«Господа, – скажу я, – неужели существуют законодательство или правила, запрещающие мне проявить гуманное отношение к животным?»
Я обязательно подчеркну аргентинское происхождение птицы, что должно взывать к национальной гордости таможенников, а национальная гордость, как мне на горьком опыте пришлось убедиться, когда нас с Маккри вышвырнули из бара, – штука совсем не шуточная. Я очень надеялся, что мне удастся доказать свою невиновность в нарушении запрета на ввоз экзотических животных, а также снять подозрения по поводу террориста, провозящего биологическое оружие. Я продумал линию своего поведения на таможне и успокоился, положившись на волю судьбы, хотя, не скрою, у меня оставались определенные сомнения, пройдет ли все без сучка без задоринки.
В те дни аргентинская таможня и служба иммиграции выглядели как практически любая таможенная и иммиграционная служба на границах во всех странах мира. Сейчас в иммиграционных службах попросторнее, да и отношение к людям более уважительное. А в те дни проходить иммиграционный контроль было делом безрадостным.
Я уже не раз прежде проходил паспортный и таможенный контроль в порту Буэнос-Айреса. В первый раз я приехал в Аргентину по туристической визе. Для того чтобы получить разрешение на работу и долгосрочную визу с правом неограниченного выезда и въезда в страну, надо было добиться разрешения иммиграционных властей. Работающие в стране иностранцы должны были убедить, что обладают знаниями и умениями, которых нет у аргентинцев, и, следовательно, результат их труда послужит на благо нации. Я тогда был нетерпеливым молодым человеком и крайне удивился тому, что получить разрешение на работу – дело гораздо более сложное, чем мне думалось.
Все подающие заявление на разрешение на работу должны были лично явиться в назначенное время в отдел выдачи этих разрешений, расположенный в иммиграционной службе порта. Все неявившиеся или опоздавшие должны были снова с раннего утра занимать живую очередь. И так могло продолжаться на протяжении нескольких дней.
Хотя уровень жизни в Аргентине был не самым высоким по сравнению с более развитыми странами, тем не менее он был гораздо выше, чем в других странах на севере континента. Следовательно, недостатка в иностранцах, подающих заявление на разрешение на работу, точно не наблюдалось. При этом аргентинские власти не хотели допустить, чтобы в стране появилось огромное количество неквалифицированной рабочей силы, поэтому они максимально усложнили, замедлили и сделали крайне неудобным процесс подачи документов и получения рабочей визы.
Впрочем, в этой схеме были кое-какие лазейки. Иностранным специалистам, нанятым аргентинскими компаниями, делали некоторые послабления. Можно было вместо себя послать другого сотрудника компании с пакетом документов. Этот человек мог бы заказать время для интервью. В любом случае кому-то нужно было отстоять длинную очередь в иммиграционную службу порта. Другой способ решения этой бюрократической проблемы был более простой – взятка.
Чтобы облегчить иностранным преподавателям процесс получения рабочей визы, в колледже Св. Георга прибегали к помощи вышедшего на пенсию англичанина, рожденного в Аргентине. За небольшую плату этот человек по имени Геофф был готов взять мой паспорт и отстоять несколько дней в очереди в иммиграционную службу для того, чтобы мне назначили время собеседования. В общем, этот самый Геофф стоял вместо меня в очереди, но в те дни, когда он по каким-то причинам не мог этого делать, в очереди должен был стоять я сам. В общей сложности мы с ним вдвоем простояли в очередях около десяти дней (на протяжении десяти месяцев), после чего наконец-то мне шлепнули в паспорт рабочую визу.
В тот день я прибыл в порт Буэнос-Айреса и, стараясь не показывать волнения, встал в очередь под указателем «Въезд». Я показал паспорт с визой сотруднику иммиграционной службы, после чего встал в длинную очередь, ведущую к таможенникам. Сотни пассажиров медленно продвигались к таможне, где они ставили на стол свой багаж, демонстрировали его содержимое и отвечали на вопросы, если таковые возникали. За процессом досмотра наблюдали вооруженные солдаты. Дело в том, что в те времена после недавнего военного переворота было введено военное положение.
У меня от волнения пересохло в горле, но я чувствовал себя уверенно, потому что тщательно продумал свои аргументы. Хуан Сальвадор был у меня в авоське между ног, и я медленно продвигался в очереди, переминаясь с ноги на ногу, как один из пингвинов-родителей с маленьким пингвиненком.
Наконец я подошел к столу освободившегося таможенного инспектора, которого выбрала мне моя судьба. Я поставил свой рюкзак на стол, расположенный на уровне моего пояса. Одетый в форму молодой таможенник приятной наружности приветствовал меня словами:
– Buenos días.
