— Вы сражаться храбро. Доблестный императорский силы уважать мужество врага перед превосходящей мощь. Сдавайся. Пленным гарантия жизнь. Вы показать себя достойно, и мы уважать это.
Я слушал его, прислонившись к стене, и размышлял. Самурайские традиции, да. В них есть что-то, достойное уважения — кодекс чести, стойкость, готовность умереть за свои идеалы. Но есть и то, что мне глубоко противно. Их слепая преданность, готовность идти на смерть или убивать без раздумий только потому, что так велел командир. Для них это и есть мужество, но у нас это всё чаще называется фанатизмом или даже фатализмом. Кроме того, я знал из учебников, что плен у японцев — штука скользкая. Истории о бесчеловечных условиях, о пытках, о том, как пленных используют как расходный материал, не раз становились притчей во языцех. Порой смерть лучше такого вот «милосердия».
— Да хрен тебе на воротник, дядя, — бросил я в ответ, не скрывая сарказма. — Мы тут хорошо сидим, а вы там своих танкистов из железа выковыривайте. Или они у вас уже кончились?
Японец не дрогнул, только слегка наклонил голову, как будто соглашаясь с неизбежным. Но, вместо того чтобы уйти, он продолжил:
— Я понимать ваш сомнения. Подумайте о тех, кто ждать вас дом. О тех, кто ещё моч увидеть вас живой. Убить без нужда — не наш путь.
Я хмыкнул, переглянувшись с бойцами. Эти слова звучали красиво, но в глазах японца ясно читался — холодный расчёт. Он хотел нас живыми. Для чего? Вопрос. Чтобы, возможно, просто показать начальству? Или продемонстрировать в новостях, что «милость» проявлена.
Даже если бы я не был игроком, пожалуй, всё равно бы выбрал сгинуть в этом подвале, но не попасть в их лапы. Однако, время — это то, чего нам… мне не хватало. Ведь мне известно, что будет дальше. И я решил, сколько возможно, тянуть кота за фаберже. Заражение. Это могло изменить всё и сыграть на нашей стороне. Если враги превратятся в неразумных зверей, неспособных пользоваться огнестрелом, мы получим шанс. Надо только дождаться.
— Дай нам время на размышление, — сказал я, стараясь, чтобы голос прозвучал максимально серьёзно. — Я должен посоветоваться со своими людьми. Мы должны подумать.
— У вас есть время до рассвет. Если с первый луч вы не выйти к нам без оружие, вы все погибнуть…
Японец кивнул, развернулся и ушёл, просто оставив нас в покое, что казалось сейчас натуральным счастьем. Мы сидели молча несколько минут, пока один из бойцов, темноволосый мужик лет тридцати с глубокими морщинами на лбу и в тельняшке, не заговорил хриплым голосом:
— Ты ж не серьёзно, ваше благородие? Сдаваться этим псам? Да я слыхал, что они с пленными делают. Лучше пулю себе в висок, чем в лагерь военнопленных.
— Согласен, — поддакнул, молодой парнишка, который никак не мог унять дрожащие руки. — Мой брат был в их лагере… Сгинул в муках… Я лучше сдохну здесь, но с автоматом в руках.
Я кивнул, оглядывая их измождённые лица. Выслушал всех. Большинство было против сдачи в плен, и я их понимал. В этом мире условия в японском плену с пытками, голодом и работой на износ оказались не просто слухами, а подтверждённым фактом. Японцы могли гарантировать жизнь, но не человеческие условия.
Мы переглядывались, понимая без слов, что доверять врагу нельзя. Обсуждение шло тихо, отрывисто, каждый высказывал своё мнение свободно, но общий настрой был ясен. Бойцы проголосовали за бой до последнего патрона и капли крови, лишь бы не оказаться в позорном плену. Внутренне я был с ними согласен, но не чувствовал морального права приказывать им. Ведь каждого из них я проверил, вызвав справку. И все они оказались «потенциальными заражёнными».
Я внутренне готовился к худшему, но продолжал считать минуты. После заката потянулись ночные часы, но нас, как и пообещали, не беспокоили. Рассвет был не так уж далеко. Если зараза сделает своё дело, у нас… У меня будет шанс выбраться. А если нет… Что ж, я тоже не дам себя взять живым.
Глава 26
Закат подкрался к позиции в подвале на мягких лапах, накрыв нас липким покрывалом. Сквозь щели в стенах пробивался слабый холодный ветер, но он не мог разогнать запахов, которыми тянуло с полевой кухни японцев. К запахам еды примешивались ароматы сырости, крови и пороха, пропитавшие всё вокруг. Но даже они не мешали нашим животам урчать как голодным зверям.
За закатом пришла ночь. Узкие лучи лунного света, что проникали через оконца, отбрасывали на замусоренный бетонный пол жутковатые тени — будто призраки наших погибших товарищей уже бродили здесь, ожидая, когда мы присоединимся к ним.
Я сидел, прислонившись к холодной стене и сжав в руках АШ-12, и смотрел на своих бойцов. Их лица, измождённые, покрытые грязью и засохшей кровью, были мрачны, но это не умаляло их решимости. Похоже, что они, как и я, прекрасно понимали, что до вечера следующего дня нам, скорее всего, не дожить. Но сдаваться никто не собирался. Это был последний бой, и они собирались встретить его с оружием в руках.
А я?
