Герта Мюллер родилась в 1945 году. Прозаик. Окончила университет в Бухаресте. С 1977 года многочисленные публикации в журнале «Ное литератур». Опубликовала роман «Низины» (1982).
Рассказы «Весь день лето» и «Знакомое лицо» взяты из журнала «Ное литератур» (1982, № 6).
ВЕСЬ ДЕНЬ ЛЕТО
Солнце ползает в волосах Инги раскаленной гусеницей, оставляя липкие извилистые дорожки. Пересохшее русло лета. Пыльный город, расчлененный узкими полосками зелени, из которой камень вытянул остатки жизни. Липнущий к подошвам асфальт.
Инга покупает газету и сует ее в сумку. За углом по булыжной мостовой громыхает пустая телега, возница вяло понукает сонных лошадей. Лают собаки. Они заперты в зеленых дворах, которые венозной сетью тянутся к окраинам. Улица постепенно мелеет. Окна сползают к мостовой. За полоской сухой травы трамвайные пути. Гремит трамвай. Второго вагона не видно — одна пыль. Инга входит в это облако.
Вместе с Ингой в трамвай садится зеленый человек с выбритым затылком. Зеленый рюкзак за спиной, из него торчит мертвая заячья голова. Черная запекшаяся кровь, длинные уши. У охотника зеленая шляпа с черной шелковой лентой. На ленте эдельвейс и перо. Перо куропатки. Застывшее, как крик, который где-то в поле или на опушке леса застрял в горле у подстреленной птицы.
Женщина неподвижно сидит у окошка, она словно из гипса. В волосах у нее застрял репей. На коленях тяжелый букет желтых георгинов. Под георгинами сложены руки. Запястья узкие-узкие, кажется, кровь не может просочиться в кисти. Малиновые ногти, обведенные полосками розовой, только что обрезанной вокруг лунок кожи, поблескивают из-под желтых георгинов. У георгинов — скрученные сердцевины. У гипсовой женщины — короткая шея и узкие глаза. Лепесток скользит по ее платью и падает на пол. Она ставит на лепесток ногу. Женщина скашивает глаза в сторону Инги. Потом опять утыкает взгляд в пустое окно.
Инга выходит из трамвая. Гипсовая женщина за окном по-прежнему недвижима. Рядом охотник в зеленом. Ингу преследует запах заячьей крови — пахнут волосы, лицо, руки.
По улице проплывает женщина. В руках зажаты маленькие сумочки из искусственной кожи. Хлопают по ногам юбки. Летние разноцветные юбки хлопают по ногам, подгоняя вялую подкожную жизнь к смерти, к красивым, пышным гробам. Уши в женских прическах выглядят совсем свежими, но шеи уже засыхают, затянутые сетью мелких морщин.
Голуби с цепкими кривыми коготками. Мясистая, утыканная перьями плоть. Вертлявые, жадные головки. Круглые глазки под перьями — пустые и внимательные. Голуби толкутся перед зданием оперы, широко раскрыв клювы, и рвут друг у друга куски хлебного мякиша. На стене театра пыльный плакат «Песня Румынии». Инга переходит трамвайные пути. Витрина. Бутылки с уксусом. Среди тюбиков зубной пасты спит кошка. Из подъездов сочится кислый запах помойных ведер. Они выстроились рядами вдоль стен узких коридоров, до того гулких, что звук шагов отдается в них, даже когда никто не идет.
Инга открывает дверь парикмахерской. Гудят сушилки, нагнетая горячий воздух. Вдоль стен сидят женщины, с блестящими колпаками вместо голов. Руки в постоянном движении. Длинные спицы подхватывают петли, цепляют нитку. Концы их играют друг с дружкой в прятки. Со спиц свисают длинные вязаные полотнища, которые прямо на глазах растут, становятся все больше и больше, скоро они закроют чьи-то груди, плечи, животы. Женщины с равнодушными лицами ждут своей очереди на скамейке. Первая из-под полуопущенных век разглядывает себя в зеркале, вторая смотрит на свои руки, третья уставилась на дверь. Инга тоже сидит на скамейке. В зеркале еще одна Инга смотрит на дверь. В дверь входит маленькая женщина, под мышками темные пятна. Женщина идет вдоль зеркал. Отражение движется следом. В зеркале она совсем карлица. Маленькая женщина целует парикмахершу. Та стоит прислонившись к столику перед зеркалом и курит длинную сигарету, запуская дым себе прямо в волосы. Женщина сует ей бумажный сверток, что-то шепчет и усаживается в кресло.
