азница?
— Я представился…
Молчание длилось дольше минуты. Я не стал настаивать на ответе. Отошёл от решётки, присел на доски нар, погрузился в свои невесёлые мысли.
— Куница, — коротко бросила она, наконец.
— Куница? — я хмыкнул. — Оригинально. А сокращённо как? Куни? Звучит мило.
В ответ я услышал шипение, напоминающее звук проколотой шины.
— Ещё раз так меня назовёшь, Казанский, и я тебе твой любопытный нос через эту решётку откушу. Понял? Я — Ку-ни-ца.
Я поднял руки в примирительном жесте, хотя она этого и не видела. Дамочка, похоже, была из породы тех, что сначала бьют, а потом спрашивают, как тебя зовут. И, судя по тону, с чувством юмора у неё было так же плохо, как у меня с интеллектом. Красивая, наверное. Обычно такие злюки бывают чертовски привлекательны. Хотя мне она сразу не понравилась. Есть такой тип женщин — смотришь, и понимаешь, что проблем с ней огребёшь больше, чем удовольствия.
— Понял, понял, — миролюбиво сказал я. — Куница, так Куница. Не будем обострять межвидовые конфликты. Так за что же такую грозную хищницу в клетку посадили? За несанкционированную охоту, наверное?
— За непристойное поведение, — процедила она сквозь зубы.
— Это как? — я искренне удивился. — Голая по Красной площади бегала с радужным флагом?
— Почти угадал, — в её голосе прозвучала усталость. — Только без флага. И не по Красной площади, а по вполне себе обычной улице этого богом забытого городка.
— Что? Реально разделась и побежала? — уточнил я, чувствуя, как во мне просыпается нездоровое любопытство.
— А я не раздевалась, — она хмыкнула. — В прошлой жизни элита решила, что моя голова ей нужнее. Откусила. А потом — здравствуй, новая жизнь. И я с голой задницей уже здесь. Почти привыкла уже…
— Значит, условия твоей точки возрождения… — догадался я.
— Значит, — подтвердила она. — И не успела я, так сказать, прийти в себя и оценить прелести местного колорита, как тут же нарисовались эти блюстители нравственности. И вот я здесь.
— Так а что на улицу-то раздетая сразу выскочила? — не унимался я. — Нельзя было где-нибудь в подворотне отсидеться, тряпку какую-нибудь найти?
— Лучше не спрашивай, — её голос снова стал жёстким. — Длинная история. И не очень приятная.
В этот момент за стеной, там, где сидел дежурный, послышался какой-то странный звук. Сначала глухой удар, будто что-то тяжёлое упало, а потом… урчание. Глухое, утробное, от которого у меня волосы на затылке зашевелились. Такое урчание я уже слышал. И оно не предвещало ничего хорошего.
— Слышал? — шёпотом спросила Куница.
Из её голоса неожиданно пропала вся былая спесь.
— Ещё бы, — так же шёпотом ответил я. — Кажется, у дежурного начался процесс… э-э-э… перерождения.
Урчание перешло в отчётливые удары — будто кто-то пытался выйти в дверь, но забыл, зачем нужна ручка.
— Он сейчас дверь выломает, — констатировала Куница. — А потом придёт к нам. И у него явно будут недружелюбные намерения.
— И что он нам сделает? Мы за решёткой, выйти не можем, как и он — войти к нам. Пат… — ответил я.
— Он, Казанский, будет продолжать урчать. В итоге наурчит кого-нибудь большого, страшного и голодного. Того, кому эта решётка — не преграда.
Чувствуя, как по спине пробежал холодок, я произнёс:
— У меня из оружия — только природное обаяние и сарказм. Боюсь, что это не очень эффективно даже против дежурного.
Повисло молчание.
— Я могу попробовать выбраться, — неожиданно сказала она. — Замок здесь хлипкий.
Я посмотрел на решётку и на замок. Потом — на свою камеру. Замок выглядел не очень современно, но солидно. Но в следующий момент, я уже, не веря собственным глазам, наблюдал, как часть решётки соседней камеры вместе с замком со звоном вылетела на пол.
К моей решётке со стороны воли подошла девушка с шерстяным одеялом, наброшенным на плечи. По босым ступням и голым ногам было несложно догадаться, что в данный момент оно — единственная её одежда.
— Слушай, Куница, — я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более убедительно. — Ты же меня тут не бросишь, правда? Мы же друзья… почти. Ну, или, по крайней мере, сокамерники. А сокамерники должны помогать друг другу.
Она усмехнулась.
— Друзья? Ты придурок, — сказала Куница беззлобно. — Зачем ты мне нужен? Приставать ещё начнёшь…
— Не начну!
— Значит, я не красивая, по-твоему?
— Очень красивая! Так что, поможешь старому… ну, ладно, новому знакомому?
Из-за решётки послышался тихий смешок.
— Ладно, Казанский. Но с тебя причитается. Быстренько назови меня самой великой и доброй спасительницей, какую только видел этот грешный мир. И чтобы от души!
Я на секунду задумался. Гордость — это, конечно, хорошо. Но жизнь — ещё лучше.
— Конечно, Куни! — выпалил я. — Ты самая великая, самая добрая, самая…
— Что ты сказал⁈ — её голос моментально превратился в рык, не уступающий по громкости нашему новоиспечённому зомби-менту.
Лицо её, которое я теперь мог рассмотреть, залила краска.
