ЛЕЛЯ. Я писать не буду.
БИБИЧЕВ. Леля! Там просили. Там очень просили. Чтобы в результате статьи каждый оглянулся на себя… Спросил бы себя честно, по-комсомольски: а правильно ли он живет сам?.. А нет ли подобных среди подруг, друзей?.. Кто-нибудь все равно напишет. Какой-нибудь корреспондент. Лучше уж мы сами.
Леля молчала.
А насчет кандидатуры подумай, Леля. Серьезно подумай. Хорошенько приглядись.
Вошли Надюша, Женька, Ирина.
НАДЮША. А кровати кто обратно поставит?
ЖЕНЬКА. А Бибичев ребят обещал прислать – молодых, стройных, высоких…
БИБИЧЕВ. А ну! (Помогает поставить кровати. Лихо, весело.) Ну, я пошел.
ЛЕЛЯ. Подожди, подожди.
БИБИЧЕВ. Леля! Леля, ты что?
ЛЕЛЯ. А с детским садом как быть?
БИБИЧЕВ. Я же говорил – позвоните.
ЛЕЛЯ. Я звонить не буду.
БИБИЧЕВ (вздохнул). Так надо, Леля. Понимаешь? Надо! У меня все. (Уходит.)
ЖЕНЬКА. Подруга! По правде не проживешь. Учись у Надюшки.
НАДЮША. Что это – у меня?
ЖЕНЬКА. Иди-иди, расскажи Феденькиной матери, как ты к оператору подъезжала.
ИРИНА. Сказали бы по-честному: в садик не ходим, сниматься не будем.
ЛЕЛЯ. Только что на бюро отчитывалась.
ЖЕНЬКА. Вот, не надо врать вам, комсоргам.
Взяла зеркало, принялась наводить красоту.
ЛЕЛЯ. Шла бы ты… мазаться в умывальную.
ЖЕНЬКА (раскинув руки). Повторяем танец. Па-де-зефир. Движение ветерка. (Напевая мелодию, танцует.)
ЛЕЛЯ. Почему вчера на комсомольском собрании не была? Стали проверять – тебя нет.
ЖЕНЬКА. Я была. Прения начались, я ушла.
ЛЕЛЯ. Почему?
ЖЕНЬКА. Скучно стало, подруга.
ЛЕЛЯ. А от кого это зависит? От нас же самих.
ЖЕНЬКА. Что от нас зависит? Позовут – мы проголосуем.
НАДЮША. Чья бы корова… Только и делаешь – всех критикуешь.
ЖЕНЬКА. А если у меня критическое направление ума?
НАДЮША. Критиковать легче, чем делать.
ЖЕНЬКА. Хватит! Надоело. Счастливо оставаться!
ЛЕЛЯ. Куда?
ЖЕНЬКА. В клуб «Первое мая».
ЛЕЛЯ. Смотри, Женя, смотри.
ЖЕНЬКА. Чего это мне смотреть?
ЛЕЛЯ. Каждый раз попадаешь в какую-нибудь историю.
ЖЕНЬКА. А я виновата, что ко мне пристают?
ЛЕЛЯ. Ко мне что-то никто не пристает.
ЖЕНЬКА. Нашла чем хвалиться.
ЛЕЛЯ. Потому что я знаю им цену.
ЖЕНЬКА. Я тоже знаю, не волнуйся.
ИРИНА. Девки! Да что вы такое говорите! Слушать страшно. Люди всем жертвовали ради любви, сколько таких примеров! Я даже предание такое читала: в мире разбросаны половинки. И эти половинки всю жизнь ищут друг друга. И только когда они встретятся…
ЖЕНЬКА. Дочиталась. Салют, девы! (Ушла.)
В клубных небесах заливался эстрадный оркестрик тех лет. Скрещивались, вспыхивали лучи клубных прожекторов.
А в общежитии уже полутемно. Светится переплет стеклянного окошка, выходящего в коридор. Девушки спят. Только Женькина койка пуста.
ИРИНА (поднимается на постели). Девочки!.. (Ей не отвечают.) Девочки!
ЛЕЛЯ (не сразу). Что?
ИРИНА. Я еду.
НАДЮША. Черт, только заснула…
ИРИНА. Надюша! Я решила. Еду!
