Но, когда римляне столкнулись с двумя великими воинствующими верами, приверженными прозелитизму, – христианством и его ответвлением исламом, – пределы ассимиляции были достигнуты.
Не могло быть никакого компромисса, отсутствовала сама возможность мирного сосуществования, поскольку эти религии настаивали на однозначной истинности своего вероучения. В конце концов Рим был завоеван христианством, а значительная часть Римской империи – прежде всего североафриканская житница и Восточное Средиземноморье – досталась исламу.
К тому времени, когда британцы начали завоевывать Индию и другие части Азии, старый римский подход – ассимиляции и счастливого кровосмешения – уже был отброшен. Возможно, если выбрать единственное, самое важное отличие Британской империи и Римской, оно будет заключаться в даровании гражданства. В римском мире оно стало универсальным в 212 году, а британцы не могли и мечтать о подобном предоставлении прав.
В римском мире каждый был потенциальным гражданином. А британцы считали, что их подданных слишком много и они чересчур странные.
Британский подход был по существу коммунальным, а именно признавались непреодолимые барьеры между различными религиозными группами, и поэтому им разрешалось жить в своей собственной иерархической структуре. Британцы не щадили усилий, чтобы искоренить некоторые наиболее отвратительные обычаи, например сати, но вовсе не из-за того, что хотели утвердить свою власть над религией. Просто им казалось безумным, когда вдову заставляют пойти на самосожжение.
У римлян все было иначе. Когда они запретили галльским друидам совершать человеческие жертвоприношения, речь не шла об особой нравственной чувствительности. Просто не хотелось, чтобы у кого-либо другого было право жизни и смерти.
Как признает Кромер, римляне преуспели как в успешной ассимиляции, так и в создании универсального чувства римской общности. По причинам расизма, религиозных и культурных предрассудков с обеих сторон британцам не удалось создать сколь-нибудь сопоставимого чувства британскости за рубежом и даже дома. Теперь нам приходится иметь дело с последствиями коммунального подхода здесь, в наших городах, где растут дети из наших имперских владений, причем часто говорится о балканизации и отчуждении. А римский талант к ассимиляции – желанию всех людей быть римлянами – проявлялся на протяжении многих веков.
Вот почему так часто подражают Риму. Дело не только в милитаризме или униформах, салютах, намеках на оргии, а прежде всего – в экономическом успехе и миролюбии этой богатой и разнообразной монокультуры.
Сколь притягательна память о благоденствующем и едином континенте! Она идет к нам через века, словно колокольный звон ушедшей под воду церкви. Она подобна памяти о детском блаженстве, которую вновь хочет пережить стареющий континент. Этот успех стремились воссоздать великие европейские тираны и диктаторы; вот почему последняя, самая искусная попытка отстроить заново Римскую империю – и образовать единый гармоничный политический и экономический союз – должна была начаться в Вечном городе.
Эта задача крайне амбициозна, нужно быть абсолютно прожженным евроскептиком, чтобы не исполниться восхищением перед тем, чего они хотят достичь. Назовите меня идеалистом, но я сочту замечательным, если бы народы Европы на самом деле разделяли один дух и одну волю. Однако поверьте мне: этого не происходит сейчас и вряд ли будет при моей или при вашей жизни.
В 417 году языческий поэт Рутилий Намациан написал восславляющую Рим поэму, которая становится еще более выразительной, если вспомнить об уже начавшихся опустошениях варваров. «Ты создал для разных народов patriam unam, одну отчизну, – говорит поэт. – Из того, что раньше было миром, ты создал город».
Римляне действительно сумели образовать европейскую patriam. Пришло время попытаться понять, как им это удалось, как им подчинился волшебный процесс ассимиляции.
Мы начнем с человека, сыгравшего ключевую роль в становлении римской императорской системы, настолько важную, что его называют крестным отцом Европы, – с императора Августа.
Императорское ожерелье, сверхъестественно напоминающее флаг Европы
Часть втораяВ центре сети
IIIМастер пропаганды
Август в военных доспехах: человек, который сделал все это возможным (Август из Прима-Порта. Мрамор. Римский скульптор, I век. Музей Кьярамонти, Ватикан, Италия, ч/б фотография, Alinari/Bridgeman Art Library)
За исключением современного правителя Туркменистана, чьи причудливые реформы вряд ли будут долговечны[22], свои имена месяцам года дали лишь два человека, причем один из них был приемным сыном другого. Их имена вошли в повседневную речь, в каждый дневник и в любую форму хронологии, как на Западе, так и вне его.
Вот что я называю наследием. Эти два жестоких диктатора отложились таким огромным пластом в европейском сознании, что пережили все церковные реформы календарей, хотя оба были язычниками.
Мы празднуем Рождество – всего лишь – два дня в году. Мы отмечаем появление на свет нашего Спасителя непродолжительным холодным интервалом колядования, бражничанья, раздраженности и чувства вины.
