Через сорок минут сидения на жестком подоконнике, сделав глубокий вдох, затем выдох, спрыгнула с насеста и подошла к висящим в вестибюле метро телефонам. Меня колотило от злости, но разрядиться возможности не представилось, номер был по-прежнему наглухо занят. Пойти навстречу Антону я опасалась, слишком велика была вероятность разминуться. Добраться от нашего дома до метро можно было менее чем за десять минут, но несколькими дорогами, и какую из них изберет мой супруг, угадать невозможно. В принципе мне почти никогда не удавалось предугадать, что совершит мой муж: для обычных, человеческих поступков он был слишком творческой натурой. В результате присущего ему творческого подхода моя машина оказалась в автосервисе, не имеющем телефона и расположенном на противоположном конце города. И если до сего момента я все еще лелеяла надежду, что сумею забрать ее до обеда, то с каждой последующей минутой эта надежда таяла. Утренний наплыв пассажиров потихоньку иссякал, устали обниматься мои соседи по подоконнику, а я все стояла, поминутно выглядывая в окно, опасаясь, что супруг перепутает телефоны, возле которых мы должны встретиться. Наконец в окне мелькнула знакомая зеленая ветровка, и супруг расположился возле уличных автоматов, недоуменно вертя головой. Я досчитала про себя до десяти и вышла на улицу.
— А я тебя жду, жду. — Протягивая мне документы, муж заискивающе улыбнулся и чуть попятился назад.
— Ты где встал? — спросила я тихо, стараясь вести себя максимально сдержанно.
— У телефонов, где же еще... Ты же сама просила! — изумился мой супруг, а я вдруг поняла, что орать и объяснять ему что-либо бесполезно.
— Ты сюда целый час добирался? — все же не сдержалась я, а Антон сразу встрепенулся и восторженно принялся объяснять:
— Да ты понимаешь, Кулешин позвонил. Я сначала удивился, а он говорит, что мой сборник взял посмотреть Черепикин. Представляешь, чем это может закончиться?
Я кивнула. Закончится, вероятнее всего, как обычно: подборка гениальных стихов полетит в черепикинском кабинете в мусорную корзину. Но муж просто светился от счастья, поэтому вслух я сказала совсем другое:
— Ладно, я опаздываю. Пока!
Муж махнул мне ручкой, и мы, развернувшись в разные стороны, направились каждый по своим делам. Спускаясь по эскалатору, я размышляла, почему же моя семейная жизнь, толком еще не начавшись, начинала, похоже, разваливаться по всем швам. Проблемы и препятствия возникали у нас практически на каждом шагу, причем, как правило, на пустом; месте.
Самая большая проблема моего мужа и его сестрички, а главное, их мамы Вероники Александровны заключалась в том, что любвеобильная мать сумела внушить своим чадам, что они талантливы. И не просто талантливы, а гениальны. Но кто из смертных может признать гения в своем современнике? Конечно же, никто! Ее Светуля, одарённая, необычайно впечатлительная и ранимая натура, волею господней вынужденная прозябать в сером безликом обществе... Врожденная вредность и склочность любимой дочери не принимались во внимание, даже намек на это считался святотатством и богохульством. И если бы свекрови пришло в голову поинтересоваться моим мнением, я, пожалуй, смогла бы объяснить, отчего моей золовке, достигшей зрелого возраста, никак не удается выйти замуж.
А Антон?! Ах, Антон! В три годика он вышел к гостям, трогательно залез на стульчик и прочитал стихотворение Пушкина. Что это был за стишок, Вероника Александровна точно не помнила и всякий раз изобретала новый вариант.
Гениальный сын и в зрелом возрасте гениально декламировал гениальные стихи. Как правило, чужие. Свои иногда появлялись, но достаточно редко. И, вероятно, остались бы незамеченными, если бы мать гения не хватала телефонную трубку и не обзванивала всех знакомых по списку, с чувством зачитывая им новое произведение. Одна из моих приятельниц как-то пожаловалась мне на тяжкие телефонные творческие вечера, которые она стоически выдерживала не один год. Я с гением не была знакома, но проделки его мамочки чрезвычайно меня рассмешили, и я предложила приятельнице пригласить его на открытие выставки питерских художников Игоря Сельцова и Леонида Карасашьянца в галерее, где я работала.
Мое необдуманное решение вышло мне боком.
***
Народу на открытие выставки пришло столько, что я стала волноваться, как бы залы не превратились в подобие автобуса в час пик. Но все каким-то образом уместились, и мой партнер Семен Абрамович, сияя лысой макушкой, радостно мне подмигивал, потирал пухленькие ручки и весело качал головой.
Выставка удалась. Толпы искушенных в этом деле созерцателей небольшими стадами бродили по залам, урывками переговаривались, скрестив на груди руки, приседали, приближались к картинам, отходили и подходили снова, словно надеясь найти там глубинный смысл, доступный лишь их утонченному пониманию. Все это здорово походило на некий обрядовый танец и выглядело чрезвычайно солидно.