НАДЮША. Счастливая…
ИРИНА. Не знаю.
НАДЮША. Господи! Мне бы уехать куда-нибудь… Закатиться. Другой дом, другие люди. А какие – неизвестно. Хуже нет, когда заранее все известно. (Поднялась в сорочке, пошла к шкафу.) Целая банка варенья была. Все съели. (Присела за стол, доскребает.) Вот – Федя. Он меня любит. И я его люблю. И мама его, Анна Петровна, меня тоже любит. И я знаю, как мы будем жить. Вот так – шкаф, так – тумбочка… А могло быть по-другому! Открывается дверь, и заходит какой-то человек…
ЛЕЛЯ. Мужчина.
НАДЮША. И говорит: «Надежда! Идем». Не стану спрашивать, куда. Пойду.
ЛЕЛЯ. Иждивенческие настроения. Кто-то придет, кто-то позовет. А сама ты что, уж не человек?
ИРИНА. Смотри, Надька. Что имеем – не храним, потерявши – плачем.
НАДЮША. Феденька – мой!
ИРИНА. Как ты странно говоришь – «мой». Если по-настоящему любишь – всегда, наверно, кажется, что ты недостойна его.
НАДЮША. Глупо.
ИРИНА. Ведь если ты его любишь, то считаешь самым лучшим человеком. Так?
НАДЮША. Ну?
ИРИНА. А он почему-то вдруг любит тебя!
НАДЮША. Значит, он тоже считает тебя самым лучшим человеком. Только не разубеждай его в этом.
ИРИНА. По-моему, есть два вида любви. Одни думают только о том, что они могут получить от любимого, а другие – что они могут дать любимому человеку.
НАДЮША. Сколько людей – столько родов любви.
ЛЕЛЯ. Мы будем спать?
Замолкли.
ИРИНА. Леля…
ЛЕЛЯ. Что?
НАДЮША. Ну, начинается. На всю ночь. Скорей бы уж уехала.
ИРИНА. Я хочу тебя спросить… Можно?
ЛЕЛЯ (не сразу). Можно.
ИРИНА. Ты любила кого-нибудь? Ты понимаешь, в каком смысле я спрашиваю? В буквальном.
Леля молчала.
Если не хочешь – не отвечай.
Леля молчала.
Ты скрытная…
Хлопнув дверью, входит Женька. Зажгла свет, швырнула сумочку на кровать, села за стол.
ЖЕНЬКА. Гады!
ЛЕЛЯ. Кто?
ЖЕНЬКА. Все. Какой-то чижик пристал, а меня из клуба.
ЛЕЛЯ. Так! Сколько раз предупреждала, – горох об стенку! Достукалась?
НАДЮША. Теперь начнется веселая жизнь. Пятно на всю группу.
ЖЕНЬКА. А эта только за себя дрожит!
НАДЮША. Не за себя, а за группу.
ИРИНА. Действительно, Женя. Лучшая группа.
ЖЕНЬКА. Хватит! Лучшая, лучшая – надоело! Переведите меня в худшую!
ЛЕЛЯ. Тебе не стыдно?
ЖЕНЬКА. К черту! До двадцати пяти лет молодость, а потом можно и воспоминания писать!
ЛЕЛЯ. А сейчас ты не живешь?
ЖЕНЬКА. Прозябаю!
ЛЕЛЯ. Ясно. Ну так вот, дорогая. Мне поручили написать статью в «Комсомольскую правду» о моральном облике. И если ты до того докатилась, что тебя из клуба выгнали, да еще эти твои рассуждения… Как хочешь, Женя, я напишу о тебе!
ЖЕНЬКА. Вот везуха! В газету попасть! Давай, Леля, строчи!
ИРИНА. Бессовестная ты, Женька. Пиши, Леля, я тебе помогу!
ЛЕЛЯ. И напишем! От всей комсогруппы напишем!
НАДЮША. Да вы что, девки, с ума сошли? Сор из избы выносить…
ЛЕЛЯ. А ты хочешь со всеми хорошей быть?
НАДЮША. Если у тебя плохое настроение, не срывай его на других!
ЛЕЛЯ. Со всеми хорошей быть нельзя. Как конфетку оближут!
НАДЮША. Кидаться на всех тоже не буду!