Парикмахерша смотрит на часы, потом открывает ящик, сует туда сверток, вытаскивает расческу. Маленькая женщина откидывается на спинку.
В зеркале женщина с рыжей копной волос. У парикмахерши полурасстегнут халат, видно, как по ложбинке струйкой стекает пот. «Ну что у тебя в магазине?» — спрашивает парикмахерша, погружая расческу в рыжие волосы. Волосы густые, расческа тонет в них. Женщина молча пожимает плечами. Рыжие языки лижут парикмахерше руки. Женщина поднимает глаза и смотрит в зеркало. Там парикмахерша. Женщина говорит ей: «Надоело. Вечно его нет дома. Говорит, командировки. То он в Яссах, то в Араде, то в Питешти. Вчера опять нашла письмо. Как обычно, без обратного адреса. Вскрыла. Ох он и орал! Как ненормальный». Парикмахерша по одной вынимает изо рта заколки и втыкает их в волосы. «А письмо от кого?» — спрашивает она. «От какой-то Марианны из Ясс. Ей, видишь ли, ни с кем так хорошо не было, как с ним. В постели, надо думать, — вздыхает женщина. — Он-то, конечно, знать не знает, кто она такая». — «Ах он, бедняжка, — говорит парикмахерша. Она отделяет рыжую прядь и накручивает ее на бигуди. — Взяла бы да и подала на развод». — «Ты же знаешь, мои родители против», — говорит женщина. Парикмахерша у самой кожи прихватывает новую прядь. «Не видят они, что ли, как ты мучаешься?» — «Видят, не видят, какая разница». Вся голова женщины в бигуди, и теперь заметны морщины на шее. Одна прядь спереди еще не убрана. На темени белеет полоска кожи, и лоб, не прикрытый волосами, кажется непомерно большим. «А им-то что, старикам твоим, у вас ведь нет детей», — говорит парикмахерша. Женщина поднимает руку к виску и осторожно до него дотрагивается. «Боятся, что я приду к ним жить».
«Люси, который час?» — кричит маникюрша. Парикмахерша смотрит на часы. «Половина одиннадцатого, а может, без четверти, мои отстают». Маникюрша крутит на пальце маленькие кривые ножницы. Голубые тени на ее веках положены так густо, что похожи на синяки. Она вздыхает.
В зеркале маленький столик, за ним сидит маникюрша. Напротив нее гипсовая женщина. У нее короткая шея. В волосах торчит репей. Гипсовая женщина кладет руки на маленький столик и говорит: «Мне маникюр и покрыть лаком». — «Цвет?» — спрашивает маникюрша. Женщина смотрит на свои руки: «Малиновый». Она растопыривает пальцы и опускает кончики в миску с водой. Другая ее рука у маникюрши, вокруг мизинца снует пилка. С пилки на столик сыплется белая труха.
Кожи под рыжими волосами больше не видно. Парикмахерша берет голубой гребень и втыкает в рыжую копну. «А твой малыш как?» — спрашивает женщина. «В первый идет. В этом возрасте они такие милашки». Парикмахерша спрыскивает лаком рыжие волосы.
Маленький столик придвинут прямо к животу гипсовой женщины. Женщина вытаскивает из миски с водой растопыренные пальцы. «У вас кожа вокруг ногтей слишком толстая, — говорит маникюрша, — придется ее срезать». Женщина с репейником кивает. Маникюрные ножницы вгрызаются в плоть. На указательном пальце кровь. Маникюрша откладывает ножницы и белой салфеткой промокает ранку. «Как у вас лунки сильно зарастают». На салфетке два больших красных пятна. Гипсовая женщина откидывается на спинку стула. Короткая шея блестит от пота.
