Отцу исполнилось уже сорок пять лет, когда он отправился во второй крестовый поход. Никогда больше Раймон не видел ни его, ни своей старшей сестры, так как из святой земли они больше не возвратились.
Отец погиб, едва вступив на землю Ливана. В его смерти винили короля Иерусалима Балдуина Третьего, по приказу которого граф был отравлен. Индия вскоре попала в плен, но ее выкупил султан Нуреддин. Сделавшись султаншей, Индия правила вместе с мужем в великой Сельджукской империи.
Индия была жива, но Раймона никогда не тянуло повидаться с родственниками. Когда же он, совсем один, пытался удержать престол, ох, и задали ему тогда неугомонные соседи.
Раймон улыбнулся. Дело с Видалем сдвинулось с мертвой точки, чему он был несказанно рад. Кто-то помог ему, теперь он помогает Пейре. Граф подумал, есть ли во всем этом внутренняя логика или хоть какой-то смысл, и не смог ответить на этот вопрос. Должно быть, песни юного трубадура так глубоко проникли в сердце графа, что он решил дать шанс Пейре, чтобы услышать их снова.
Выйдя из часовни и подобрав неудобные длинные одежды, граф прошел по небольшому освещенному всего тремя факелами коридору. Затем, поднявшись по крохотной лесенке, он оказался в собственном кабинете. Там граф кликнул оруженосца, который помог хозяину облачиться в праздничные одежды, и только после этого велел привести давно ожидавшего аудиенции Луи де Орнольяка.
Объяснения ожидались нешуточными, в воздухе явно запахло войной, и граф решил держаться до конца.
Он уселся на грубый неудобный трон, доставшийся ему от далеких предков, ни во что не ставивших комфорт и предпочитавших надежность красоте и уюту. Граф выпрямил спину и положил тощие руки на подлокотники, отчего сразу же сделался похожим на коршуна.
Де Орнольяк вошел в комнату, печатая шаг. Он изящно поклонился господину Тулузы и тут же осклабился в неподобающей усмешке. Раймон прекрасно понимал, отчего смеется эн Луи, и прикусил губу. С годами они сделались необыкновенно похожими – родная кровь подтверждала свои права, делая этих, таких разных, людей похожими, словно родные братья. Достойные потомки легендарного князя Гурсио: один – на троне самого большого графства, другой – в поношенных одеждах и с почерневшей от времени домрой.
Много раз тулузский граф замышлял отравить наглого и ничего не требующего от него трубадура, но всякий раз чья-то невидимая рука ломала его планы; Луи де Орнольяк был самым опасным человеком для Раймона и он никогда не предъявлял своих прав, не заикался о своем родстве, да и вообще, вел себя, как отъявленный шалопай и ловец ветра. Много раз и в молодости Раймон пытался провоцировать Луи на необдуманные поступки, заманивал его в ловушки, пытался даже оскорблять, но на проклятого родственника не действовало ровным счетом ничего. Пьяный или трезвый, поднятый с ложа любви или падающий от усталости после жаркого боя, он ни разу не дал графу ни малейшего повода для убийства.
Без причины же убивать де Орнольяка было неинтересно.
– Я попросил вас, эн Луи, прийти для конфиденциального разговора и надеюсь, что на вашу порядочность можно положиться, – от внимания графа не смогло укрыться, что де Орнольяк не спокоен и, по всей видимости, будет искать повод обидеться и вспылить, что никак не вязалось с мирными планами старого графа. – Речь пойдет о том, кто по праву должен стать в этом году королем поэзии, – граф снова заглянул в глаза гостю, но не прочел в них ничего утешительного.
– Пусть Победит сильнейший, – выдавил из себя де Орнольяк. – Кажется, именно об этом говорят правила турнира, или, возможно, я что-нибудь недопонял?
– Все так, но… – граф поморщился. – Судите сами, вас три благородных рыцаря – вы, Бертран де Борн и этот юный Видаль.
По тому, как взметнулись вверх тонкие брови гостя, граф констатировал, что тот ничего не знал об уже состоявшемся посвящении.
– Да, я только что произвел его в рыцари, как просили меня вы, принц Рюдель и Бертран, – Раймон заглянул в глаза де Орнольяку, надеясь прочитать, насколько сильно задело его явное оскорбление – не позвать на посвящение собственного ученика, – С вами же я хотел поговорить вот о чем, – граф выждал паузу и продолжил: – Как вам, должно быть, известно, благородный друг, – он усилил эффект, сделав акцент на слове «друг», – на турнире Бертран де Борн был выбит из седла, и как мне доложил час назад мой личный лекарь, его рука должна оставаться на перевязи до следующего новолуния. А это значит, он не сможет выступить на трубадурском турнире. То есть остаетесь вы, мой друг, и ваш ученик Видаль.
– Бертран перевернулся в воздухе раза два, прежде чем шлепнуться об землю. Я называю это хорошей, очень хорошей сшибкой! – ухмыльнулся де Орнольяк. – Что же касается моего ученика, то я не боюсь его. Вы можете велеть герольдам трубить к началу боя. Увидите, как я разделаю этого юнца.
– Я нисколько не сомневаюсь, что победа будет за вами, – граф пытался подобрать подходящие слова. – Скажу больше – я готов прямо сейчас биться об заклад, поставив на вашу победу половину всего, что я имею. Но, друг мой, возможно ли устраивать бой между учителем и учеником? Подумайте, что скажут люди?
