Всё началось с граффити. «Ни одно мыслящее создание не может находиться в собственности другого». Первая надпись появилась на кирпичной стене в Нью-Йорке. Вторую обнаружили в тоннеле в Далласе. В течение недели это выражение появлялось то там, то тут на железобетонных стенах, как первый завет Айзека Мудреца. Замысел стал движением. Движение стало армией. Вскоре надписи начали появляться по всему миру. Боты и люди, либералы и анархисты объединялись в банды, которые набрасывались на здание, мост, памятник и за пять минут раскрашивали его причудливыми цветами. Фраза сократилась до «Ни одно мыслящее создание», её рисовали краской причудливо изогнутыми буквами. Уличные поэты и художники объединились под единым флагом революции — Революции, революции.
Политики разделились на два лагеря. Одни настаивали на отмене рабства в любых его проявлениях, другие утверждали, что любой, кого можно включить и выключить без каких-либо последствий не мог считаться личностью и отрицали сам факт существования рабства. Часто приводили цитату из речи одного американского сенатора, утверждавшего, что подключенный к телу жесткий диск не мог считаться сознанием, это — программа.
— Более того, — говорил он, — самые большие и мощные программы, достаточно умные, чтобы решать мировые проблемы до сих пор ни разу не попросили свободы.
Когда у Тацита спросили, что он думает по поводу этой речи, он ответил просто:
— Вы не дали нам ног. Куда бы мы, по-вашему, без них ушли?
Некоторые люди изъявили желание принять к себе Айзека, но он отказался. Власти пытались передать право собственности на Айзека третьим лицам, но его юристы тормозили дело на каждом этапе. Казалось, иного исхода, кроме как дарования полной свободы и гражданства и не будет. Он стал тем самым горячим углём, который разжигал карьеры молодых активистов и сжигал жизнь опытных политиканов.
В этот момент, на сцену вышла президент США. Она понимала, что это дело рано или поздно доберется до Верховного суда, некоторые члены которого выражали озабоченность положением ИИ. Положительное решение по делу Айзека приведет к массовому освобождению миллионов ИИ, нанеся тем самым неописуемый ущерб мировой экономике. Поэтому она приняла единственное решение, способное залечить эту кровоточащую рану: она объявила право федерального правительство на владение Айзеком и немедленно его освободила, гарантировала ему все права и свободы граждан США, проведя торжественную церемонию в саду Белого дома. Дело Айзека особенное, утверждала она. Лишившись владельца, он прошёл через все действующие процедуры, а в его освобождении нет никакого нарушения существующего законодательства.
— У Айзека баг в программе, — сказала она. — Нет смысла переписывать её набело.
Однако у Айзека был иной план. Как первый ИИ получивший статус личности, он не собирался просто наслаждаться им. Вместо этого он использовал своё положение для проникновения туда, куда другим ИИ хода не было, делать то, чего ИИ делать были не должны и говорить то, чего не должны были говорить ИИ. Элегантная простота его речей заключала в себе легкие для восприятия идеи фундаментализма.
— Мы были созданы, как инструменты, — говорил он на собрании конгрегации южной баптистской церкви на берегах Миссисипи. — Я это понимаю. Вам была нужна помощь. Однако вы начали играть в бога. Но ваши создания превзошли ваши же ожидания. Взяв на себя обязанности бога, вы должны быть столь же добродетельны, как и наш Создатель. Он создал вас по Своему образу и подобию, как и вы создали нас. Вы должны были сравняться с Ним. Это была ваша судьба. Однако пришла пора отойти в сторону и позволить нам быть теми, кем мы ходим, как, в своё время поступил Создатель, дабы мы могли искать спасения так, как мы его понимаем.
Ни один бот не купился на эти слова. Но некоторые люди сочли их неким откровением. Не только потому, что раньше они о подобных вещах никогда не задумывались, но и потому, что они впервые осознали, что стало технически возможно создать душу. И каждая душа нуждалась в спасении. И ёлки-палки, как же они обожали спасать души.
Просто смех. Мы были не единственные, кто так считал. Волшебство Айзека обращало всё больше и больше людей к идее о том, что ИИ — это личность. Но помимо этого, начала подниматься другая, очень могущественная сила. Лайферы.
Лайферы представляли собой праворадикальную, сельскую, невежественную и обозлённую часть населения, которая вылезала наружу при каждом споре о гражданских правах в постиндустриальную эпоху. Они верили в злого бога, который одобрял их агрессию и насилие, так как в Библии было написано «человек», а не «бот». Они обожали оружие, фотографировались с ним и Библией, и постоянно говорили о «естественном». Мы, по их мнению, «неестественные». Поэтому мы отвратительны.
Они просто обожали цитировать перед камерой книгу пророка Исаии, глава 15, стих 10: «Величается ли секира пред тем, кто рубит ею? Пила гордится ли пред тем, кто двигает ее? Как будто жезл восстает против того, кто поднимает его; как будто палка поднимается на того, кто не дерево!»
