— А я и не прошу, — хмыкнул я, затягивая пояс с кобурой и флягой. — Только не надо строить из себя стальную деву, которая всех вокруг построит. Мы в одной лодке, хочешь ты того или нет. Так что давай без этих феминистских проповедей. Они мне так же нужны, как дырка в голове.
Хамбурчик, наблюдавший за нашей перепалкой, закатил глаза с такой тоской, что, казалось, сейчас запоёт псалом на иврите.
— Ну шо ж вы, как семейная парочка на золотой свадьбе, собачитесь? — вздохнул он с одесским акцентом, в котором сквозила вся вековая грусть еврейского народа. — Помню, у нас в районе была пара, Фима с Ритой, так они тоже все время грызлись. Он ей: «Ты борщ пересолила!», а она: «А ты, паразит, всю жизнь пересоленный и недоваренный!». И так каждый день, пока Фима не ушёл в лучший мир. А Рита потом плакала, говорит: «Кто ж мне теперь нервы потреплет?» Так шо вы, может, уже договоритесь, кто кого пересолил, и пойдёмте-таки дальше?
Его слова неожиданно разрядили обстановку. Я хмыкнул. Куница фыркнула, но и в её глазах мелькнула тень улыбки. Этот одесский бродяга, оказывается, умел не только ныть. Может, и не зря мы его с собой тащим?
— Ладно, семейный психолог, — пробурчал я, доставая бутылку самого дорогого коньяка, который прихватил из торгового зала снизу. — Давай-ка лучше поможешь мне сварганить живун. Надо споровый баланс подправить, а то я скоро сам в ползуна превращусь.
Куница, услышав мои слова, оживилась.
— Давай, Казанский, сейчас я тебя научу, как это делается по уму, — она кивнула на споран, который я достал из кармана. — А ты, Карабас, будешь нашим барменом. Мешай, как я скажу, и не ной.
Миша с кислой миной взял бутылку и споран, глядя на нас с явным скептицизмом.
— Та шо ж за работа такая у меня? — проворчал он. — То топором махать, то коктейли-моктейли смешивать. Я ж не на курорте, я ж в аду! Отстанете, может-таки, от бедного-бедного Хамбурчика?
— А ты думал, тебе тут медовые пряники выдадут? — съязвила Куница. — Мешай, говорю. И смотри, чтобы ровно было. А то, если хлопья не отфильтруем, все дружно улетим на респ. Эти белые ошмётки — чистый яд, причём не только для нас, иммунных, но и для заражённых. Понял?
Хамбурчик, бормоча что-то про «проклятую жизнь», принялся взбалтывать смесь. Я наблюдал, как мутная жидкость в бутылке медленно превращается в нечто ещё более мутное. Куница тем временем достала из рюкзака марлю, сложила её в несколько слоёв и начала фильтровать получившуюся бурду. Потом, добавив в очищенный раствор фанту и пару пакетиков специй — я заметил ваниль и лимонную кислоту, — довольно кивнула.
— Вот так, Казанский, — заявила она. — Теперь это не просто отрава, а почти коктейль. Пей, только не увлекайся. А ты, Карабас, если ещё раз начнёшь ныть, я тебя этой бутылкой огрею.
Миша, не удержавшись, вставил своё:
— А почему бы этим ядом таки пули не смазать? Такая идея! Чтоб эти твари сами себя траванули.
Я хохотнул.
— Бред, Карабас. Чтобы твоя идея сработала, это надо в заражённых патроны молотком заколачивать. Если стрелять, пороховые газы весь яд сожгут к свинским бесам. Это тебе не копья с луками.
Куница покачала головой.
— Есть тут любители арбалетов, — серьёзно заметила она. — Лук — оружие деликатное, учиться нужно долго, с детства. А арбалет проще в обращении, хотя и сложнее в изготовлении. Но на Континенте всякое встречается — от примитивных самоделок до настоящих убойных машинок. Так что, может, и до стрел доживём.
Мы по очереди сделали по несколько глотков получившегося пойла. Вкус, благодаря добавкам, оказался не таким отвратительным, как я ожидал, а споровый баланс, по ощущениям, подскочил до девяноста процентов. Энергия вернулась, хотя в голове всё ещё гудело от усталости. Придя в себя, мы закрыли двери в здание и набрали консервов с полок — правда, ни мясных, ни рыбных не оказалось, всё ценное уже выгребли до нас. Остались только овощные банки да какая-то крупа. Ужин вышел скудным, но в этом мире даже такая еда — уже роскошь. Мы сидели среди разграбленного магазина, жевали холодную фасоль с грибами и колбасой. Каждый молчал о своём. Каждый был погружён в свои мысли. А за стенами, в сгущающейся темноте, находился один из мёртвых кластеров Континента — словно ещё одна персона на нашем импровизированном ужине.
Глава 42
Мы сидели прямо на полу второго этажа этого проклятого магазина, окружённые полками с барахлом. Консервы, которые удалось найти, не внушали энтузиазма. Несколько банок с тушёной белой фасолью да мятые жестянки с консервированными грибами, от одного вида которых начинало подташнивать, хотя на вкус они оказались вполне ничего.