— Пообещай, Казанский! Пообещай, что больше никогда, слышишь, НИКОГДА не назовёшь меня этим мерзким словом! Я — Куница! К-У-Н-И-Ц-А! Запомнил⁈
Я поднял руки.
— Запомнил, Куница. Честное пионерское. Только выпусти меня отсюда, и я буду звать тебя хоть Владычицей Морской, хоть Императрицей Вселенной. Только побыстрее, а то наш общий друг вот-вот наурчит нам неприятности.
— Пообещай…
— Блин, ты что, серьёзно сейчас⁈ — воскликнул я.
Глава 35
Вот только этого мне не хватало для полного счастья — давать обещания багровеющей от злости почти голой бабе, которая двадцать минут назад щеголяла перед горожанами в чём мать родила. Впрочем, если это цена за то, чтоб выбраться из этого вонючего «обезьянника», то почему бы и нет? Тем более, что слово, данное в таких обстоятельствах, стоит не дороже прошлогоднего снега. Особенно если этот снег уже успел превратиться в лужу и высохнуть.
Я изобразил на лице вселенскую скорбь и раскаяние. Ну, постарался, во всяком случае. Не уверен, что получилось убедительно, учитывая, что в зеркало я последний раз смотрелся… да когда это было-то? Кажется, в прошлой жизни.
— Куница значит Куница, — примирительно кивнул я. — Заметано. Никаких больше «Куни».
— Честно?
— Конечно, честно. Хотя, знаешь, в некоторых культурах это имя считается очень даже почётным. Символ, так сказать, женской силы и независимости. Но раз ты настаиваешь — обещаю.
Она фыркнула, но краска с лица немного сошла. Видимо, моя речь произвела на неё впечатление. Или она просто устала злиться. А может, перспектива выбраться из этой клетки в компании такого видного спутника, как я, перевесила всё остальное.
— Хватит паясничать, Казанский, — процедила она, снова возвращаясь к своему обычному едко-презрительному тону. — И следи за языком. А то ведь могу и передумать. Будешь тут куковать до второго пришествия. Или пока этот… — она неопределённо махнула рукой в сторону, где только что урчал бывший дежурный, — не наурчит неприятности.
— Да боже упаси, какое может быть паясничание, когда на кону свобода и, возможно, жизнь, — я развёл руками, стараясь выглядеть максимально безобидным. — Я сама серьёзность. Образец благоразумия и послушания. Особенно когда меня собираются вытащить из-за решётки. Кстати, как ты это собираешься сделать? Дверь-то, заперта. А ключ у того… который теперь, похоже, предпочитает человечину своим должностным обязанностям.
Она огляделась, словно впервые оценивая обстановку. Её взгляд задержался на двери моей камеры. Решётки выглядели солидно — толстые стальные прутья, вмурованные в бетон. Замок тоже внушал уважение своей массивностью.
— Не переживай за дверь. Переживай лучше за то, чтобы не отстать, когда я её открою. И, чтобы твой второй уровень не подвёл, когда придётся немного… поработать.
— О, за мой второй уровень можешь не беспокоиться, — усмехнулся я. — Он, конечно, не такой впечатляющий, как твоя… э-э-э… непосредственность, но кое на что способен.
Она скривилась, как от зубной боли.
— Опять ты за своё? Придурок со вторым уровнем! Да ты хоть успел понять, во что вляпался? И куда мы все вляпались?
— Я так понял, что, главное, ты уже всё поняла. Просветишь сирого и убогого? А то я пока только одно осознал — если в городе отключили свет, то на улицах скоро станет неспокойно, а в милиции вместо дежурных появятся какие-то урчащие твари. Ну и что некоторые дамы предпочитают экстремальные виды эксгибиционизма. Что, кстати, не может не радовать глаз даже в такой заднице, как эта камера.
Куница проигнорировала последнюю шпильку, хотя я заметил, как дёрнулся уголок её рта. Она подошла к двери моей камеры и несколько секунд внимательно её изучала. Потом её пальцы сложились в некий знак. Мгновение — и запор вместе с куском решётки грохнулся на кафельный пол.
Я вышел в тускло освещённый коридор и оглядел Куницу внимательно. Она была ниже и изящней, чем казалась из-за решётки.
Она, в свою очередь, смерила меня таким же изучающим взглядом, и в её глазах вспыхнули насмешливые искорки.
— Ну что, Казанский? Готов к небольшой пробежке? Или так и будешь топтаться здесь, рассуждая о высоких материях и женской красоте?
Свобода! Ну, или, по крайней мере, её иллюзия. Потому что вряд ли за пределами этой камеры нас ждут с распростёртыми объятиями. Или ждут, но только объятия совсем не те.
Я размял затёкшие мышцы. Коридор был пуст, если не считать опрокинутого стула у пульта дежурного и разбросанных бумаг. Тусклая аварийная лампочка под потолком отбрасывала дрожащие тени, искажая знакомые очертания.
И тут из комнаты дежурного, отделённой от нас плексигласом, послышалось знакомое урчание. И шаркающие шаги. Медленные, тяжёлые. Словно кто-то тащил ноги, не особо заботясь о том, куда идёт.
— Дежурный решил вернуться на пост, — прошептал я.
И невольно зашарил взглядом вокруг, подыскивая что-нибудь потяжелее. Мой пакет с топором остался где-то там, а голыми руками идти против твари — не лучшая перспектива.