Через двадцать примерно минут мы втроем сидели в ресторане. Моя официантка принимала заказ, зыркая на моих новых друзей густо накрашенными серо-карими глазами. Надиктовывал ей Толик с некоторой вальяжностью ижевского купца. Да, платил он. Официантка принесла хлеб, графинчик водки, мне вина. Но я первым делом схватил хлеб, посолил. Толик и Николай заулыбались. Нет, хорошая штука голод! Полезная во всех смыслах. Научает тебя ценить простые вещи и любить этот амбар, полный хлебов, а пуще всего дружеское участие другого человека.
Толик был рад видеть меня, соскучился по кордону, неторопливой заповедной жизни и хороший аккордеон с рук купил, практически новый. А Николая он подобрал по пути, вдруг в поезде обратил внимание на странного человека, который только стрелял сигареты и пил воду, и отлеживался на второй полке, ничего не ел. Оказалось, ехал он на БАМ, жена его поперла, устав от инженерской аскезы; сама она была каким-то культработником, кажется, в драмтеатре или где-то еще. Николай и отправился за длинным бамовским рублем, но в дороге его обворовали, пока он спал. Толик тут же взял его под опеку. Закон тайга. Сегодня тебе в зимовье оставили крупы и соли, завтра оставь ты.
Я мгновенно захмелел.
– И чё-о ты собираешься делать? – поинтересовался Толик, взглядывая на меня пытливо.
Я пожал плечами.
– Сдам, наверно, билет.
Толик солидно кивнул.
– Правильно. А дальше?..
Ответа я не знал.
Толик налил из графинчика себе и Николаю, мне наливать не стал. Я уже плыл, как истый радетель Диониса.
– У меня есть план-предложение, – сказал Толик. И когда они выпили и стали закусывать, ознакомил со своим планом. Он был прост. Я сдаю билет, мы покупаем новые билеты на автобус до Усть-Баргузина и едем туда. Там у нас появляются две возможности, два сценария. Первый: дожидаться самолета. Второй: плыть морем. В заповедник, разумеется. А как же туманы и штормы? Катер, принадлежащий заповеднику, ходит чуть ли не до Нового года по морю, там такая команда, оторви и брось, капитан Францевич из железа сделан, или, точнее, из мореной…
– Дуба, – подсказал Николай.
Толик усмехнулся.
– Лиственницы. А это одно и то же: железо и лиственница.
– Дубы здесь не растут, – снисходительно заметил я.
– Ну, чё-о? – Толик обвел нас взглядом.
Николай вздохнул. А что он напишет жене? Ведь в заповеднике, наверное, не бамовские зарплаты…
– Зато снабжение оттуда, – сказал Толик. – Тушенка, сгущенка, спирт, вино «Кубань»…
Николай слушал уныло. Кем же он может устроиться?
– Лесником, – тут же ответил Толик. – А может, и каким-нибудь замом, у тебя ж образование высшее. Дадут дом. Потом охотничий участок. Купишь моторку, после и катер «Крым», хорошая машина, и повезешь свою бабу с ветерком на Ушканьи острова.
– Зачем?
– Смотреть нерп.
– А… у них что, уши? Я слышал, тут у вас различные… эндемики.
Мы засмеялись.
– Давай, – продолжал Толик, – подумаешь, инженер-конструктор. У нас там есть органист из Таллина.
Николай попытался сосредоточенно посмотреть на него. Толик рассмеялся.
– Орган ишшо, – перешел он на кордоновский сленг, – не построили. Сконструировать не могем. Вот ты и вбуравишься мыслью.
Я тут же поднялся, чтобы идти сдавать билет. Для меня все встало на места. Я думал о горячем сернистом источнике на центральной усадьбе, о горе Бедного Света… то есть Бледного… Но Бедного лучше? Думал о библиотеке с фолиантами и Валеркиных блинах.
Покемарив ночь, утром мы сели в «пазик» и покатили сначала по равнинной дороге между сопок и островков тайги в степи, а потом уже – с увала на увал через занесенную еще легким осенним снегом зелено-рыжую густую, махровую тайгу, оставляя позади деревянные селения, быстрые речки, бегущие среди наледей и громадных камней; и в одном месте сверху вдруг открылось море, мрачно-синее, чернильное, вспененное, и я понял, каким кретином надо быть, чтобы уезжать когда-либо отсюда, менять эту даль на какую-то Муйско-Куандинскую котловину.
Съездил, посмотрел Улан-Удэ, и ладно. Зато Еврипида прочитал. И такое впечатление, что читал где-то на верхотуре, на шпиле шаманской елки, правда. Потрясающе. Ни одна книга еще не была такой мучительной. Как будто в Улан-Удэ я к чему-то такому приобщился. Как будто я там стал немного другим. Ну да, у меня вдруг открылись глаза на заповедник. Хотя и до этого мелькали догадки, что мы уже на том берегу. Но этого было мало. Надо было отлететь в сторону, чтобы окончательно убедиться.
«Безумие? Пусть! В нем слава Диониса». Это мне нравилось даже больше аполитичных лозунгов Рокуэлла Кента.
Глава одиннадцатая
Усть-Баргузин оказался большим поселком с трубами рыбного завода и каких-то еще предприятий, одноэтажным, деревянным, естественно, с широкими и бесконечными прямыми улицами, начинающимися от моря. С краю поселка тек Баргузин, полноводный, широкий, быстрый. Долина была просторная, по обеим ее сторонам высились лесистые горы.
