Махнул рукой:
— Ладно, бери своего ветерана плюшевых войн…
Она благодарно кивнула и запихнула медведя в свой розовый рюкзачок. Мы быстро собрали всю питьевую воду, что нашлась в квартире — пару бутылок минералки и начатую «Добрую Колу». Мой рюкзак и так был забит оружием и трофеями, так что водный запас достался Рите.
— Готова? — спросил я.
— Готова, — ответила она, поправляя рюкзак.
Мы вышли на лестничную площадку, стараясь не смотреть на останки соседей и кровавую баню вокруг. Осторожно, стараясь не шуметь, начали подниматься вверх. Я шёл первым, с автоматом наготове, Рита — за мной, сжимая в руке ПМ.
Подъём на пятый этаж прошёл без приключений. Тишина стояла мёртвая, нарушаемая лишь нашим дыханием и скрипом песка на ступенях под нашими ногами. Но когда мы поднялись на последнюю площадку перед выходом на чердак, из приоткрытой двери одной из квартир донеслось шарканье.
Я замер, вскинув автомат. Из дверного проёма медленно высунулась седая голова, потом показалась и вся фигура — сгорбленная старушка в старом, засаленном халате. Она двигалась мелкими, шаркающими шажками, её голова неестественно моталась из стороны в сторону, а изо рта вырывалось тихое, сиплое урчание. Глаза были мутными, белёсыми, без радужки. Одни зрачки.
Заражённая…
— Баба Зина… — прошептала Рита за моей спиной.
Голос её дрогнул.
— Это же баба Зина… Она меня в детстве всегда конфетами угощала… «Мишка на Севере» и «Караван»…
— «Каракум», — машинально поправил я, обдумывая ситуацию.
Старуха, услышав голос, медленно повернула голову в нашу сторону и, издав булькающий звук, пошла на нас, протягивая скрюченные пальцы.
Времени на сантименты не осталось. Стрелять из автомата в упор в замкнутом пространстве — оглохнуть и привлечь внимание кого похуже. Я рванулся вперёд, одновременно выхватывая из-за пояса трофейный тактический нож. Короткий выпад, и лезвие вошло точно в висок старухи, пробив тонкую кость. Она дёрнулась, захрипела и мешком осела на пол.
Рита не выдержала. Она закрыла лицо руками и зарыдала — громко, навзрыд, сотрясаясь всем телом.
— Как же так… Баба Зина… Она же… она же просто заболела… Может, её можно было вылечить? Отвезти… тут же больница рядом… психиатрическая… связать…
Я молчал. Что я мог ей сказать? Что эта «болезнь» неизлечима? Что эта старушка уже не человек, а просто ходячий труп, опасный для всего живого? Что жалость в этом новом мире — непозволительная роскошь, которая может стоить жизни? Почему-то я был абсолютно уверен в правильности своих действий. Ни тени сомнения, что этот акт немотивированной жестокости был необходим. Словно я так неоднократно делал.
Молча взял Марго за руку и потянул за собой, к люку, ведущему на чердак, а оттуда — на крышу. Она всхлипывала, но шла послушно. Поднимаясь по шаткой металлической лестнице, я частью сознания невольно отметил, как плотно обтягивают тёмные джинсы её аккуратную, упругую попку. Мысль была неуместной, но промелькнула сама собой. Инстинкт, видимо. Даже в такой ситуации.
Выбравшись на плоскую, залитую гудроном крышу, я тут же залёг, увлекая Риту за собой. Осмотрелся. Крыша была пуста. Лишь ветер гонял по ней какой-то мусор. Я быстро сбегал обратно в квартиру бабы Зины — благо, дверь была открыта — и вытащил оттуда пару старых, пыльных ватных одеял. Не лежать же на грязном гудроне. Расстелил их в укромном уголке за вентиляционной шахтой.
Вид с крыши открывался… впечатляющий. И жуткий. Город лежал перед нами, серый, безмолвный. И что самое странное — он обрывался. Прямо за промзоной, где раньше тянулись жилые кварталы, теперь начиналась… степь. Серая, выжженная, уходящая к горизонту. Резкая, неестественная граница. Будто кто-то отрезал кусок города гигантским ножом.
— Рита, — спросил я, указывая на горизонт. — Там… раньше ведь не было степи? Там город продолжался?
Она посмотрела туда, куда я указывал, и кивнула.
— Да… Там… там район новый строили… И стадион ещё вон там был. А дальше — пригород… Не было никакой степи…
Вот оно что. Теперь всё становилось на свои места. И пропавшее электричество, и вода, и связь. Кусок города просто… исчез? Или его заменили? Этот мир… он менялся, перекраивался на ходу. Старый мир умирал, уступая место новому, жуткому, постапокалиптическому пейзажу. Город превращался в декорацию к фильму ужасов.
Внизу, на улицах, виднелись следы недавней бойни. Растасканные ветром и падальщиками кости, брошенные в беспорядке машины, выбитые окна домов. Кое-где поднимались столбы жирного чёрного дыма от пожаров. Прохожие… Их почти не было. А те немногие фигуры, что мелькали внизу, двигались как-то странно, дёргано. Зомби. Или заражённые.
Вид гибнущего города угнетал. Этот день выдался настолько богатым на впечатления, что сил на какие-то активные действия просто не осталось. Хотелось забиться в угол и просто переждать.
