– Всё так, всё так, – задумчиво и без удовольствия согласился Сиверцев. – Значит сегодня религиозные войны между христианами и мусульманами уже невозможны?
– А тебя это печалит?
– Да нет, какая тут печаль… Но ведь вражда-то сохраняется. И мусульмане по-прежнему готовы резать христиан. Это мы не готовы к симметричному ответу.
– Осталось лишь разобраться, «мы» – это кто? Смотрел недавно исламские источники, почти везде есть характерная формулировка: «мусульмане и европейцы». То есть с одной стороны – религиозная группа, а с другой – географическая общность. И мы прекрасно понимаем, что формулируя тему таким образом, мусульмане правы. Вера против географии. Откуда тут взяться конфликту на религиозной почве? Западный же учёный Монтгомери озаглавил свою работу: «Влияние исламской науки на средневековую Европу». А почему он, интересно, не сформулировал иначе: «Влияние арабской науки на христианский мир»? Да потому что всё правильно: Хорезми – исламский учёный, а Коперник – европеец. Джихада в наше время может быть сколько угодно, а крестовые походы невозможны. И тогда встаёт вопрос: против кого ведётся джихад? Теперь уже не против христиан, а против безбожных европейцев.
– Значит, тебе нравится такой джихад? Ты, может быть, не против в нём поучаствовать?
– Не передергивай, Андрюха. Моя условная и относительная симпатия к исламу не простирается столь далеко. Я могу сражаться только за Христа. Но перед лицом безбожного мира я порою могу видеть в мусульманах союзников.
– Но ведь Орден жив. Храмовники сражаются. Значит, теперь уже не с мусульманами?
– Нет, конечно же. В эпоху крестовых походов на геополитической карте не было одного мощного игрока – воинствующего безбожия. Теперь этот игрок захватил большую часть мира. При таком раскладе христианской военной элите надо обезуметь, чтобы пойти на вооружённое столкновение с исламом.
– А я всё же не стал бы исключать возможность вооружённого столкновения между мусульманами и христианами. Именно христианами, а не европейцами.
– Я тоже такой возможности не исключаю. Всё зависит от адекватности мусульман. Если воины джихада начнут разрушать христианские храмы и резать наших священников – они увидят перед собой крестоносцев. Европейцы, которые ещё вчера были совершенно безразличны к христианству, вдруг осознают, что они – христиане. И тогда между нами вновь может вспыхнуть война за веру.
В этом смысле у романа «Мечеть Парижской Богоматери» очень характерный финал. Изображённое в романе сопротивление «новому исламскому порядку» преимущественно не христианское, а «культурное», христиане там в абсолютном меньшинстве. И вдруг неожиданно именно христиане начинают задавать сопротивлению тон. Они решают захватить Нотр-Дам-де-Пари, в котором мусульмане устроили мечеть, с единственной целью – отслужить последнюю мессу и взорвать собор. Этот финал, исполненный подлинного величия, противоречит всему строю романа, изображающего поражение европейской культуры, которая явно ставится выше веры. И вдруг вера становится выше культуры – ради единственной литургии герои решают уничтожить великий архитектурный памятник. Воистину, «месса стоит Парижа».
– Ты считаешь этот финал нелогичным?
– Да как раз наоборот. В жизни такой переворот в сознании вполне может произойти. Люди, привыкшие делать из культуры идола, перед лицом антихристианской агрессии вдруг могут осознать себя христианами. Ради единственной литургии можно пожертвовать не только собором, но и всеми сокровищами мировой культуры, если нет выбора. И никому не посоветовал бы ставить европейцев в такую позицию.
Дмитрий во всё время диалога продолжал оставаться спокойным, тон не повышал, но выглядел исполненным удивительного вдохновения. Его глаза не горели, а светились. Разгладились морщины на лице, в котором твёрдость и религиозность замечательно сочетались с полным отсутствием озлобления или агрессивности. «Настоящий рыцарь веры» – подумал Андрей, чувствуя, что этот разговор его самого перевозбудил до крайности, чего он совершенно не чувствовал в командоре. Сиверцеву захотелось как-то всё же поменять тональность разговора.
– Мессир, вы говорили о том, что Саше пришлось потом долго «соскабливать» с себя ислам. И, говоря об этом, вы отнюдь не излучали симпатии к исламу.