«Я тебе завтра позвоню», — говорит парикмахерша. Женщина с рыжими волосами кивает: «После обеда». Она целует парикмахершу в обе щеки, опускает ей в карман халата деньги.
Маникюрша берет пузырек с малиновым лаком. Большой палец — первый на очереди. Мягкая кисточка скользит по ногтю. Ноготь угрожающе блестит. Последний — мизинец. «Елена Рубинштейн» — долго будет держаться, — говорит маникюрша. — Помашите рукой». Гипсовая женщина трясет кистью.
Рядом с Ингой никого больше нет. Женщины с пустыми лицами сидят теперь под фенами — туловища без голов.
Инга подымается с места и идет к мойщице. Мойщица в мокром клеенчатом фартуке стоит у большой раковины и смывает с рук пену. «Вы к какой парикмахерше?» — спрашивает она, разглядывая свои руки. «Мне только вымыть голову», — говорит Инга. «А, тогда садитесь». Она мокрой рукой показывает на кресло перед умывальником. Инга садится и опускает голову в жестяной таз. Горячая струя лижет кожу. Мойщица запускает руки Инге в волосы. Со скрипом трется о края умывальника клеенчатый фартук. Вода вдруг обжигает холодом. Корни волос от ледяной струи отзываются болью. Кожа между затылком и шеей натягивается. «Электричество выключили, — говорит мойщица, — каждый день одно и то же. Ничего, осталось только за ухом смыть». В ухо бьет холодная струя. Мойщица набрасывает Инге на голову серое, отдающее плесенью полотенце. Несмытая пена шипит в волосах. Мойщица трет изо всех сил, голова мотается, удушливый, кислый запах забивает ноздри. Мойщица снимает полотенце и вешает его на край умывальника. «Посидите под феном. Может, дадут электричество». Она вытирает руки о белый халат. Звенит мелочь. Инга достает монету. «Спасибо. — Мойщица отворачивает клеенчатый фартук и опускает деньги в карман халата. — Вы уж извините, — она улыбается Инге, — в следующий раз приходите пораньше, с утра этого не бывает». Инга кивает головой. Мойщица поворачивается и идет к окну. По пяткам хлопают шлепанцы, словно шамкает беззубый рот. Мойщица на ходу смотрится к зеркало. Красная вывеска над зеркалом гласит: «Чаевых у нас не берут».
Фен холодный. Инга вытаскивает из сумки газету. «Главная цель, которую преследуют занятия физкультурой в школе, — добиться, чтобы спорт стал для молодого человека потребностью. Конкретные же задачи, которые решаются на этих занятиях, таковы: нормальный рост, правильная осанка, прямая спина, прямые плечи и хорошая походка. Что касается психики, то физкультура вырабатывает у молодого человека волю, выдержку, мужество; она учит сжав зубы преодолевать трудности. Молодой человек в процессе занятий постепенно приходит к сознанию, что от него самого зависит, сможет ли он в жизни, образно говоря, сдвинуть горы». Инга складывает газету и сует ее назад в сумку.
Фен так и не включается. От мокрых волос в носу тоже какая-то слякоть. Парикмахерши столпились вокруг столика маникюрши, они курят и смеются неизвестно чему. В своей деревянной будке томится кассирша. На стене белая табличка «Милиция. Пожарная охрана». Там, где цена, первая цифра везде ноль.
Инга достает кошелек и идет к кассе. Крашеная блондинка в окошке бросает недовольный взгляд на мокрую голову Инги. «Оплатите, когда с вами закончат». Инга протягивает деньги. «Только за мытье». — «Тогда так и говорите». Двумя пальцами кассирша берет бумажку и бросает ее в ящик. Углы рта у нее презрительно опущены, будто налиты тяжестью. Они нависают над Ингой. Инга проходит под ними и снова оказывается на улице.
