— Сергей Васильевич, миленький, вы ж вчера присутствовали при закрытии магазина. Видели, как я включила сигнализацию.
— Точно, видел, — подтвердил участковый.
— Почему ж она не сработала? Ну, как же это так, Сергей Васильевич?
Участковый недоуменно развел руками. Бирюков, стараясь ничего не сдвинуть с места, осторожно прошелся по магазину. Остановился у разбросанных на полу серых мужских кепок. Одна из них привлекла внимание — старая, с темными масляными пятками. Внутри кепки, на подкладке, химическим карандашом было написано: «Ф. КОСТЫРЕВ». Подошли Слава Голубев и участковый. Увидев надпись, Голубев удивился:
— Впервые встречаюсь со столь галантными ворами. Даже визитную карточку оставили.
— Федора Костырева кепка! — не меньше Голубева удивился участковый. — Живет, понимаете ли, на моем участке. Столяром в райпо работает. Семья очень порядочная. Да и сам парень трудяга, хотя молод. Правда, не так давно отбывал пятнадцать суток за хулиганство. Сдружился с Павлом Моховым. Тот учинил пьяный дебош, а Костырев в его защиту полез. Мохову наказание не в новинку — за угоны мотоциклов привлекался, а Федор впервые правонарушение допустил.
Бирюков кивнул в сторону прилавка, за которым лежал труп:
— О нем что знаете?
— Фамилия Гоганкин. Прозвище — Гога-Самолет. Когда-то работал в областном аэропорту. У нас появился позапрошлым летом. Устроился в Сельхозтехнику электриком. Башковитый, понимаете ли, в электрике был. Только вот это дело, — участковый щелкнул по горлу, — губило мужика. Пил всякую гадость, в какой хоть капля спирта есть. Предполагаю, в магазин за одеколоном забрался. Видели, закоченел, а коробку с одеколоном не выпустил.
— В таком случае лучше было забраться в продовольственный и набрать водки, — сказал Антон.
— В нашей округе продовольственные магазины спиртным не торгуют, а до винно-водочного больше часа надо добираться. Его ж прижало, видно, невтерпеж.
— Семья у Гоганкина есть?
— Какая у пропойцы может быть семья. Пристроился тут к одной, себе подобной, пьянчужке. Дунечкой ее зовут. Вдвоем беспробудно забутыливали. Желаете, можно сходить до нее. Через три усадьбы от магазина живет. Возможно, даст какие показания. Только я в этом сомневаюсь. Непутевая женщина.
На машине «скорой помощи» приехали располневший лысоватый судебно-медицинский эксперт Борис Медников и помощник районного прокурора — высокий кудрявый мужчина со звездочками в петлицах новенького форменного пиджака. Они вместе со следователем Маслюковым долго осматривали труп и, не обнаружив никаких телесных повреждений, кроме пустякового пореза на руке, отправили его в морг. Посоветовавшись с помощником прокурора, следователь решил, что пока он будет заканчивать протокол осмотра места происшествия, Слава Голубев отыщет Федора Костырева, кепку которого нашли в магазине, а Бирюков и участковый инспектор побывают у Дунечки, сожительницы Гоганкина.
2. Пустой номер
Покосившаяся глинобитная избушка Дунечки сиротливо стояла среди захламленного всякой всячиной двора. От калитки, еле-еле державшейся на проволоке, к крыльцу тянулась редкая цепочка вдавленных в грязь кирпичей — своего рода тротуар на время слякоти. Перекошенная, с полуоторванной ручкой дверь избушки была приоткрыта, однако участковый инспектор для порядка громко постучал. На стук ответил хриплый женский голос:
— Заходи! Чего там…
Вслед за участковым Антон Бирюков шагнул в избушку и сразу почувствовал сильный запах тройного одеколона. Избушка была настолько тесной, что в ней с трудом вмещались потрескавшаяся русская печь, грязный, с объедками и флаконами из-под одеколона, стол и низкая, вроде раскладушки, кровать. На кровати лежала женщина. Под правым ее глазом расплылся лилово-кровавый, в полщеки, синяк, чуть прикрытый растрепанными космами желто-сивых волос.
— Здравствуй, Евдокия, — сказал участковый.
— Черт тебя принес, — буркнула в ответ женщина, прикрыла волосами подбитый глаз и лениво натянута на себя грязное байковое одеяло.
Антон понял, что это и есть Дунечка, сожительница Гоги-Самолета. Не рассчитывая на приглашение, он хотел было сесть на узкую скамейку у стола, но скамейка и стол так густо кишели мухами, что садиться было неприятно. Пришлось остаться на ногах. Поморщившись от духоты, Бирюков спросил:
— Где ваш муж?
— Объелся груш, — прежним тоном ответила Дунечка.
— Мы по служебному делу пришли, Евдокия, — строго сказал участковый, — поэтому отвечай на вопросы, которые тебе задают, со всей серьезностью.
— Со всей серьезностью с жены спрашивай.
— Евдокия! — участковый нахмурился. — Добром прошу, говори, где Гога-Самолет.
— Вы б не приперлись, я столько бы знала, где вы шляетесь.
— В какое время и куда он вчера ушел?
Дунечка плюнула на пол и зло прохрипела:
— Катись ты со своими вопросами.
Участкового словно ударили по лицу. Усы его задрожали. Он глянул на Бирюкова, потом на Дунечку и вдруг изо всей силы хлопнул ладонью по столу:
— Встать, Евдокия!
