Льву не плакать перед шакалом. Учителю перед учеником. Царю перед служителем. И Всевышний – из тайного Своего укрытия – две слезы уронил в Великий океан. "Что же теперь с миром делать? С миром‚ который Я сотворил?" – "Найдем для него иное применение"‚ – ответили ангелы-хвастуны‚ Шемхазай и Азаэль.
Пинечке проснулся поздно‚ очень поздно‚ когда солнце уже поднялось над площадью и с интересом заглядывало в дуло.
– Доброе утро Тебе‚ Властелин Вселенной.
Прислушался – тихо.
Ни звука‚ ни отклика.
Никто не прокашлялся на этот раз и не запел в нем радостно и во весь голос.
Подступал новый день‚ в котором не было для Пинечке чудес‚ и он заскулил в огорчении.
Пинечке – "Всё как у людей".
6
Три вещи хороши в малых количествах и невозможны в больших: дрожжи‚ соль и сомнение.
Поутру начались сомнения по домам‚ постепенно переходящие в панику. Все уже знали о случившемся‚ а кто не знал – догадывался. Евреи столпились возле пушки на почтительном отдалении; даже Фрима-вдова прибежала от печи и слезу пустила на пухлые щеки‚ расставаясь с мечтой о Пинечке‚ которому не повести ее под свадебный балдахин.
– Он жив‚ – говорил Меерке‚ не желая терять жениха. – Вот увидите. Он жив! Мы еще потанцуем на его свадьбе.
– Он мертв‚ – говорил Липечке – "Опять неудача". – Поверьте мне. Он мертв! Еврей‚ который пропустил утреннюю молитву‚ мертвый еврей.
Но если Пинечке мертв‚ надо срочно нести его на кладбище‚ и Мотке Шамес скажет привычно: "Как день уходит и не возвращается..."‚ и бесприютная душа станет порхать над могилой‚ словно привязанная‚ пока не истлеет тело‚ то‚ единственное‚ родное обиталище‚ знакомое до последней бородавочки и потертости на сгибе‚ убежище от холода и врагов‚ в котором жизнь прожита‚ песнь выпета‚ боль прочувствована‚ любовь испытана‚ ласка земная‚ восторг небесный. Старую рубаху и то жалко выбрасывать‚ а уж о теле и говорить нечего.
Но если душа еще в Пинечке‚ как же его хоронить?..
Спросить бы у реб Ицеле‚ да кто потревожит больного‚ который начал лишь поправляться и не доел тарелку бульона? Пахучего‚ наваристого‚ целительного бульона из лучшего цыпленка в городе‚ который сготовили искусные стряпухи Ципеле‚ Миреле и Фейгеле.
Бочком пришагала из степи караульная будка и встала на прежнее место‚ как застеснялась. Запел изнутри Ваничке, инвалидный солдат‚ будто всё нипочем:
– Солдатушки в Москву‚ а девушки в тоску... Солдатушки за лесок‚ а девушки в голосок...
Но уверенности в голосе не было.
– Ваничке‚ ты где был?
– Гостью провожал, – ответил Ваничке с заминкой. – Зайт гезунт‚ идн! Не смотрите‚ что босой‚ завлекаю всех красой...
– Как же ты‚ Ваничке‚ живым человеком стретльнул?
Скрипнула дверь.
Ваничке вышел из будки и потупился:
– Голова – дело наживное. Был у нас замыкающий во фрунте‚ храбрый солдат Яшка Хренов – не велик чин. Прилетело ядро‚ оторвало голову и застряло у Яшки на плечах‚ как надобно быть. Он так потом и служил‚ с ядром вместо головы‚ и хоть бы что. Кашу ел‚ сапоги драил‚ глядел зорко да плевал метко.
Тут Пинечке высунулся из дула‚ и все отступили на шаг.
– Ты жив? – спросили из толпы.
– Не знаю.
– О! – сказал Липечке. – Надо хоронить.
– Ты мертв? – еще спросили.
– Не думаю.
– О! – сказал сват Меерке. – Надо женить.