ЗНАКОМОЕ ЛИЦО
Вечером веки слипаются. В голове уже тикает будильник. Во сне вы беспокойно вздрагиваете. На улице тяжко и глухо падает дождь. В окнах напротив загорается свет. Не доглядев сна, вы поднимаетесь. Стоя на полу босыми ногами, протираете глаза. Тупая боль от пяток до горла. Под ледяной струей вы чистите зубы белой пастой, ибо день начался.
Прорезиненные подошвы ступают по улице, сквозь туман облаков и бетона, а в голове спешат часовые стрелки. Мост через канал. Из-под ног убегает вода. Отражение никак не минует тиховодья, и вы ускоряете шаг. Теперь внизу плывут пятна, похожие на страны, о которых известно из газет. Там восточный блок, там — западный, там — диктатура пролетариата, а там — предприниматели и рабочие. Зябко ежась, вы входите в восьмичасовое ущелье между бумагами или железяками. Здесь ваше место, рабочее место. Уже при входе шевельнется приятное чувство: тот, кто помоложе или ниже чином, снимает шапку и здоровается первым.
Солнце кажется круглым и тусклым. Сквозь разогретые стекла оно прожигает в мозгу черную дыру. Вертя в руках железяки или бумаги, вы отсутствующим взглядом провожаете мух, летающих за разогретым стеклом. О бумагах или железках говорится бумажным и железным языком, стандартными фразами, за которыми не разберешь лица говорящего. Грамматика профессии диктует эти фразы. Лица при этом то морщатся, то вновь разглаживаются.
Белые конверты. На них написаны фамилии. Вы преисполняетесь чувством собственного достоинства.
Глянув украдкой по сторонам, вы бережно засовываете конверт в карман. В конверте шелестят деньги. На них покупаются вещи, благодаря которым ваши квартиры становятся похожими на вас.
В квартире, посреди комнаты, сидите вы, широко расставив локти и колени, и, вперившись взглядом в стену, мечтаете. Пустое место, оно еще дышит, еще не похоже на вас? Вы говорите: тут не хватает шифоньера, здесь ковра, сюда повесили картину. Потом: обставим еще одну комнату. Затем: заведем ребенка. Над ним вы трудитесь в поте лица — полгода, дважды в неделю, вечером после телефильма.
И вот — шифоньер, ковер, квартира и, наконец, ребенок, похожий на вас.
Ребенку говорится: это хорошо, а вот это плохо! Друг другу же вы говорите: это плохо, но хорошо, что не хуже. И вы довольны.
Бренча связкой ключей, вы вылезаете из собственной машины. Суете палец в детскую ладошку. Идете по магазину, приглядывая покупки.
Неожиданно в безликой толпе появляется неприметное лицо, знакомое вам со школьных лет.
— Это же Инга! — восклицаете вы. — А это мой муж, моя жена, мой ребенок.
Затем вы спрашиваете, как у нее дела, и начинаете почесывать прыщик на руке, ибо в ответ Инга лишь пожимает плечами. Вам известно, что Инга пописывает и ее печатают. Вы сообщаете ей об этом и спрашиваете, где она живет. И у вас явственно проступает второй и третий подбородок:
— Как? До сих пор без мужа, без ребенка? И машины нет?
Вы спрашиваете, почему у Инги ничего нет, ведь она же пишет. Вы говорите, что отец остался там-то, а мать уехала. И другая Инга уехала, Герхард тоже.
— А ты еще даже заявление не подавала?
Глядя Инге в переносицу, вы думаете, что худой она была всегда.
Вы приглашаете Ингу в гости — поглядеть на квартиру. Ребенку, ковыряющему в носу, велите попрощаться с тетей. Тот прощается, и при этом у него проступают второй и третий подбородки, совсем как у вас, и взгляд такой же скользкий. Глянув на Ингу сверху вниз, вы откланиваетесь.
Инга идет и идет. На губах у нее узенькая усмешка, которая кривит ей рот. Инга это знает. Она идет и идет.