В Армении клоун смешил не сам по себе, а потому, что им занимались зрители. Первые ряды партера все время вмешивались в действия Васи. У него постоянно крали шляпу и трость, только чтобы посмотреть, как он будет реагировать. И конечно, Васе приходилось искать свои вещи среди публики. Он находил и пытался их отобрать. Нередко случалось, что в этой «борьбе» зрителя приходилось стаскивать из кресла прямо на барьер. Зал смеялся. Доволен был и пострадавший зритель. А я нет. Привыкни к такой манере здесь, думал я, так и пойдут потом в игре грубость и примитив. Не дожидаясь окончания сезона, я уехал в Москву…
Пожалуй, школа циркового искусства играла больше организующую, направляющую роль. Она росла вместе с нами, помогала советом, поддерживала материально. Школа ставила задачу — воспитать артиста широкого профиля, гармонично соединяющего в себе и акробата, и гимнаста, и жонглера, и наездника, и просто грамотного человека. Такая система была, конечно, шире старой, семейной подготовки.
В 1928 году у школы появилось свое здание с круглым манежем. Мы присмотрели его на Пятой улице Ямского поля. Это помещение было занято Гужтрансом. Целое лето с ним шла война, пока наконец ассенизационные обозы не покинули двор. Осенью я писал отцу в Ленинград: «Наконец мы будем иметь постоянное здание. Ведь мы — первая в мире школа цирка».
Когда со своими немногими пожитками мы перебрались в новое помещение, первым делом (без всяких собраний, совещаний) стали с большой любовью приводить его в порядок, очищать от сена, старых оглобель, колес. Многие из нас не имели тогда своего угла для жилья и быстро облюбовали для этой цели решетку над будущим учебным манежем, куда забирались по веревочной лестнице и устраивались ночевать на остатках сена. А Роман Ширман (известный сейчас коверный клоун, а тогда большой выдумщик и шутник) ловил на улице бездомных собак и спать укладывался вместе с ними, «чтобы было теплее»…
Осенью 1929 года в училище было открыто отделение клоунады, куда меня перевели из акробатического отделения. Я радовался переводу. Это было практическое признание моих первых успехов в клоунаде.
Проблема актерского мастерства захватывала все больше. Ведь клоун и комедийный артист — это почти одно и то же… Такой вывод мирил меня с клоунадой. И все же я посещал занятия по акробатике, верховой езде, жонглированию, работе на трапеции.
Занятия в тот год шли нерегулярно. Новое помещение требовало немалых затрат на оборудование. Денег не было. В довершение всего возникла проблема преподавательских кадров. Перед первым выпуском необходимо было создать индивидуальные цирковые номера. И вот некоторые артисты цирка, преподававшие в школе, стали опасаться, что они готовят себе конкурентов…
Это были остатки старых, кастовых предрассудков. Раньше молодой артист мог выйти на манеж только из цирковой семьи, продолжая традиции родового клана с его достижениями. В задачи первой в мире цирковой школы входило разрушить эту традицию и заложить основы массовости цирка. Наши руководители не только вели борьбу с косностью некоторых акробатов-педагогов, но и заботились о том, чтобы первые выпускники школы не ударили лицом в грязь перед опытными артистами на профессиональном манеже.
Первый раз недоверие к себе я почувствовал в Ереванском цирке, где стало известно, что я сын не циркового артиста, а слесаря. Многие, в том числе директриса, советовали мне оставить работу в цирке.
По-прежнему по вечерам я думал о характере и внешности своего персонажа. Прикидывал перед зеркалом костюм Чарли. Он казался мне самым выразительным. Немало опытов делал я со своей фигурой, брил голову, примерял различные костюмы, снимался в разных позах. Но отсутствие опыта и уверенности мешали разобраться в действительных и кажущихся возможностях. Я твердо считал невозможным для себя идти по пути грубой клоунады, это было органически чуждо мне. Может, поэтому я и остановился на маске Чарли. Помню, как я изменял, ушивал фрак Чарли, придираясь к каждой мелочи. Одна работа над пуговицами заняла несколько дней. Я стремился особой расстановкой пуговиц создать контур, который был бы и смешным, и одновременно приятным для глаза. Это удалось, и я чувствовал, что внешне персонаж складывался.
Главная трудность — создание своего репертуара — ждала меня впереди. Но пока я думал не об этом, а лишь о совершенствовании своей комической манеры, о поведении на манеже и т. п. Я считал, что любви зрителей клоун может добиться и смешной внешностью, и поступками, которые будут соответствовать определенному характеру. А если зрители полюбят самого комика, они хорошо примут и его шутки.
И вот финал: в феврале 1930 года в нашей учебной группе должен был состояться выпускной экзаменационный просмотр. Была составлена цирковая программа из двух отделений, в которой преобладала акробатика. Из клоунов в первом отделении был занят я.
«Подает надежду» — было общим мнением комиссии. Нового коверного согласились аттестовать, а всех выпускников обязали две недели давать платные представления в помещении училища. Этим достигались две цели: обкатка номеров перед выходом на профессиональный манеж и сбор средств для покупки учебного инвентаря. В это время школа уже была переименована в училище циркового искусства и перешла в подчинение Наркомпроса. В училище собралась группа квалифицированных преподавателей, прекрасно знающих специфику циркового искусства. Опытные педагоги приоткрыли тайны актерского мастерства, научили будущих артистов цирка с уважением относиться к своей профессии и гордиться ею.