Я не помнил, любил ли раньше фасоль, но сейчас, глядя на эту бледную, склизкую массу, восторгов точно не испытывал. Однако организм, измотанный беготнёй и постоянным напряжением, уже давно и настойчиво требовал жратвы. Голод — он не тётка, с ним не договоришься. Так что, разогрев эту сомнительную смесь с остатками копчёной колбасы на сухом спирте, мы принялись есть. Запах был нормальным, вкус — тоже, вопреки ожиданиям, ничего. И, что удивительно, шкала удовольствия в интерфейсе подскочила сразу аж до шестидесяти процентов — видимо, в мире Континента даже такая дрянь могла считаться деликатесом, если ты целый день не ел. Ну, или Система просто издевается, подкидывая нам свои циферки, чтобы мы совсем уж не свихнулись.
Живун, который мы сваргании чуть раньше, разлили по пластиковым флягам, найденным среди витринного хлама. Припасов набрали, сколько смогли унести. Те же консервы, пару пачек галет, несколько банок с какой-то солёной дрянью, подозрительно пахнущей уксусом. Ночь подкрадывалась незаметно, но неотвратимо, а ночь на Континенте — это время тварей. Оставаться под открытым небом было бы верхом неосмотрительности, так что заночевать решили прямо здесь, в магазине. Это не Брестская крепость, конечно, но стены и запертые двери давали хотя бы иллюзию безопасности.
Куница, недолго думая, заняла палатку, которая в собранном виде стояла на витрине, демонстрируя преимущества товара и лицом, и всем остальным. Туристический зелёный купол выглядел почти уютно среди этого бардака, но я сразу решил, что сидеть внутри, как мышь в западне, — не мой вариант. Лучше бдить. Подхватив пенку, матрас и спальник из ассортимента магазина, я заявил, что отправляюсь на крышу, чтобы подежурить.
— Ты серьёзно, Казанский? — Куница, как всегда, не упустила шанса проехаться по мне. Её красивые, но холодные глаза сузились, а на губах заиграла ядовитая усмешка. — Всё, прям такой из себя часовой? Давай, строй из себя героя, только не усни там, а то утром найду тебя с пустышом в обнимку. Все умные твари давно свалили на соседний кластер, а с глупыми мы справимся. Здание закрыто, им бесшумно внутрь не пробраться.
— А ты прям эксперт по интеллекту заражённых, — огрызнулся я, перекидывая спальник через плечо. — Я лучше перестрахуюсь, чем потом буду твою задницу вытаскивать из-под очередного бегуна. Так что сиди в своей будке и не отвлекай.
Она картинно гавкнула, показала руками «лапки», вывалила розовый язычок и картинно тяжело подышала, затем фыркнула, но спорить дальше не стала, только покачала головой с таким видом, будто я полный идиот. Её отчуждённая манера держаться и эта вечная потребность доминировать иногда бесили до скрежета зубов, но я давно решил, что сближаться с ней — последнее, что мне нужно. На Континенте каждый за себя, а такие, как Куница, с их колючим нравом и недоверием к мужикам, и вовсе не располагают к душевным излияниям. Да и я сам, наверное, не кажусь своим спутникам шоколадным зайцем. Крупный, мрачный, с мыслями, которые всё чаще скатываются в какую-то чёрную меланхолию. Зачем мне эти сложности? Лучше на крышу, под звёзды этого чужого неба, чем сидеть с ними в одной коробке и наблюдать, как Миша пытается выдавить из себя юмор, а Куница упражняется в колкостях. Случайные люди, если вдуматься. Временные попутчики. Устал я от них…
На крыше было прохладно. Ветер теребил края спальника, пока я устраивался на пенке, положив рядом топорик и автомат. Периметр вокруг магазина казался пустым, но в темноте, на границе видимости, мне всё время чудились какие-то тени, скользящие от одного ржавого остова машины к другому — Континент играл со мной в свои игры. Может, просто сказывалась усталость после напряжённого дня, а может, действительно что-то там было, какое-то мистическое присутствие, которое я не мог разглядеть, но чувствовал нутром. В темноте казалось, что этот мир — он словно живой, он дышит, следит, выжидает, когда ты дашь слабину. Я честно пялился в темноту, пытаясь различить угрозу, но веки тяжелели, и в какой-то момент меня сморило. Сон накрыл, как тяжёлое одеяло, и я провалился в беспокойную дрёму.
Разбудил меня дождь. Сначала упали редкие тяжёлые капли, а потом ливануло как из ведра, да ещё и с грозовыми раскатами, от которых задрожали стены здания.
Молнии рвали небо на части, освещая кластер резкими, мертвенно-белыми вспышками. Я вымок до нитки за считанные минуты, холод пробрал до костей, а спальник превратился в мокрую тряпку. Матерясь себе под нос, я собрал барахло и потащился вниз, в торговый зал, чувствуя себя последним идиотом.
Куница встретила меня, как и ожидалось, с насмешкой. Она сидела на ящике, скрестив ноги, и в тусклом свете молний её лицо выглядело почти зловещим — острые черты, холодный блеск глаз, кривая ухмылка.
— Ну что, герой, обласканный природой? — протянула она, окинув меня взглядом с ног до головы. — Я ж говорила, сиди в тепле, но нет, надо было на крышу переть. Прям как пацан, который в походе первый раз. Давай, скидывай свои шмотки, выжмем, а то вон, с тебя ручьём течёт.
Я буркнул в ответ что-то невнятное и матерное, но спорить не стал. Она, всё ещё посмеиваясь, помогла мне стянуть мокрую куртку и штаны, выжать их и развесить на ближайших вешалках. Потом кинула мне сухое полотенце из туристического отдела. Её движения были резкими, деловитыми, но в них неожиданно проскоотзнула какая-то скрытая забота, которую Куница сама, скорее всего, никогда не признает. Или мне это просто показалось в полумраке, под рёв грома за стенами?