ЛЕЛЯ. Я кидаюсь, да? Кидаюсь? Кидаюсь?
ЖЕНЬКА. Вот сейчас бы вас для кино снять!
ЛЕЛЯ. Пошла ты!..
ЖЕНЬКА. Да еще со всем лексиконом!
Кинооператор сидел перед просмотровым экраном. В зале Надюша. На экране – кадры из киножурнала.
ГОЛОС ДИКТОРА. «Наш корреспондент побывал в общежитии, где живут девушки лучшей комсомольской группы фабрики. Это – Надежда Лапина, Евгения Шульженко, Ирина Волкова, а это – комсорг Елена Комелькова».
На экране Женька, Леля, Надюша. Крупно – Леля. Она оторвалась от конспектов, улыбнулась.
КИНООПЕРАТОР. Стоп! Я же просил не печатать этот кадр! В чем дело? (На экране замелькали треугольники и зигзаги. В зале загорелся свет.) Коля, перемотай и отнеси в монтажную. (Надюше.) Ну как?
НАДЮША. Все очень хорошо получились. Я одна плохо. Хуже всех.
КИНООПЕРАТОР. Секундочку. Подождите.
НАДЮША. Вы мне?
КИНООПЕРАТОР. Да, сейчас…
НАДЮША. Скажите, а вы удивились, что я вам позвонила?
КИНООПЕРАТОР. Нет, почему? Нормально.
НАДЮША. Вам, наверное, показалось, что я развязная? А я не хочу, чтобы у вас было такое впечатление. Просто так мало случается видеть в жизни интересных людей, поэтому хочется казаться чуть лучше.
КИНООПЕРАТОР. Я и не думал. Идите, встаньте сюда!
НАДЮША. Не надо на меня смотреть.
КИНООПЕРАТОР. Сумочку можно? (Взял у нее сумку. Затем снял с нее плащ. Размотал шарфик.)
Надюша смутилась, не знала, как это понять. Может быть, у них так положено?..
Кинооператор посмотрел на нее в объектив фотоаппарата. С одной стороны. С другой стороны. Снова подошел, развязал ленту, распустил ей волосы. Она оттолкнула его. Но тут же почувствовала себя виноватой.
НАДЮША. Простите. Ой, как глупо… Я знаю, я дура, всего боишься.
Кинооператор щелкнул затвором. Еще раз – с другой точки. Снимал и снимал ее. Чуть сверху, немного снизу, крупней. Она была сейчас красива.
КИНООПЕРАТОР. Спасибо.
НАДЮША. Я понимаю, я для вас обыкновенная, каких тысячи. А вы… Все у вас тут необыкновенное… это ваш мир. А у нас все серо, обычно. Вон про Женьку статью написали в «Комсомольскую правду» – «Нам стыдно за подругу». Отклики пришли, все возмущаются. А если честно, то я ей даже завидую, у нее хоть что-то произошло… Я не то говорю. Все не то… Мне трудно жилось, всю жизнь разочарования… Когда мама умерла, мне шесть лет было. От меня это скрывали, а я все понимала. Только того боялась, что мне скажут – и надо будет переживать. А я ничего не переживала, глупа была! Потом отец женился второй раз, уехал, а меня соседка взяла, тетя Вероника. Никогда не забуду: сидела у нее за столом и только об одном думала, как бы лишнего не съесть. У нее настроение испортится, на ком сорвать? На мне. «Надежда, возьми чемодан, поезжай к папе и скажи: «Папа, я буду жить у тебя». Как будто у меня был чемодан! Накинешь пальтишко – и на улицу. Ходишь, ходишь, пока у нее злость не пройдет. Потом в школе с мальчиком подружилась, меня его мама полюбила, Анна Петровна. Она меня и на фабрику устроила. Вот с тех пор работаю, простая прядильщица. Но все ищу чего-то. Сама не знаю чего… Можно, я еще раз приду?
КИНООПЕРАТОР. Приходите…
Усмехнулась, понимая, что – незачем.
РАДИОРЕПОРТАЖ. Минувшей зимой вместе с молодыми патриотами Ленинграда, поехавшими на освоение целинных земель, был слесарь одного из заводов города Алексей Крючков. Свое горячее желание принести пользу Родине он выразил в стихотворении «Я еду».