Серьезные праздники начинаются в июле, месяце, названном в честь Гая Юлия Цезаря в 45 году до н. э., за год до его убийства. Но именно месяц, носящий имя Августа, западная цивилизация отмечает величайшими расходами и самым беспощадным отдыхом.
От Вашингтона до Москвы, от Берлина до Брюсселя чиновный люд устремляется в горы и на пляжи, и через тысячу лет в имени римского тирана по-прежнему будет отзвук расслабления и веселья. На мой взгляд, это не случайность.
Есть глубинная логика в решении сохранить имена Юлия и Августа Цезаря, отражающем их ключевую роль в становлении нашей европейской цивилизации.
Переименование сенатом пятого месяца (тогда он был таким по счету) в честь Юлия было выражением благодарности за исправление им календаря, который приобрел дурную славу. Коллегия, во главе которой стоял Pontifex Maximus и которая решала, когда заканчивается год, стала коррумпированной. Пребывание римских должностных лиц на своем посту можно было изменить, удлиняя или укорачивая дополнительный месяц. В результате январь стал приходиться на осень.
Юлий Цезарь проявил космическую власть и изменил календарь, восстановив гармонию между ним и временами года. По идее, переименование месяца должно было продемонстрировать признательность, но в действительности отражало желание сената подольстить диктатору, который без колебаний мог повести свои войска на Рим.
Впоследствии римский сенат решил переименовать шестой месяц (таким он был ранее) в честь Августа и его победы в сражении. Римский историк Дион Кассий, обычно не сообщавший нам дат битв, считал Акций заслуживающим, чтобы его помнили. Несомненно, он был прав. 2 сентября 31 года до н. э. Август стал единоличным правителем Рима, положив начало новому мировому порядку.
Не так давно я с семьей прилетел в греческий аэропорт Превеза поздним вечером, при этом оказалось, что я сильно промахнулся. Арендованный мной автомобиль был слишком мал и совершенно не подходил нам. Я в отчаянии разглядывал карту и прикидывал автобусные маршруты, когда заметил, что в действительности аэропорт называется Preveza-Aktio.
«Здо́рово! – сказал я жене. – Знаешь что, это Акций! Всю свою жизнь я хотел увидеть Акций!»
«Да, – произнесла она тоном человека, ожидающего появления пригодной машины, – и некоторые из нас хотят акций от тебя».
«Нет-нет, – сказал я, – я подразумеваю Actium, ключевое событие, поворотный момент судьбы человечества». В последующие дни я пытался объяснить значение этого сражения.
В последний день, возвращаясь в аэропорт, мы специально поехали в объезд вокруг залива Амвракикос с его соляными полями и пеликанами и оказались на мысе Акций, одной из двух крабовидных клешней у входа в залив.
«Должно быть, здесь, – сказал я семье, героически изображавшей заинтересованность, – стояли палатки Антония. Ведь вы помните Антония, который любил Клеопатру».
Когда мы глядели на мерцающее море василькового цвета, боюсь, меня внезапно охватил наставнический пыл. Мне отчетливо представилось, как все происходило.
Здесь, на мысе, были Антоний и Клеопатра, и рядом с тем местом, где стояли мы, находился их лагерь, в котором они провели ночь перед сражением. Античными поэтами упоминаются conopia – сетки от комаров – грецизм[23], навевающий мысли о роскоши. Здесь парочка предалась ласкам последней минуты, в духе Тейлор и Бёртона, прежде чем отправиться к своим кораблям, Клеопатра – к ее эскадре из 60 судов, а Антоний объезжал на небольшой лодке свой флот из 500 судов, ободряя воинов. Некоторые из его кораблей были огромными, превосходя по размерам триремы с их тремя рядами весел, – они назывались декаремами. Каждым из весел, расположенных в два ряда, управлял не один, а пять человек. По словам Вергилия, они вздымались из воды, как Кикладские острова.
А над поверхностью моря у северного мыса – на удалении лишь нескольких сотен метров – находился Гай Юлий Цезарь Октавиан. У него также был мощный флот вблизи залива, но заметно проигрывающий кораблям Антония по гигантизму. Его 400 судов также уступали по численности.
Ставки не могли быть выше. Замысел Антония состоял в том, чтобы прорваться через крабовидные клешни и в конечном счете перенести боевые действия в Италию. Целью Октавиана было сдержать и сокрушить его.
Если бы вы сравнили боевую форму этих двух человек, то отдали бы победу Антонию, знаменитому своей силой. Он сражался в изнурительной кампании против парфян – самых опасных врагов Рима – и немало отличился в ней. Он был любим как войсками, так и друзьями. По причине характера и физической мощи его уподобляли Гераклу, он даже носил на своих плечах Гераклову львиную шкуру.