Со стола звонко посыпались флаконы. По избушке заметался встревоженный рой мух. Дунечка села на кровати и ошарашенно уставила на участкового мутные глаза.
— Опять вчера забутыливали? — строго спросил участковый.
— На какие шиши? Копейки в доме нет.
Участковый носком сапога показал на свалившиеся со стола флаконы:
— А это что?
Дунечка заплакала:
— Больная я, Сергей Васильевич. Лечиться надо, иначе подохну от болезни, как собака.
— Сколько раз тебе об этом говорено!
— Решимости, Сергей Васильевич, набраться не могу. Сам подумай, какая жизнь после лечения будет? Стопки в рот нельзя взять. От скуки тогда подохну.
Участковый сокрушенно вздохнул:
— Беда мне с тобой, Евдокия.
— Думаешь, мне самой легко? Не от удовольствия пью — здоровье поправляю.
— Почему не отвечаешь на вопрос, в какое время и куда ушел от тебя Гога-Самолет?
— Вот те крест, — Дунечка перекрестилась, — не знаю. Ну, выпили вчера самую малость, чтоб чуток поправиться. Поговорили недолго. Потом улетел Самолет. Куда — он мне не докладывает. А часов у меня в доме нет, чтобы время глядеть.
— Если что знаете, не скрывайте, — вмешался Антон. — Дело очень серьезное.
Дунечка удивленно повернулась к нему заплывшим глазом, будто только сейчас заметила, что в избе, кроме участкового, есть еще посетитель.
— Чего мне скрывать? — торопливо захрипела она. — Кто мне Самолет? Кум, брат, сват?.. — и опять заканючила, размазывая по опухшему лицу хмельные слезы: — Больная я насквозь, лечиться надо…
Так ничего и не добившись, Бирюков с участковым вышли из душной, пропахшей тройным одеколоном избушки и, оказавшись на свежем воздухе, глубоко вздохнули. Сияло яркое июльское солнце. Под голубым небом буйно зеленели умытые ночным ливнем высокие тополя.
Участковый первым нарушил молчание:
— Знает пьянчужка что-то о Самолете. Вон как отрекаться от него начала. И синяк, как я приметил, свой прикрывает, вроде стесняется. Раньше подобных украшений не стеснялась, напоказ все выставляла. Не Гога ли Самолет огрел ее по глазу?
— Надо бы повежливее с нею, — сказал Антон.
— Думаете, превысил полномочия? С Дунечкой по-вежливому нельзя — вмиг обматерит. В вытрезвитель, товарищ Бирюков, надо ее отправить. Трезвая она покладистей становится, все расскажет.
— Не такая уж она и хмельная, — безнадежно махнул рукой Антон и, попросив участкового, если появятся новые сведения о магазине, немедленно сообщить их уголовному розыску, поехал на автобусе в райотдел.
Слава Голубев тоже вернулся ни с чем.
— Пустой номер, — не дожидаясь вопроса, сказал он Бирюкову. — Костырев и Мохов два дня назад выехали из райцентра неизвестно куда.
— С кем разговаривал? — спросил Антон.
— С матерью Костырева. Говорит, сын завербовался на север. Больше ничего не знает. Был у родителей Мохова. Они вообще не ведают, где их чадо обитается.
3. Ловля «блох»
На следующий день Бирюков пришел на работу раньше обычного, рассчитывая, пока никто не мешает, на свежую голову обмозговать происшествие. Отомкнув ключом дверь, прошелся по узкому своему кабинетику, сел за стол. Казалось, отпуска вовсе и не было. Как всегда поутру, пол кабинета чисто вымыт, на столе — ни пылинки и даже на перекидном календаре сегодняшнее число — 16 июля, понедельник. «Преступление совершено в ночь с субботы на воскресенье», — машинально подумал Антон и стал размышлять.
Создавалось впечатление, что в магазин, словно соревнуясь, проникли два преступника. При этом — каждый своим путем: один влез через выставленное окно, другой — через взломанную заднюю дверь. Или это — своего рода маскировка, чтобы запутать следствие? И еще труп Гоганкина…
«Позвоню-ка Медникову, как у него дела», — решил Бирюков и придвинул к себе телефонный аппарат. Услышав в трубке знакомый голос судмедэксперта, сказал:
— Здравствуй, Боря. Чем порадуешь?
— Земные радости ничтожны, — в обычной своей манере изрек Медников. — Строчу вот следователю заключение.
— Ну, что там? Скажи коротенько.
— Коротенько говоря, смерть гражданина Гоганкина наступила в результате острой сердечной недостаточности. Еще короче — умер от разрыва сердца.
— С чего бы вдруг этот разрыв произошел?
— Причин медицина знает много. Слабенькое сердчишко может отказать от большой физической перегрузки, от чрезмерной радости, испуга… от алкогольного отравления. Энциклопедические сведения, думаю, тебе не нужны, поэтому в своем заключении указываю две предполагаемых причины смерти. Первая — от испуга, вторая — от алкогольного отравления. Труп буквально пробальзамирован тройным одеколоном, а внутренние органы настолько разрушены, что более наглядного примера для иллюстрации пагубного влияния алкоголя трудно подыскать.
— Тебе не показалось, что лицо мертвеца было какое-то необычное?
— Нет. Этого мне не показалось, — Медников помолчал. — Все дело в том, что Гога-Самолет даже в лучшие свои годы не был красавцем. Черты его лица, строение черепа лишний раз подтверждают дарвиновское учение, что человек произошел от обезьяны.