Хрущёв не расслышал, да и не знал, по всей видимости, кто такой Роберт Фальк, и разразился речью по поводу этой «голой Вальки», сравнивая данное творчество с западными художниками и завершил свой экспромт словами:
— У нас покамест такое творчество считается неприличным, у нас милиционер задержит.
Как-то мне стало обидно за «Вальку». На самом деле это довольно известная натурщица — Любовь Попеска. Она позировала Константину Коровину и Валентину Серову. Не тому Серову, что своими губешками шлёпает, придумывая, что ещё Хрущёву сказать, а тому Серову, у которого «Девочка с персиками».
«Обнажённая» — одна из немногих работ Фалька, которая мне нравилась. Фигура практически сложена из плоскостей. Цвета сочные и настолько яркие, что невольно удивляешься тому, как Фальку удалось гармонично объединить эти красные, жёлтые и оранжевые оттенки. Работа в большей степени напоминала этюд, когда художник широко и без прорисовки деталей обозначает основное. Эта самая этюдность картины меня и привлекала.
Возле работ Штеренберга Хрущёв снова притормозил и произнёс, уже не стесняясь и не пытаясь понять современное искусство:
— Мазня!
Кто-то из свиты поспешил заявить, что музеи платят деньги из кармана трудящихся. И даже стали перечислять, что вот за это полотно заплачено семь тысяч, за другое — шесть с половиной. Расценки озвучивались явно дореформенным деньгам, но никто оратора не поправил. Он же продолжал пояснять, что чем крупнее полотно, тем дороже, поскольку в стоимости учитывается не только художественная составляющая, но и квадратные метры. Наконец-то хоть кто-то внятно объяснил мне всю эту страсть к гигантомании и желание художников становиться монументалистами!
Слушая пояснения по ценам, не останавливаясь, Хрущёв двигался дальше и в очередной раз притормозил у картины Никонова «Геологи». Размер по длинной стороне больше двух метров. А само изображение без прорисовки деталей как раз попадало в категорию «мазня».
— Вот кто за это заплатил? Вот тот пусть и платит свои деньги, а я платить не буду, — заявил Хрущёв.
Приближённые поозирались, взгляд многих почему-то останавливался на Фурцевой. Та поправила пачку документов, зажатую под мышкой, и комментировать ничего не стала. Наконец кто-то сказал, что картина пока не куплена.
— Интересно, кто это заказывал? — не унимался Хрущёв. — Пусть кто заказывал, заплатит и добросовестно выполнит свои обязательства, а после пусть хоть повесит себе на шею. Картина должна вдохновлять человека, возвышать, вдохновлять на ратный и трудовой подвиг. А это что?
Подпевалы из окружения подобострастно загомонили. Слов я не разобрал по той причине, что дядя Вова решил, что хватит нам такое слушать и пора ретироваться на второй этаж.
— И что, мы с этой мазнёй пойдём в коммунизм? Говно! — услышал я последнюю фразу Хрущёва перед тем, как последовать за полковником.
Глава 16
(Большинство фраз Хрущёва взято из стенограмм).
На лестнице и площадке второго этажа волновались и радовались студийцы Белютина, он сам, Неизвестный, Янкилевский, Соостер и Соболев.
— Ты теперь убедился в моей правоте, что выставка на Таганке была необходима? — доказывал что-то Белютину Эрнст Неизвестный. — Я вас всех вытянул!
— Товарищи, пройдите в зал к своим картинам, — прервал их весёлое щебетание Владимир Петрович.
Сам он выглядел мрачнее тучи. Послушали и услышали мы много. М-да… А сейчас Серов скажет, что до этого Хрущёв видел вполне приличные произведения, поведёт смотреть советских авангардистов. И начнётся… Жаль ребят, они же словно дети малые ещё верят в «светлое будущее».
— Друзья! Поставьте в центре нашего зала кресло, мы посадим в него Никиту Сергеевича. Он будет слушать, а мы рассказывать, как и что делали, — предложил утопист-мечтатель Белютин.
— Сашка, тебе там что-то было нужно. Всё готово? Проверь наличие карандашей, вдруг кто забрал, — отвлёк моё внимание от студийцев дядя Вова.
В том, что я сам всё создавал, могут ведь усомниться. Демонстрацию моих умений мы с полковником оговорили вчера вечером. Пару месяцев я отрабатывал портрет нашего вождя. Никому не рассказывал, взял фото из газеты и тренировался в изображении Хрущёва линиями на скорость. Попаданец я или кто? Нам, пападанцам, положено с главами государства знакомиться. Думал я при случае продемонстрировать свои умения (словно цирковая обезьянка). Парой десятков линий обозначу лысую голову, нос, глаза. Никакой штриховки, а похожесть должна присутствовать.
Долго позировать такой человек, как Хрущёв, не станет, и я на тренировках показывал результат в тридцать секунд. Когда узнал, что на выставку меня не возьмут, перестал тренироваться. Но вчера ночью подготовил альбом. Тупо обвёл один из портретов, нажимая сильно карандашом. На следующем альбомном листе остались продавленные линии, которыми я и воспользуюсь словно шпаргалками.