— Мы заночуем здесь, — безапелляционно заявил я. — На крыше безопаснее, чем внизу.
Она молча кивнула. Я сходил вниз ещё раз, принёс ещё пару одеял и остатки еды со стола — картошку и котлеты. Мы перебрались на другую часть крыши, подальше от люка, устроив себе импровизированный лагерь. Нужно было отдохнуть. Собраться с мыслями. И решить, что делать завтра. В том, что это завтра наступит, сомневаться не приходилось, как и в том, что оно будет хуже, чем вчера… Верней, сегодня. Потому как своего вчера я попросту не помню. Если не считать за него первую попытку.
Глава 15
Невероятно, но Марго уснула. Свернулась калачиком под одним из пыльных одеял, прижимая к себе свой дурацкий плюшевый талисман. Дышала ровно, спокойно. Я ей даже позавидовал — cам-то чувствовал себя выжатым, как лимон.
Забраться на крышу было своевременным и правильным решением, но вот погода стояла совсем не майская. Если днём пригревало солнце, и можно было даже сказать, что на улице жарко, то к вечеру температура ощутимо упала. Хоть как-то спасали ватные одеяла, но вот Марго всё равно приходилось туго. Я видел, как её знобит — зуб на зуб не попадал. В какой-то момент она даже проснулась и предложила обняться, чтобы хоть немного согреться.
Так и поступили. Пусть это и выглядело странно — я, вооружённый до зубов беглый псих, и перепуганная девчонка с плюшевым медведем прижимаемся друг к другу под чужим ночным небом, пытаясь хоть немного согреться. Но, как говорится, на войне все средства хороши. И плевать на романтику. Тепло — вот что сейчас было важно. Но и без романтики тоже не обошлось.
Её горячие губы нашли мои и… Мой разум словно выключили. Всё случилось очень быстро, но невероятно ярко. В себя я пришёл, только когда Марго вытянулась под одеялом и, довольная, снова заснула.
После этого я снова прикрылся одеялом, и мне даже удалось чутко подремать несколько часов.
Среди ночи меня разбудила шквальная стрельба из ручного оружия и чего-то более крупного. Я различил треск пистолетов-пулемётов, автоматные очереди и глухие удары чего-то крупнокалиберного. Пришлось вставать. Марго даже не проснулась, и я укрыл её потеплее, сберегая каждую каплю тепла. Подполз к краю крыши в попытке понять, что там происходит.
Вскоре к хору далёкой перестрелки подключилась скорострельная автоматическая пушка БМП — этот звук я узнал сразу и даже не стал задаваться вопросом, откуда у меня это умение различать разные виды вооружений по звукам их выстрелов. Немногим позже послышались звуки мощного дизельного двигателя — что-то крупное и бронированное двигалось по улицам. Скорее всего, та самая боевая машина пехоты.
Началось несколько пожаров. Огонь быстро охватывал здания, красноречиво высвечивая место, где произошёл бой. Но всё это было далеко. Однако, несмотря на то, что произошло всё отнюдь не под боком, уснуть я больше не смог и караулил всю ночь.
Снова разболелась голова. Да так жёстко, что я от этой боли готов был на стенку лезть. Плюс ко всему снова начало подташнивать, на языке появился отвратительный кислый привкус, а в желудке заворочался тяжёлый, склизкий ком.
Я нащупал в рюкзаке флягу со споровым раствором и сделал несколько небольших глотков вонючей бурды. Поморщился. Прочитал сообщения о повышении спорового баланса, и через несколько минут симптомы отступили. Голова перестала болеть, тошнота прошла, как и не было. Из чего я сделал вывод, что бурда эта всё-таки полезная, хоть перебарщивать с ней и не стоит.
День накануне стал одним сплошным стрессом. Ночь тоже проходила ужасно. Лежать на голом гудроне — то ещё удовольствие. Он совсем для этого не предназначен, выпивает из тела тепло по капле. Неполноценный, рваный сон не помог отдохнуть, стало даже хуже. Но, как это ни странно, на крыше было относительно спокойно. Ни один людоед нас здесь не обнаружил. А симптомы недосыпа сняла всё та же вонючая бурда из фляги.
Я поёжился и плотнее застегнул строительную спецовку. Почему-то простейшая мысль о том, что ночью может быть так холодно, меня совершенно не озаботила, когда я её надевал. Поэтому я не поискал себе другой одежды кроме спецовки, представлявшую собой обычную синтетическую тряпку. В простонародье такую называют «стеклянной», естественно, она меня совершенно не согрела.
Сидя на краю крыши, настороженно вслушиваясь в ночные звуки, я анализировал произошедшее. Только за один день я своими руками забил молотком двух боевиков, пока выручал Марго, потом застрелил мутанта, который, судя по поплывшим татуировкам, когда-то был человеком. Словно этого было мало, пришлось зарезать ножом Зину, угощавшую конфетами Марго. И что самое удивительное — я совершенно не испытывал по поводу произошедшего никаких эмоций. Ни сожаления, ни раскаяния, ни отвращения. Хотя, казалось бы, должен был.
Внутри было пусто и темно. Словно и не было никогда больше ничего. Эмоциональный вакуум, в котором ярко сияла звезда желания жить.
Я вглядывался в полумрак внизу с края крыши, стараясь даже не дышать слишком громко. Ночь не была кромешной тьмой. Небо над гол