Мы наведались в аэропорт, чтобы убедиться: погода нелетная. Да это и так было ясно: небеса почти задевали вершины елей и пихт на гребнях гор, море штормило. Из аэропорта мы двинулись к реке, к устью. Встречные усть-баргузинцы разглядывали нашу троицу: юнца с распахнутой штормовкой и выглядывающим тельником, с рюкзаком на горбу, основательного молодого мужика с аккордеоном и субтильного интеллигентного мужчину в брючках, лакированных штиблетах, демисезонном пальто и кроличьей шапке. Ну, наверное, здесь и не таких видали.
На приколе среди катеров и моторных лодок Толик узрел то, что нужно, и радостно ткнул толстым пальцем: «Наш!» Значит, здесь, еще не ушел никуда. А куда уйдешь по такому-то морю? У кого-то из местных, возившихся с мотором в открытом сарайчике, Толик узнал адрес капитана Францевича, и мы зашагали обратно: по широким улицам, мимо добротных, высоко стоящих домов и неоглядных ладных заборов. «Надо ж… какие крепости, – бормотал Николай. – Форты. Хотя аборигенов что-то и не видно». Да, нам попадались все русские лица, ну, правда, русские по-сибирски, с особенными скулами и характерным разрезом глаз. Всюду брехали собаки. Наконец мы добрались до резиденции капитана. Толик передал Николаю инструмент, расправил плечи, надвинул на лоб серо-крапчатую кепку и шагнул за ворота. Мы остались ждать. Николай поднял воротник пальтишки, поеживаясь, озираясь на море, плескавшееся где-то за плотными заборами. Интересно, думал я, разглядывая его одежку, кто снарядил его в путь? Супруга-культработник? Все в тон: пальто, брючки, штиблеты, шарф. Но откуда взялась эта шапка? Хотел спросить, но передумал. Все-таки Николай был солидным человеком, инженером, отцом, работал до этого вояжа в каком-то конструкторском бюро. Мы топтались. Из-за врат доносились рычание и осатанелый лай, можно было подумать, что там сидят какие-то церберы. Лицо Николая было все того же бледно-серо-зеленоватого оттенка. Он мерз. Сутулился. Не выдержав, снял шапку, развязал уши и опустил их, строго взглянув при этом на меня. А мне было не холодно. Стоило пару раз хорошенько наесться – и кровь снова зажарчела в висках и во всех конечностях. И даже никотин не мог умерить ее бег по рукавам и протокам.
Женщины с авоськами, проходя мимо, замолчали и уставились на нас. Одна была луноликая смуглая бурятка, наверное, а может, китаянка даже. Хитровато улыбалась. Или такое у нее было выражение луны. Мы смотрели на них. И тут – заскрипели ворота. Вздрогнув, мы оглянулись. Толик И. Лицо его с крупными чертами было сурово, глаза из-под сивых бровей смотрели холодно. Он взял аккордеон, кивнул нам: пошли. Мы молча шагали куда-то по широкой сибирской улице.
Николай кашлянул в синий хрупкий кулак, поправил ушанку, наползавшую на глаза, посмотрел сбоку на нашего вожатого. А тот вышагивал решительно, крупно.
– На море? – спросил Николай.
– …Топиться, – подхватил я.
И мы дружно заржали. Николай громче всех. Нет, шли мы, оказывается, к матери другого Толика, чтобы попроситься на постой. Капитан сказал, что, хотя все и готово, трюм забит мешками с мукой, ящиками с конской тушенкой и прочим грузом, он никуда не поплывет, у моториста запой, это похуже шторма. Пока не найдет нового моториста, никуда не двинется. А найти не так-то просто. Так что придется немного тормознуться.
– А… это удобно? – забеспокоился Николай.
– Конечно, – ответил Толик, – неудобно. Но места в гостинице заняты, какая-то делегация приехала.
– М-м, – промычал Николай. – Но ты уже бывал у нее?
– Нет, – сказал Толик. – Но мой напарник по кордону ее сын.
Николай кивнул, поправил шапку.
– Я только не помню, как ее зовут, – пробормотал Толик, когда мы остановились перед очередными вратами. Он подумал с минуту, наморщив лоб с выдающимися надбровными дугами, передал аккордеон Николаю, толкнул врата… те не открылись. Хмыкнул, начал стучать железным массивным кольцом, заменяющим ручку.
– Может, в магазин пошла? – предположил я.
– Или не вернулась с работы, – сказал Николай.
Толик оглядывался. Во все стороны тянулись заборы, над ними высились крыши с трубами, из некоторых вились дымы. Куда идти? Толик достал папиросы. Я сигареты. Николай не курил.
– Нет, сибиряки, действительно, – проговорил осуждающе Николай, – понастроили тут себе крепостей. У нас таких не увидишь. Хотя насчет врагов – где их было больше?
– Так тут еще зверь ходит, – откликнулся Толик.
– Медведь, – уточнил я и рассказал о телоеде с кордона.
Николай задумчиво выслушал и подошел к вопросу с инженерной точки зрения, мол, так что ж, медведь эти ворота не выломает? Мы оглянулись на ворота, прикидывая…
В это время на дороге появился мотоцикл с коляской. Мотоциклист с красным от ветра лицом, в замасленном полушубке, в растрескавшемся кожаном шлемофоне на меху затормозил возле нас, спросил, чего ждем? Мы с Николаем промолчали, давая слово нашему вожатому, а тот отвечать не спешил, он уже приобрел основательность и сноровку таежников за три года жизни в заповеднике, докуривал папиросу, смотрел исподлобья – и вдруг улыбнулся.