Дмитрий тяжело вздохнул:
– Это очень больная для меня тема… Война в Афганистане закончилась, последний советский солдат покинул эту страну. Но не все покинули. Бывшие наши пленные, принявшие ислам порою под угрозой смерти, теперь уже добровольно остаются в Афгане, потому что дорожат своей новой верой и хотят жить в исламском мире. В этом их счастье, и в этом их трагедия. В Союзе они никогда не видели живой веры и уж тем более не встречались с мужественной религиозностью. Ислам их очаровал, это вполне естественно и закономерно. Это была их первая встреча с Богом, и они выбрали Бога, отвергнув безбожие. Хороший шаг, радостный? Но теперь невозвращенцы отвергают уже христианство. Это страшная трагедия. Ислам по сравнению с христианством – вера рациональная, холодная, порою просто мертвящая. Вера без любви. Наверное, атеисту проще стать христианином, чем мусульманину. Впрочем, и атеисты разные, и мусульмане тоже, так что не стал бы настаивать на этом утверждении, а парней жалко. Самые лучшие, самые духовно развитые ребята, испытывая мучительную жажду веры, не дождавшись встречи со Христом, приняли религию, которая не может удовлетворить и десятой части их реальных духовных запросов. Сашин случай – особый. Он смог перебраться от ислама к христианству только благодаря Шаху. Ни один христианский священник ни в чём не смог бы убедить новоиспечённого мусульманина. А Шах, мусульманизированный христианин, оказался очень удачным мостиком от ислама ко Христу. Но мусульманин, принявший христианство, склонен и христианство воспринимать по-мусульмански – жестко, радикально, рационально, упрощённо. Избавится от этих стереотипов восприятия – тяжелейший духовный труд.
– Мне трудно это понять.
– Просто ты плохо знаешь ислам.
– Хочу Коран прочитать.
– Валяй.
***
В Харисе они разместились в маленьком уютном домике на окраине. Хозяин, отдав им ключи, сразу же куда-то исчез. Дмитрий предупредил Сиверцева, что из дома они выйдут только для того, чтобы сесть в вертолёт, осмотр окрестностей на сей раз не входил в их планы. В чистой уютной комнате холодильник ломился от еды, которой им двоим хватило бы на неделю. Был так же шкаф с книгами в основном религиозного содержания, среди которых Сиверцев нашёл Коран, с увлечением в него погрузившись.
Дмитрий время от времени куда-то исчезал и, появившись в очередной раз, сказал, что они проведут здесь ещё не меньше суток. Сложилась самая благоприятная ситуация для ведения бесконечных религиозных диспутов.
***
– Как тебе Коран? – спросил командор.
– Проглотил на раз. очень неожиданная книга. масса открытий.
– Например?
– Да вот хотя бы отношение к христианству. Весь Коран пронизан очень большим почтением и ко Христу, и к Богородице, и к самим христианам тоже. Мне очень понравилось: «Ты, конечно, найдёшь, что самые близкие по любви к уверовавшим те, которые говорят: «Мы – христиане!». Это потому что среди них есть иереи и монахи, и что они не превозносятся» (5;85). Или вот ещё, куда уж красноречивее: «…Евангелие, в котором руководство и свет» (5;50). А вот что говорит Коран, обращаясь к иудеям и христианам: «Разве вы станете препираться с нами из-за Аллаха, когда Он – наш Господь и ваш Господь» (2;133). «Наш Бог и ваш Бог един» (29;45).
– Всё так, но уже сам пророк Мухаммад вёл войну с византийцами-христианами, не говоря уже про ближайших преемников пророка.
– Так что же, мусульмане забыли Коран, не успев его составить, или христиане были не в курсе, что перед ними люди, которые чтут Христа и Евангелие?
– Так не надо. Обойдёмся без либеральных завываний по поводу того, что «все религии учат одному, и изначально все они исключительно миролюбивы, только потом плохие люди всё исказили и начали воевать». Это пошлые благоглупости.
– Так в чём же дело?
– Человек, прочитавший только «Новый завет», ещё не знает христианства, и человек, прочитавший только Коран, ещё не знает ислама. Фундамент храма – ещё не храма. Ислам, как разработанная религиозно-политическая система, содержит немало положений, куда менее дружелюбных по отношению к христианству.
– И всё-таки дружелюбие Корана по отношению к христианству – факт достаточно значимый.
– Да, безусловно, я с этим и не спорю, просто хотел сразу же избавить тебя от избыточной и неоправданной эйфории на сей счёт. Но то, что Коран не враждебен христианству – факт очень важный и далеко не всем известный.
– Но, может быть, византийским императорам так же не было известно с каким великим почтением относится пророк Мухаммад к христианам, и войны начались по недоразумению?
– Нет, совсем не так. Поставь-ка ты себя на место византийцев. В чём состояла «радостная весть», которую они получили с появлением Мухаммада? В Аравии завёлся некий человек, проповедующий монотеизм, уважительно относящийся к христианству и выступающий против идолопоклонства и язычества. Это, конечно, хорошо. Но этот человек говорит, что получает откровения от Бога, который руководит им напрямую, без посредников. При этом он утверждает, что является пророком не ниже Иисуса, и посылаемые ему откровения равны по достоинству Евангелию, а то и повыше, поскольку пророк, пришедший после Иисуса, должен возвестить более высокие истины. Человек, который ставит себя выше Христа – злейший враг христианства, и его доброжелательность к «людям Писания» гроша ломанного не стоит. К слову сказать, так же должны были воспринять Мухаммада и иудеи. Если новоявленный пророк считает себя равным Моисею – это страшное кощунство. Вот к каким выводам неизбежно должны были прийти христианские (равно – иудейские) богословы в том случае, если до них дошла самая точная и совершенно избежавшая искажений информация о содержании «исламского призыва».