Я заметила в дверях зала высокого молодого человека, словно сошедшего с обложки модного журнала, Безупречный вкус, классика. Эффект потрясающий. Это был наш щедрый спонсор. Нет, гораздо правильнее называть его меценатом. Без всяких условий он перечислял на счет галереи суммы, вызывающие уважение и даже некоторую робость. До его появления наша галерея выглядела гораздо скромнее.
Я нацепила улыбку и пошла навстречу дорогому гостю, который уже начал тревожно оглядываться по сторонам.
— Здравствуйте, — опустив ресницы, мурлыкнула я. — Очень вам рады...
— Алевтина Георгиевна! Я уж решил, что в такой толпе мне вас не разыскать... — Он обрадованно вздохнул.
— Неужели меня не различить в толпе…
Гость перепугался:
— Что вы, что вы! И в мыслях не держал...
Поговорив таким приятным образом несколько минут, я познакомила гостя с главными виновниками события, затем провела по всем залам и представила его тем, кому считала нужным.
Я не круглая дура и прекрасно знала, «о чем поет ночная птица»... Не зря длинные языки утверждали, что спонсор не слишком хорошо разбирался в искусстве, скорее отдавал дань моде. И пользы, по крайней мере материальной, от галереи он не только не получал, но даже ею и не интересовался. Интересовался он, собственно, мной, и мы оба успешно делали вид, что личные отношения тут ни при чем. Итак, ведя разговор, полный таинственных намеков и недомолвок, мы мирно стояли в середине зала, держа в руках по бокалу шампанского. Как вдруг эта захватывающая беседа была прервана самым оригинальным образом. На мне было новое декольтированное платье, купленное как раз по случаю торжества. И вот неожиданно я почувствовала... то есть не помню, что я почувствовала, но, вытаращив глаза и намертво стиснув зубы, рухнула прямо в объятия несколько опешившего собеседника, едва не выскочив из своего платья. Через пару секунд стало ясно, что же произошло. Позади нас стояла молодая пара. Кавалер в пылу творческого озарения, декламируя даме строки своих бессмертных произведений, выплеснул в припадке гениальности мне на спину бокал ледяного шампанского... Так я познакомилась со своим вторым мужем. После этого происшествия каждый вечер в моей квартире стали раздаваться звонки с извинениями и стихами. Чтобы покончить с этой пыткой, я не придумала ничего умнее, как выйти за него замуж. И вот тут-то началось...
***
— Назвать меня корыстной сукой! А кто же тогда она? Ну, конечно, не то чтобы я совсем не была сукой, каждая женщина может оказаться в этом положении, но уж чья бы корова мычала... — Я опять вспомнила раскрасневшуюся Светулю, как звала ее матушка, и рассмеялась.
Пассажиры словно по команде повернули ко мне головы, недоумевая, кому это в вагоне так весело. Рассудив, что действительно выгляжу странновато, я вздохнула и стала смотреть в окошко. Но, как известно, в метро пейзаж за
окном большим разнообразием не отличается, поэтому через пару минут я развернулась и стала ненавязчиво разглядывать попутчиков. Народу было не очень много, за время моего ожидания основной поток схлынул. Почти все сиденья напротив были заняты мужчинами весьма разнообразного вида, возраста и национальностей. Объединяло их лишь одно — непреодолимый повальный сон.
Окончив осмотр пассажиров и не найдя более ничего интересного, я вспомнила об Антоне. Хорош, нечего сказать! Молча удалился с кухни, словно сосед по коммуналке! Я начала злиться, вспоминая поведение своего непутевого мужа. И на черта он мне, спрашивается, сдался? Муж — это кто? Правильно, защитник и добытчик, любящий мужчина. Защитника, как видно, не получается, добытчик тоже, извините! Что же остается? Любящий мужчина? Скоро я буду принимать это не иначе как со смехом. Почему-то вдруг стало так горько и обидно, что я едва сдержала слезы.
«Что за ерунда? — подбодрила я себя. — Чего ты скисла?»
— Станция... — бодрым голосом объявила диктор.
«Плевать, — продолжила я свои размышления. — Пусть я и змея, и эгоистка. Зато вы все тоже узнали, кто вы есть на самом деле».
Я с удовольствием вспомнила вытянутые физиономии моих дорогих родственников в тот момент, когда покидала пределы любимого семейного очага. Но удовольствие продлилось недолго. Я вдруг почувствовала неприятное чувство то ли страха, то ли беспокойства.
«Что это со мной?» — повернувшись лицом к стеклянной двери, я посмотрела на свое отражение.
Вроде все на месте и неплохо выглядит. Тут я всей кожей ощутила на себе чей-то взгляд. Не тот оценивающий или любопытный, которым каждый вольно или невольно оглядывает стоящих рядом людей, а нечто совершенно необычное. Мне показалось, что он почти что осязаем.
«Стоп, — сказала я себе — стоп! Без паники!»
Знай я в тот момент, что такое настоящая паника, то, конечно, стремглав выбежала бы вон из этого вагона.
Я стала осторожно оглядываться вокруг, пытаясь определить: кто же так напряженно наблюдает за моей скромной персоной? Но мои попытки успехом не увенчались. Никто не пытался встретиться со мной глазами, никто не отворачивался слишком поспешно. Лица были спокойны и равнодушны.