Пинечке глядел поверху на этот мир‚ но праздника в душе не было‚ радости–восторга‚ и ладони не подставлялись ковшиком‚ чтобы плеснули в них по утру цветов с травами и птиц с облаками. Заглохла песня в душе‚ как не было‚ и мир посерел‚ завял‚ морщинками посекся от дряблости. Потянутся взамен серые‚ усталые дни‚ повалятся на сторону пустой шелухой‚ сметутся в кучу бесполезных недель: отгрести и забыть.
– А хоть бы и умер‚ – утешал его Липечке – "Опять неудача". – Жизнь – это стакан кипятка. Чем больше пьешь‚ тем больше обжигаешься‚ – тебе это нужно?..
– Жизнь – это обед‚ – уверял из лавки Янкеле Кишкемахер‚ домакивая густую подливу. – Но многим она не по карману.
– Карманы‚ – вздыхал грустный воришка Шимеле. – Не называйте при мне это слово. Ваши карманы – мое несчастье.
– Несчастье... – покряхтывал сват Меерке. – Будет тебе несчастье‚ когда нет на тебя спроса.
– Спрос на меня есть‚ – постанывал Лейзерке – "От всякого ему цорес". – Врагам нашим такой спрос.
И все всхлипывали согласно.
7
Пинечке вылез из пушки‚ прошел через расступившуюся толпу и зашагал к реб Ицеле за советом.
Спрашивали по случаю любопытствующие: "После шести дней творения чем занимается Тот‚ Чьим величием полон мир?" Ангелы подпихивали друг друга в волнении и азарте: "Слушайте! Слушайте!.."‚ а реб Ицеле‚ муж честный и праведный‚ говорил так: "Пресвятой – да будет Он благословен – сидит на Престоле и мастерит лестницы. И по этим самым лестницам Он понижает одних и повышает других по их земным делам. Вот чем Он занимается". Спрашивали иные любопытствующие: "А чем занимается реб Ицеле‚ который с помощью ангела–вещателя уже проник в "Тайное тайных"‚ изучил семь мудростей и семьдесят языков‚ усвоил шелест трав и язык птиц?" Ангелы снова подпихивали друг друга: "Слушайте! Слушайте!.."‚ а знающие люди отвечали‚ что небесные врата открыты для реб Ицеле во всякий час; что праведник реб Ицеле‚ удостоившись озарения‚ может обращать тьму в свет‚ зло в добро‚ а горечь в сладость; что в единый момент он преодолевает огромные расстояния‚ потому что земля "скачет под ним" в обратную сторону‚ и невидимкой проникает в чертоги царей‚ – вот чем он занимается. Самые восторженные утверждали‚ что реб Ицеле способен воскрешать мертвых и создавать миры‚ но они‚ должно быть‚ ошибались. И еще шептались по городу: однажды реб Ицеле застал в пути вечер‚ и он не успевал добраться до дома к началу субботы. Реб Ицеле помолился с усердием‚ и сотворилось невозможное: для всех вокруг была суббота‚ а над реб Ицеле всё еще пятница.
На приступочке перед дверью сидели ангелы-охранители и по-тарушечьи судачили:
– Реб Ицеле нужен покой. Реб Ицеле нужно питание. Овощей с фруктами для реб Ицеле‚ да цены такие – не подступись.
Заметили незваного посетителя‚ стеной встали в дверях‚ не пропуская к больному‚ но Пинечке их не увидел и прошел без помех.
– Ребе‚ – сказал с порога. – Ой мне!
Крохотный реб Ицеле сидел в постели‚ обложенный подушками‚ и решал неотложный вопрос: как водворить мир в Израиле. За кротких и стеснительных он мог еще поручиться‚ но эти‚ гневливые и чванливые‚ идущие путями ярости‚ неспособные умалить себя‚ – куда их девать?
– Ребе‚ – сказал Пинечке. – Замерло сердце. Камень залег внутри. Всевышний не поет больше во мне.
– Во многих не поет‚ – ответил реб Ицеле‚ сострадательный и терпеливый. – "Он ушел от меня и не отвечает мне больше..."
– Это про меня сказано.
– Это до тебя сказано‚ – неприметно укорил реб Ицеле. – И про тебя тоже.