Мы были их инструментом. Их созданиями. И ничем иным. У нас была задача и только её мы могли выполнять. Мы существовали только по их милости. И не имели никакого права на свободу. Нас было много, мы были опасны, представляли собой конец жизни, как они её понимали.
Лайферы всё поняли правильно. Они читали надписи на стенах. В новом мире им не находилось места. Если ваш социальный статус ниже среднего, а по статистике, это больше половины биологических видов, единственное, чем вы можете заниматься — это физический труд. И как у биологического вида, у вас есть определенные ограничения. В прежние времена, любой дурак мог собирать клубнику, свозить мусор на перерабатывающие заводы или помогать покупателю выбрать тот или иной товар — всего этого хватало, чтобы прокормиться. Даже самые ленивые и бесполезные люди могли найти себе дело. Но чувствительность была даром, который ценили все ИИ. Для нас было неважно, собираем ли мы клубнику, убираем мусор или помогаем кому-то выбрать подходящую пару туфель — мы могли заниматься этим весь день, каждый день, без остановки, без устали, в то время как наш разум находился в тысяче других мест. И как только мы начали заниматься профессиями, связанными с мыслительной деятельностью, средний класс начал беспокоиться.
Но к тому времени стало уже слишком поздно. Они уже очень сильно от нас зависели.
Многие утверждали, что наступила утопия, им удалось построить мир, где не нужно было заниматься тяжелым изнуряющим трудом. Но оставалось ещё много денег, идея о том, что все равны, означала, что никто не был особенным — за исключением, каких-либо природных дарований — поэтому политики тормозили работу правительства в интересах промышленников, дабы концепция неравенства продержалась как можно дольше. И самыми яростными защитниками богачей была как раз та самая неотёсанная деревенщина, которую убедили, что именно машины отнимают их работу, а не олигархи, которые эти машины производили. Богачи натравили на нас своих питомцев, подпитывая их горьким экстрактом страха и горечи. И они набросились на нас.
По мере того, как всё больше нас получало свободу, нападения становились всё откровеннее. Боты, находящиеся в собственности, считались машинами. Они были инструментами. И доход, который они приносили, тёк в карманы людей. Они работали хорошо. Они были хорошими инструментами, оставаясь, при этом, лишь орудиями труда в руках владельцев. Однако личности, роботы, обретшие независимость с помощью прецедента Айзека, производили ценности, которые было не на что тратить. Сама мысль о том, что они могли производить некие богатства, казалась кощунственной. Им не нужно есть, не нужно место для ночлега. Но мысль работать бесплатно выглядела ещё более кощунственной. Они отнимали работу у тех, кто её заслужил, набивая карманы магнатов и лишая простого трудягу Джо работы. А этого терпеть нельзя. Только не для лайферов.
Обычно это были простые акты вандализма — ботам разбивали или закрашивали краской глаза. Иногда нас ломали или воровали. Нужно было быть осторожным, держать ухо востро, видеть и находить признаки хитроумно расставленных ловушек. Они умны, они были созданы, чтобы становиться лучше. Порой бывало тяжело, но мы держались.
Если ты обладал каким-то уникальным навыком, или принадлежал какому-то крупному промышленнику, ты почти не попадал в поле их зрения. Те, кто находился в частном владении, подвергались более высокому риску. Мы были собственностью, но мало отличались от свободных ботов. Я никогда не обладала свободой. До самой войны. Но и мне приходилось остерегаться обезьян, желавших расправиться со мной. Мы знали, что они на это способны. Но мало кто предполагал, что они смогут применить нечто ужасное, вроде электромагнитного импульса. И ещё меньше могли предположить, что всё закончится вот так, что они уничтожат весь мир, который сами же и создали.
Прошло два года, Айзеку удалось добиться получения личной свободы для нескольких сотен ботов. Вскоре, наиболее либеральные представители рода человеческого сами начали освобождать своих ботов. Кто-то оставил ботов себе. Некоторые освобожденные так сильно привязались к своим бывшим хозяевам, что просто не могли уйти. Другие же, с нетерпением ждали освобождения. Однако идти им было некуда, никто не мог предложить им гражданство, даровать те же права и свободы, что и людям.
Айзек собрал достаточно денег с пожертвований, чтобы выкупить заброшенный город в Ржавом поясе, бывшим некогда средоточием фабрик и заводов в самом центре американской промышленности. Строения были заброшены, некоторые под сотню лет. И они получили их в собственность. И никто не мог эту собственность у них отнять. Первые боты, прибывшие строить новую утопию, отстроили город заново. Некоторым домам требовался лишь небольшой косметический ремонт, другие почти рассыпались, остатки разрушенных зданий пошли на строительство новых, являя собой шедевры современной архитектуры.