Я не успел ответить, как рядом с таможенником появился его коллега, показывающий на свои наручные часы. Первый таможенник произнес своему сменщику Gracias’ и ушел. Теперь передо мной предстал новый таможенник. Это был тучный человек с отвисшей нижней челюстью, которая, казалось, была гораздо больше верхней. Его светло-коричневая форма была помятой. Верхняя пуговица рубашки была расстегнута, потому что шея его была слишком толстой, а галстук немного приспущен. Изо рта у него свисала потухшая сигарета-самокрутка; седеющие усы были желтыми от никотина, а подбородок и щеки украшала трехдневная щетина. На нем были большие зеркальные очки, поэтому его глаз я не видел. Пожалуй, это был самый недоброжелательный таможенный инспектор, которого можно было себе представить.
– Что декларируем? – спросил он.
– Ничего, – ответил я собственному отражению в его зеркальных очках.
– Из какой страны прибыли? – задал он вопрос недовольным и негостеприимным тоном.
– Из Уругвая.
Таможенник понял, что я всего лишь турист из Европы и вряд ли могу вести что-нибудь запрещенное, поэтому он наклонил голову набок, показывая, что я могу двигаться дальше. Я снял рюкзак со стола и пошел. Ура! Вот оно, счастье! Все оказалось гораздо проще, чем я предполагал. И чего я все утро переживал и волновался? В моих глазах таможенник сразу превратился в нормального человека, если не сказать в ангела.
Однако я слишком рано начал радоваться. Не знаю, в чем причина – в том, что мое волнение каким-то непонятным образом передалось Хуану Сальвадору, или просто впопыхах я наступил ему на лапу. Не знаю, в чем была причина, но совершенно неожиданно Хуан Сальвадор издал первый звук, который я от него услышал. И это был очень громкий и пронзительный звук, похожий на кряканье.
Через мгновение все разговоры в большом зале притихли. Наступила гробовая тишина, и все оглянулись, чтобы понять причину этого очень странного звука. Казалось, я физически чувствую, как сотни глаз устремились на меня. Мое лицо зарделось. Интерес прибывших пассажиров мгновенно переключился на меня. Въезжающие в страну, видимо, втайне надеялись, что все таможенники займутся мной, а их темные контрабандистские секреты так и останутся нераскрытыми. Мое разыгравшееся воображение уже рисовало, как солдаты за моей спиной снимают с предохранителей карабины и достают наручники.
– Что это было, черт подери?! – рявкнул таможенник. Он перегнулся через стол, за которым стоял, и посмотрел вниз, на авоську с пингвином.
– Это вы о чем? – спросил я, стараясь выиграть время.
– Да о том, что у тебя в авоське, которую ты пытаешься спрятать!
– А-а-а, авоська, – ответил я. – Да там обычный пингвин, которого я совершенно не собираюсь прятать.
Я произнес это спокойным и уверенным тоном, хотя не чувствовал ни спокойствия, ни уверенности. Мои неприятности в автобусе были просто цветочками, а вот проблемы на таможне – это уже дело очень серьезное.
– В Аргентину запрещено ввозить животных! Контрабанда скота – это уголовно наказуемое преступление!
Я не зря так долго мысленно проговаривал свои аргументы и начал терпеливо доказывать таможеннику, что пингвины не скот, а дикие птицы, которые совершенно свободно перемещаются вдоль побережья Аргентины и Уругвая и даже иногда встречаются в Бразилии и ни у кого не спрашивают на это разрешения. Этот конкретный пингвин возвращается в Аргентину через таможню исключительно потому, что с ним произошел несчастный случай, в результате которого ему для путешествия потребовалась помощь провожатого, а именно – меня. Как только здоровье пингвина позволит, он незамедлительно присоединится к своим сородичам и снова заживет нормальной жизнью, мигрируя между разными странами, как и раньше.
Я говорил без умолку, потому что боялся того, что́ может произойти, когда я замолчу. Я говорил о том, что для въезда в страну пингвины обычно никак не обременяют таможенные и пограничные службы Аргентинской Республики. Кроме всего прочего, меня нельзя обвинять в контрабанде, потому что я занимался репатриацией этой птицы. (Я был очень горд именно этим, как мне казалось, исчерпывающим аргументом и надеялся, что он «закроет тему». Этого, конечно, не произошло.)
Таможенник слушал мои разглагольствования с выражением, напоминавшим подошву армейского сапога. Было очевидно, что его совершенно не тронули мои слова. Если судить по его реакции, можно заподозрить, что после очередного военного переворота в стране отменили все демократические свободы не только пингвинов, но и людей.
– Пройдемте, – сказал таможенник, поманив меня толстым, как сарделька, пальцем, повернулся и направился в сторону открытой двери помещения для личного досмотра. Подавленный происходящим, я взял рюкзак и авоську с Хуаном Сальвадором и последовал за ним. Таможенник закрыл за мной дверь. В комнате стояло зловоние, а стены и дверь были такими толстыми, что звуки из большого зала не проникали внутрь.
– Покажите, – потребовал он. Я поставил Хуана Сальвадора на стол и снял с него бумажный пакет. Птица сначала посмотрела на меня, а потом на таможенника.
– Ничего себе! Действительно пингвин! – с удивлением произнес таможенник.