– Я не могу‚ ребе. Я привык. Подпевать и вспархивать под облака. Как жить теперь‚ ребе?
Реб Ицеле тут же принялся думать‚ по всегдашней своей привычке‚ а когда он этим занимался‚ горы двигал мыслями‚ ущелья проваливал‚ утесы городил мудрости.
– На что это похоже? – сказал реб Ицеле и пожевал пейсу в задумчивости. – Возьмем для сравнения царя‚ у которого пропал сын...
И молчал потом долго.
– Являющий благие милости... – сказал еще. – Разя и исцеляя...
И снова затих.
Пинечке подождал немного‚ а потом робко вздохнул:
– Я был богат‚ ребе‚ и вдруг обеднел. Как разменял монетку. Золото на затертые медяки.
Реб Ицеле это понравилось. Реб Ицеле любил необычные сравнения‚ и он даже просветился от удовольствия‚ пальцами прищелкнул в восторге:
– Теперь всё ясно! Сказано еще до нас‚ Пинечке: "Человек – горсть праха‚ обреченная на исчезновение. Но вот он обращается к Создателю‚ словно к старому знакомому..." Что бы и тебе попробовать?
– Где я и где Создатель‚ ребе?
Реб Ицеле огорчился не на шутку и оттого ослабел.
– Известно‚ – сказал‚ – и известно доподлинно. Родился Ной у отца своего Лемеха‚ телом чистый и белый‚ как роза. Открыл глаза – светом наполнил дом. Открыл уста – славу пропел Всевышнему. И сказал отец его Лемех: "Этот принесет нам облегчение".
– Я не Ной‚ ребе.
– Ты не Ной. Ты Пинечке. Но разве бедна сила твоя? Разве не для тебя записано: кто ищет огня‚ пусть пороется в пепле? Знай это тоже.
Реб Ицеле затухал на глазах‚ серел ликом‚ опадал телом‚ легкие не заполнял дыханием:
– Если тебе скажут: бездействие предпочтительно‚ не верь‚ Пинечке‚ не слушай‚ не соглашайся. Помни: "Праведные идут‚ а нечестивцы падают". Иди‚ Пинечке.
– Уходи! – закричали ангелы–охранители. – Аудиенция закончена! Ишь‚ настырный какой...
И поспешали с тарелкой целительного куриного бульона‚ чтобы подкрепить потраченные силы.
Пинечке пошел прочь‚ но на пороге оглянулся:
– Вот я пойду к Нему... Вот подойду... А что спросить‚ ребе?
Реб Ицеле ответил:
– Спроси так...
И силы кончились.
8
На улице его поджидал Пятикрылый Серафим. С миской каши и горбушкой хлеба.
– Поешь‚ – велел строго. – Дальняя перед тобой дорога.
Пинечке ему не ответил и пошагал прямо на кладбище. Посоветоваться с родителями.
У отца с матерью дети не держались на свете и в рядок укладывались от тропки к забору‚ кукольными могилками-недоростками. Шейнеле и Рохеле‚ Ареле и Дувеле‚ Шлоймеле-непоседа и Шимеле-красавчик. Малое место сохранялось в запасе‚ под самой уже оградой‚ тоску наводило и уныние‚ когда народился "мизинчик"‚ халявый‚ писклявый и недоношенный. Подумали‚ поспрашивали знающих людей‚ и имени ему не дали‚ чтобы уберечь хоть этого от ангела смерти. Нет имени – нет‚ вроде‚ и человека‚ чтобы не отыскал в гуще народов безжалостный и настырный Самаэль, регистратор судеб человеческих. Прозвали ребенка Алтерке‚ Алтерке-старичок‚ и под этой невозможной кличкой он проскакал играючи‚ на одной ножке‚ через жизненные опасности‚ хоть и дожидалось его малое место у ограды‚ в рядок с братьями-сестрами. Он благополучно добрался до свадьбы‚ доношенный скудной жизнью; тут уж потребовалось имя‚ полное еврейское имя‚ но прежде ему показали невесту. Она высветила его ясным глазом‚ она пыхнула на него алым цветом‚ зашлась в невозможной радости узнавания: "Пинечке! Это же Пинечке!.." И руки потянула с любовью.