Все мои принадлежности лежали нетронутыми возле ширмы. На лестнице уже послышались аплодисменты, и я вернулся обратно.
— Ну идите. Показывайте мне свою мазню, — прервал аплодисменты Хрущёв.
Художники и Белютин поспешили в первый зал. Насколько я видел со своего места, Хрущёв не выглядел злым или раздосадованным.
— Ну и где тут у вас грешники и праведники? Показывайте свою мазню, — повторил он вполне добродушно.
Естественно, мы с полковником и Алексеем отправились следом за основной группой.
— Не забывай снимать, — напомнил дядя Вова Алексею о фотографировании.
Войти в зал мы не смогли по причине его заполненности и остановились в дверях. Хрущёв так шустро и энергично стал курсировать по помещению, что никто за ним не успевал. Раза три он обежал комнату по кругу. Из-за этого свита неожиданно тормозила, кто-то наступал соседу на ноги, толкался, а кресло, поставленное по центру, вообще пнули в сторону.
— Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует! Что это такое? — высказал Хрущёв возмущение увиденным.
Сопровождающие его по пятам Серов и Суслов что-то дополнили.
— Что это? Почему нет одного глаза? Это же морфинистка какая-то! Что это за безобразие, что за уроды?! Где автор? Кто автор этой мазни? Объясните! Мы же люди, вы хотите, чтобы мы вас поддержали. Ну что это?!
На автора указали.
— Если бы они в другой хоть форме были, так горшки можно было накрыть, а эти и для горшков не годятся. Что это? — раздавались реплики Хрущёва, оценивающего работы. — Зачем вы это пишете, для чего вы это делаете?! Что это?!
— Это портрет моего брата, — отозвался один студийцев, когда понял, что это к нему обращаются.
— Штаны с вас спустить надо. Какой это брат? И вам не стыдно? Это юродство, а он говорит — это брат. Вы нормальный физически человек? Вы педераст или нормальный человек? Это педерасты в живописи! — продолжал негодовать Хрущёв.
Шелепин, стоявший справа от Хрущёва, сразу после этой фразы вставил:
— В стране две тысячи шестьсот человек таких типов, из них большинство не работает.
— Вы дайте нам списки, мы выдадим паспорта за границу, бесплатно довезём и скажем счастливого пути. Может быть, станете когда-нибудь полезными, пройдёте школу капитализма, и вот тогда вы узнаете, что такое жизнь и что такое кусок хлеба, как за него надо бороться и мобилизовывать людей.
Снова обратил внимание на очередное творение молодых художников.
— И это тоже ваше?! Фу ты, черт! Всякое говно понарисовали.
Ошеломлённый и красный как рак художник отошёл в сторону.
— Товарищ Ильичев, у меня ещё большее возмущение сейчас за работу вашего отдела, за министерство культуры. Почему? Вы что, боитесь критиков, боитесь этих дегенератов, этих педерастов?! Нормальный человек никогда не будет жить такой духовной жизнью.
— А вот и Кремль, — не скрывая мерзкой улыбочки, произнёс Серов.
— Какой это Кремль?! Оденьте очки, посмотрите! Что вы! Ущипните себя! И он действительно верит, что это Кремль? Да что вы говорите, какой это Кремль?! Это издевательство. Где тут зубцы на стенах — почему их не видно?
Далее Хрущёв начал допрашивать конкретно художников.
— Вы где учились?
— В энергетическом институте.
— А как же вы мазать начали?
— Я с детства рисовал.
— Вы своим умом дошли? Наши понятия разные с вами. Вы родились не на той земле, и на этой земле ваш талант не будет оценён.
— Я понимаю, тогда стоит бросить.
— Бросайте или уезжайте, и развивайте свой талант на другой почве.
— Никуда я не хочу ехать, я здесь родился.
— Если хотите, рисуйте для себя, а лучше всего уезжайте; ваших собратьев мазил за границей много, и там уж не испортишь испорченного, если уж вольётся капля в бочку дёгтя, то от этого не изменится ни качество его, ни достоинства.
— Мы рекомендовали бы исключить всех из Союза художников, — влез с очередной репликой Серов.
Хор подпевал синхронно начал вторить: «Исключить!», «Арестовать!», «Мазня, говно!», «Педерасты!»
Я слушал и не верил, что это взрослые, люди, имеющие непосредственное отношение к власти, которые руководят страной и как-то там налаживают международные отношения. Где культура речи, где вообще хоть какая-то культура?!
— Автора ко мне, — произнёс Хрущёв возле очередной работы. — Кто родители? — спросил он студийца.
— Служащие.
— Служащие? Это хорошо. Что это? — О картине.
— Это мой автопортрет.
— Как же ты, такой красивый молодой человек, мог написать такое говно?
Парень пожал плечами, в смысле, что делать — написал.
— На два года на лесозаготовки, — приказал кому-то Хрущев.
Затем обвёл взглядом экспозицию и продолжил возмущаться:
— Пошли к чёртовой матери! Не доросли что-то делать! Пусть судит нас история, а покамест нас история выдвинула, поэтому мы будем творить то, что полезно для нашего народа и для развития искусства! Сколько есть ещё педерастов; так это же отклонение от нормы. Так вот это — педерасты в искусстве.