– Я заткну рты всем, кто посмеет их раззявить. Можете быть уверены, сир, – де Орнольяк хотел уже поклониться и уйти, но граф остановил его, поспешно сойдя с неудобного трона.
– Вы победите. Повторяюсь, в этом нет ни малейшего сомнения, но… – он положил руку на плечо трубадура, – представьте на мгновение, какие песни родятся после этой вашей блистательной победы? О чем будут петь голодраные трубадуры, разнося свои мерзкие куплеты по всем окрестным замкам и площадям? А петь они станут следующее: они поведают миру о благородном рыцаре и трубадуре, который специально для того, чтобы победить в турнире, нашел деревенского паренька, научил его худо-бедно брякать на лютне и затем под трубы герольдов победил его. Вас станут спрашивать, откуда в следующий раз вы намерены тащить мальчишек, для того чтобы одерживать над ними смехотворные победы.
Де Орнольяк побледнел. И граф счел это хорошим знаком.
– Никто не скажет, что Пейре Видаль на редкость сильный трубадур, победить которого большая честь. Кто с первого раза запомнит его голос и песни? Я предлагаю объявить, что все вы достойны быть королями турнира, ибо каждый хорош по-своему, и невозможно выбрать кого-то одного. Все вы получите свое золото за предпоследний турнир и свои золотые короны королей. Я говорю все трое – потому что, по чести сказать, боюсь Бертрана. Дьявол не создавал никогда более желчного и злопамятного трубадура. Я боюсь, что несчастье, постигшее его в турнире, падет очередным проклятием на Тулузу, которую он всем сердцем ненавидит, – граф вздохнул. – Если вы, любезный Луи, согласитесь на мое предложение и поговорите со своим другом, вы сделаете меня своим вечным должником.
– Но сумма за предпоследний турнир и те деньги, которые должен получить победитель, несопоставимы! – голос трубадура дрогнул, было очевидно, что он уже согласился с решением графа.
– Конечно, это так, но войдите и вы в мое положение. Если победитель один – я должен возложить ему на голову одну корону, если же вас трое – мои расходы заметно возрастают. Впрочем, если вы согласитесь сменять корону на золото, – он развел руками, – я согласен. Но при этом позволю себе напомнить вам, милый друг, что буквально через две недели в Каннах состоится турнир, на который, насколько я знаю, приглашен весь цвет рыцарства, Так что я думаю, что корона более чем что-то другое докажет ваше превосходство над окружающими.
– Хорошо. Я согласен, – де Орнольяк поклонился графу, и тот смог, наконец, вздохнуть с облегчением.
Пир по поводу коронации сразу трех победителей турнира трубадуров и одного победителя рыцарского турнира получился на диво. В зале, где до этого бились трубадуры и были установлены трибуны, теперь стояли дубовые столы. Три победителя-поэта и один рыцарь, доказавший свое превосходство на рыцарском турнире, по праву главенствовали за столом, налегая на великолепные блюда и вина. Что было не так уж просто, учитывая то обстоятельство, что к ним то и дело обращались с вопросами или просьбами что-либо исполнить или рассказать. Так что оруженосцы едва успевали обтирать тарелки своих господ. За Пейре ухаживал счастливый и весьма довольный своим назначением Хьюго, который подкладывал ему куски мяса и держал наготове каравай хлеба, чтобы Видаль, по первому же требованию спеть, мог вытереть руки о хлебный мякиш и взять лютню. Лежащие на специальном деревянном настиле собаки зорко следили за пирующими, ловя кости и пропитанные салом куски хлеба.
Божественная Эсклармонда де Фуа также изъявила желание петь, но вопреки ожиданию Пейре ей аккомпанировали сразу четыре Совершенных.
Кто-то шепнул на ухо юному трубадуру, что Эсклармонда является епископиней еретиков и ее присутствие на турнире в Тулузе этого года сопряжено с какой-то тайной. Голос Эскдармонды был высоким и чистым, в песне же пелось о девяти по девять дев святого Грааля, который хранится в крепости Монсегюр и за которым давно охотятся воины нечистого. От имени девяти по девять дев Грааля Эсклармонда обращалась к рыцарю, защитнику святыни, умоляя во что бы то ни стало защитить Грааль и ее саму.
«Неужели правда, что в подземной церкви замка Монсегюр действительно хранится святой Грааль?» – размышлял Пейре. Он знал, что Монсегюр существует на самом деле, но вот есть ли эта церковь? И если есть, то возможно, что и легенда о Граале не выдумка.
Пока он так размышлял, Эсклармонда закончила песню, и пирующие разразились радостными воплями. Довольная произведенным эффектом, Эсклармонда преломила хлеб и с поклоном подала его Раймону Тулузскому. Как и все катары, она не прикасалась к мясу.
– Не увлекайтесь вином, эн Луи, – обратилась она к де Орнольяку. – Не забывайте, что вы обещали доставить меня в Монсегюр.
– Как я могу забыть про это, виконтесса? – сделал обиженное лицо де Орнольяк. – Но разве вам самой не надоело общество Совершенных? Думаю, что я имею перед ними то преимущество, что думаю не только о небесном, а иногда и о мирском. О чем могу порассказать вам тысячу замечательных историй, так что в дороге мы будем весело хохотать, в то время как ваши катары будут читать молитвы и пытаться спасти мою душу.