Меня признали профессиональным артистом. И сразу же выросли новые проблемы. С чего начать? Каков будет мой герой? Что он будет любить и ненавидеть? В чем его индивидуальность?
С этого дня мне приходилось ощупью искать свой актерский путь, а пока я только с волнением совершил свой второй в жизни самостоятельный шаг на манеж — туда, где мне предстояло еще найти себя.
ВСТРЕЧА ВТОРАЯО ТОМ, КАК НЕЛЕГКО НАЙТИ СЕБЯ
В маске Чарли Чаплина. — Репертуарные муки. — Зрительские конференции. — Овладение тайнами мастерства. — Приглашение в Ленинград. — Поиски нового советского персонажа. — Рождение Карандаша.
Ранней весной 1968 года, когда на полях только начинал таять снег, мы встретились с Карандашом в Туле, в новом, большом здании цирка. Карандаш возглавлял цирковой коллектив и был необычайно деятелен. Он вникал во все, что имело хоть малейшее отношение к представлению, от содержания номера до работы униформы: стремился помочь артисту в переделке и ремонте реквизита, решал вопросы освещения и оформления арены, выяснял причины вчерашней «накладки» в одном из номеров программы, договаривался по телефону о шефском выступлении на предприятии города. Его можно было видеть и во дворе, и на конюшне, где на этот раз в тесных клетках ворочались медведи Валентина Филатова. Рядом с ними Карандаш выглядел особенно маленьким, но голос его гремел, и, кажется, даже медведи робели, заслышав его.
Как режиссер он был чрезвычайно требователен, порой даже придирчив. Однако вечером я почувствовал, что стройность цирковой программы, слаженность, хороший темп имеют прямую связь с напряженной работой Карандаша.
Очень внимателен он к молодым артистам, к каждой детали их костюма не только перед выступлением, но и на репетиции. Помню возмущение Карандаша по поводу выхода молодой артистки на репетиции босиком.
— Вы не уважаете цирковой манеж! — негодовал он. — Это место не терпит небрежности.
По вечерам мы гуляли с Карандашом по улицам Тулы, и поводок Кляксы обычно гордо держал кто-нибудь из юных друзей артиста. А потом мы возвращались в гостиницу к нашим беседам.
Однажды я спросил артиста, почему он отказался от маски Чарли.
— Коротко ответить на это трудно. Сначала я был увлечен великим комиком кино, но думал только о том, как бы в облике Чарли Чаплина дать зрителю что-то свое. Порой мне это удавалось, и я искал новые комические черты.
В те годы выступать в облике всемирно известного комика, в период расцвета его творчества было нелегко. К тому же подражателей Чаплину было немало.
Долго трудился я над своей сценической внешностью. Например, над покроем пиджака. Цель состояла в том, чтобы научиться выражать настроение спиной. Это задача важная для любого клоуна, выступающего на манеже, где число положений «лицом к зрителю» равняется числу положений «спиной к зрителю».
Далее надо было найти удачный покрой брюк. Я понимал, что мешковатость в костюме Чарли Чаплина на киноэкране была не чем иным, как тщательно продуманной черточкой в облике комика. Я стремился повторить ее и, крутясь у зеркала, сам делал на брюках выточки, напуски, а дома с иглой и ножницами дорабатывал их.
Как раз в те дни я узнал, что в Чикаго проходил конкурс подражателей Чаплину. Из нескольких десятков участников, стремившихся добиться наибольшего сходства с кинооригиналом, первое место досталось малоизвестному актеру кино и варьете Аркадию Бойтлеру, два других — не помню кому, а на четвертом месте оказался… настоящий Чарли Чаплин!
Это курьезное сообщение ободрило меня. Значит, заключил я, для того чтобы достигнуть совершенства в маске Чарли, не обязательно быть самим Чаплином… К тому же появление Чарли в цирке открывает большие возможности перед артистом. И я возобновил тренировки.
Вместе с артистами Семеном Маслюковым и Яном Кадыр-Гулямом во дворе цирка «вертел» сальто-мортале. Для акробатов-профессионалов это была любимая тренировка, для меня — трудная учеба. Я нередко уходил на берег реки и там, в уединении, снова прыгал, падал в мягкий песок, а иной раз и в воду. За обедом или в трамвае я занимался мимикой. Всем своим существом я был полон азарта, как игрок, который верит в свое счастье.
В то время мои пародии на цирковые номера были легки и ненавязчивы. Их принимали неплохо.
Помню, артист Илья Ильсаров выступал на манеже с оригинальным музыкальным номером. Из небольшого ящичка с антенной он мановением руки извлекал различные мелодии, мог имитировать голос, различные инструменты. Затем выходил я. Из своего котелка и трости сооружал подобие волшебного аппарата и комическими заклинаниями тоже извлекал из него звуки, напоминающие голос чревовещателя. Случалось так, что голос этот звучал и после того, как я снова надевал котелок. Тогда я «разоблачал», вытаскивал из-за кулис униформиста с бумажным рупором, а сам убегал.