Это была не моя война, но деваться мне особо было некуда. Можно попытаться под покровом ночи просочиться через окружение. Но если вдруг нас обнаружат, придётся прорываться. А у меня только половина магазина — одиннадцать патронов. С таким богатым боезапасом путь только в плен или на тот свет… Хотя… Мне не на свет, мне — в темноту следующего перерождения…
Бойцы переглядывались в тусклом полумраке, и, чтобы разрядить тяжёлую тишину, решили познакомиться. Их имена были простыми, русскими, как хлеб с солью: Иван, Пётр, Михаил, Сергей, Дмитрий и Алексей. Простые парни, каждый из которых мог бы работать на заводе, пахать поле или растить детей, если бы не проклятая бойня очередной войны, какими пестрит история родного Отечества. Они говорили тихо, хриплыми голосами, но я заметил, как их интонации постепенно менялись — становились ниже, грубее, а зрачки в глазах расширялись больше обычного, что было заметно даже в этом полумраке. И было понятно, что это, скорее всего, уже начало работать заражение. Вирус или что-то наподобие медленно, но верно, подтачивал их человечность. И всё же, несмотря на это, они держались, как настоящие солдаты, по уставу давно ушедшей эпохи царской армии, обращаясь ко мне с уважением: «Ваше благородие», «Вашбродь» или «Господин офицер». Это звучало почти нелепо, но в то же время странным образом грело душу. Они видели во мне командира.
Мог ли я их подвести?
Я смотрел на этих бравых парней и жалел, что, скорее всего, их ждёт та же участь, что и большинство японцев снаружи — превращение в заражённых. Такие солдаты — верные, упорные, выносливые, стойкие, — заслуживали лучшей судьбы, чем превратиться в безмозглых тварей. Между собой они уже начали обмениваться нательными крестами, делая друг друга побратимами. Это был старый обряд, символ братства, скреплённого не только кровью боя, но и верой. Я смотрел на них с тенью уважения, хотя сам в эти традиции не верил.
Один из бойцов, Иван, высокий и худощавый, с усталыми глазами и тёмной щетиной на впалых щеках, подошёл ко мне, сжимая в руках свой крестик. Его взгляд был серьёзен, но в нём не было страха, только спокойное смирение.
— А как вас величать, вашбродь? — спросил он, глядя мне прямо в глаза. — Мы вот все уже побратались, а вас не знаем.
Я усмехнулся, но без веселья, и покачал головой.
— Не имеет значения, Иван. Если мы не переживём рассвет, какая разница, как меня зовут?
Но он не отступил, упрямо поджав губы.
— Нет, вашбродь, имеет. Если для вас не имеет, то для нас имеет. Мы крестами обменялись, теперь, если Святой Георгий призовёт нас на последнее сражение, мы как братья встанем плечом к плечу. А вы — наш командир. Нам без вас никак.
Я вздохнул, глядя на его измождённое, но решительное лицо. Что ж, скрывать дальше смысла не было. Да и к чему спорить с упрямством, скорее всего продиктованным уже воздействием на разум вируса — себе дороже.
— Ладно, — сказал я, отводя взгляд в сторону. — Крестили меня Ильёй. А вот насчёт веры… Я исповедую научный атеизм. Уважаю традиции, верующих людей, их выбор, но сам не вхожу ни в одну из религий. Да и нательного креста у меня нет, так что в воинстве ангелов вы, парни, без меня встанете. А я… Я столько дерьма видел и натворил, что в войско Святого Георгия и с ним едва ли возьмут. Вы же понимаете, что нас только чудо спасти может?
Иван чуть улыбнулся, но в этой улыбке не было ни насмешки, ни издёвки — только понимание.
— Конечно, вашбродь. Нас, скорей всего, ничего не спасёт. Сколько отмерено, столько и проживём. Но не тварями дрожащими на коленях под самурайскими палками, а как русские солдаты. Это, может, не вам нужно, а нам. Вы наш командир. Мы там договоримся, упросим, если надо будет… И если ангелы хоть вполовину справедливы, как про них говорят, то они вас к нашему небесному отряду припишут, даже не сомневайтесь.
Я скептически хмыкнул и покачал головой. Но внутри что-то дрогнуло. Его слова задели. И когда он протянул мне свой нательный крест, я, поразмыслив несколько мгновений, взял его. Медная вещица была тёплой от рук, потёртой, с едва различимым гравированным узором. Я надел её на шею — не потому, что вдруг уверовал, а потому, что это было важно для них. А может, где-то в глубине души даже и для меня.
Животы урчали от голода, хотелось пить. Ночь тянулась медленно, как смола, но внезапно тишину разорвал шорох у входа в подвал. Мы вскинули оружие, готовые к штурму японцев, но из тени вдруг вынырнула знакомая фигура. Потёртый камуфляж, дреды, выглядывающие из-под цветастого берета. Я прищурился, не сразу узнав его в полумраке, но манера двигаться и характерный говор тут же выдали старого знакомца.
— Быся? — пробормотал я, опуская ствол.
Бойцы напряжённо смотрели на пришельца, не доверяя, но я махнул рукой.
— Спокойно, парни, это наш хлопчик.
— Ну, приятель, ты прям в горячей точке, как всегда, — зачастил Быся, усаживаясь рядом со мной, будто мы на пикнике, а не в осаждённом подвале. — Я, как обещал, продал пушки, притащил тебе споранчики. Видел кипиш на кластере с артой, танками, граниками и дронами, сразу смекнул, что тут что-то нечисто. И сразу догадался, где искать такого необычного новичка, как ты.