый большой кусок.
– Ты ведь знаешь, что мы все трое пьём? – через некоторое время спросила Майя.
– Естественно, знаю, – кивнула я. – Даже знаю, кто из вас и где хранит свои заначки.
– И ты ни слова нам об этом не сказала, – с огорчением резюмировала Света.
– А зачем бы мне это делать? – удивилась я. – Вы не напиваетесь вдрабадан, не устраиваете дебоши и не причиняете мне никаких неудобств. Что вы пьёте, пока я не вижу – ваше личное дело. В конце концов, вы не несёте ответственность за мои личные триггеры.
– Я больше не буду при тебе пить, – клятвенно заверила меня Лена. – Только у себя в комнате.
– Это бы значительно облегчило мне жизнь, – признала я. – А сейчас, если не возражаете, я пойду к себе. У меня был очень долгий день, и я хочу отдохнуть.
– Спокойной ночи, – нестройным хором пожелали мне подруги.
– Не засиживайтесь до утра, – улыбнулась я. – И мусор за собой уберите, когда будете расходиться.
Методы релаксации
Несмотря на своё заявление об усталости, спать я не собиралась. Поднявшись к себе на этаж, я на ходу сняла сарафан и прошла в ванну. Взгляд упал на душ без лейки, и я мысленно застонала: со всей этой нервотрёпкой последних дней совершенно забыла починить душ! Теперь придётся мыться под шлангом...
Обречённо вздохнув, я выкрутила вентили, настраивая воду до нужной температуры, и, аккуратно переступив через бортик ванной, направила поток воды себе на спину. Сквозь шум краем уха я расслышала трель телефона откуда-то из комнаты, но не придала этому значения: кто захочет, перезвонит ещё раз. Или я сама перезвоню. Позже. В идеале – завтра.
Насухо вытершись мягким махровым полотенцем, я переоделась в домашние бриджи цвета хаки и короткую футболку с Бакзом Банни на груди. Завязав мокрые волосы на макушке в узел, чтобы не мешали, я достала с верхней полки шкафа толстую кожаную папку, перевязанную атласной лентой цвета артериальной крови. Устроившись на краю кровати, сложив ноги по-турецки, я развязала ленту и открыла папку: внутри хранилось несколько десятков рисунков, выполненных в самых разных стилях. Среди них были и чёрно-белые карандашные наброски, и рисунки углём, и даже полноценные работы акварелью и маслом. Объединяло их одно – это был портрет одного и того же человека. А точнее, вампира. Его искажённое яростью лицо со звериным оскалом и безжалостные серо-голубые глаза долгие годы преследовали меня во сне и наяву. Чтобы хоть как-то изгнать эти мысли из головы, я рисовала своего личного подкроватного монстра каждый раз, когда его образ возникал перед глазами. В итоге подобные папки лежали у меня повсюду: в столе рабочего кабинета в галерее, в квартире Ричарда, в мастерской, в бардачке машины. Да у меня в сумке постоянно находился специальный блокнот, две трети страниц в котором заполнены этим лицом! Однако сейчас, разглядывая рисунки, я видела перед глазами совсем другое: спокойное лицо с высокими скулами и массивным подбородком, прямой нос, густые брови над пронзительными глазами, в которых нет ни тени ярости, лишь ледяная безмятежность.
Отложив папку в сторону, я решительно поднялась с кровати и направилась в мастерскую. Пора было приструнить внутренних демонов. И я не знала лучшего для этого способа, чем живопись.
В этот раз вместо альбомных и тетрадных листов я выбрала полноценный холст и пастель (у меня как раз завалялось несколько наборов этих крайне удобных красок в виде мелков). Войти в привычное состояние творческого транса не составило труда. Полностью избавившись от каких-либо мыслей, я начала творить. Руки летали над холстом, нанося мазок за мазком. Бледная кожа. Скулы. Подбородок. Пепельные волосы, небрежными прядями спадающие на высокий лоб. Густые брови. Тонкие губы. И глаза. В этот момент я замерла, точно окаменев: я столько раз рисовала эти глаза, охваченные пламенем ярости и жаждой убийства. Я знала их размер и цвет, но почему-то не могла нарисовать, словно какая-то неведомая сила сдерживала мою руку.
Вернув остатки пастели в коробку, я оставила стоять незаконченную картину на мольберте. В доме царила гробовая тишина. Спустившись вниз, я увидела Лену, мирно спавшую на диване, заботливо накрытую любимым пледом. На столике, вопреки моей просьбе, стояли грязные стаканы из-под Колы и блюдо с последним куском торта.
Острая потребность в проветривании мозгов заставила меня вытащить из обувной полки кроссовки и, даже не переодевшись, отправиться на пробежку.
Небо на востоке только-только начало слабо алеть, и воздух был наполнен едва уловимым ароматом утренней прохлады. Дул лёгкий ветерок, и мои руки тут же покрылись мелкими мурашками, однако я полностью проигнорировала это. Засунув ключи от дома в передний карман, я трусцой побежала по дороге в сторону леса своим излюбленным маршрутом – по узкой тропинке мимо неглубокого оврага, затем вдоль реки до металлической сетки забора, окружающего детский лагерь “Сосновый бор”, и обратно.
Добежав до лагеря, я свернула чуть в сторону, к песчаной площадке с турниками. Встав возле турника, я провела небольшую разминку: понагибалась в разные стороны, размяла затёкшую шею, покрутила суставами рук и ног, сделала полсотни приседаний. Дав себе немного передохнуть, я, слегка подпрыгнув, вцепилась руками в перекладину и немного повисела на ней. Очень давно, ещё когда я была ребёнком, отец сказал, что если висеть на турнике, то можно “растянуть себя” и тем самым увеличить рост. Забавно, но даже понимая, что никакая вертикальная растяжка позвоночника не поможет мне в тридцать лет стать выше, я всё равно упорно продолжаю выполнять это упражнение. Должно быть, привычка.
После недолгого виса я начала подтягивания. Руки стали дрожать уже после двадцатого раза, но я вымучила целых тридцать пять – именно эту цифру пять лет назад я назначила своим личным лимитом. Вскоре, правда, я узнала, что даже в нормативах ГТО по подтягиванию на турнике для мужчин на золотую медаль в возрастной категории 18-24 стояла более скромная цифра – всего лишь 15. И мне до сих пор льстило, что я, несмотря на лишний вес и гномий рост, в физподготовке превосхожу крепких молодых мужчин.
К тому моменту, как я той же лёгкой трусцой начала двигаться в сторону дома, солнце уже полностью выглянуло из-за горизонта и стало мягко припекать спину. В голове царила блаженная пустота и покой. Хотелось принять горячую ванну, перекусить чем-нибудь лёгким вроде овощного салата и лечь спать.
На подъездной дорожке к дому меня уже ждал гость. Знакомый белоснежный волк лежал перед крыльцом, положив морду на передние лапы, и не сводил пристального взгляда с окон третьего этажа. Заслышав мои шаги, зверь поднял голову и вперил в меня свои огромные жёлтые глаза.
– Доброе утро, – поприветствовала я оборотня. – Что ты здесь забыл? Мне кажется, я вчера ясно выразила своё нежелание видеть тебя рядом с собой.
Волк жалобно заскулил и так, как был, на пузе, медленно подполз ко мне, уткнувшись холодным носом в мои колени. Я сразу же заметила густые багровые капли, тянущиеся за ним по дорожке.