– Привет от брата!
Тут и я разглядел в красном лице парня знакомые черты. И это лицо расплылось в ответной улыбке. Это был младший брат Толика Днепропетровского. Он впустил нас во двор, загнал следом свой старый «Урал», открыл дверь, и мы гуськом поднялись по крыльцу и вошли в тепло. Дом был просторный, уютный. Да после аэропортовского сквозняка любое человечье жилье показалось бы боярскими хоромами. Глаз радовали цветные домотканые половики, беленые стены и печка. Николай сразу к ней придвинулся.
– Раздевайтесь, тут тепло!
Младшего брата звали Серегой. Он нигде не работал, уходил в армию.
– Да, какой-то дух тут… малороссийский, – проговорил Николай, блаженно щурясь у печки.
– А мы хохлы, – подтвердил Серега, белозубо улыбаясь. Нос и глаза – все как-то в кучку – у него были Толиковы, а волосы светлые, почти блондин. – Ну, как там брательник в этой берлоге? Отпустил бороду?
– Не-а.
– А, потому и не едет. Обещал тут одной… мол, отпущу бороду, подстрелю медведя… и тогда… ха-ха! А борода и не растет! Откуда, он же не жидовин. А медведя?.. Шлепнул?
– Не-а.
Серега оказался еще более веселым и живым, чем его брат. Мы сразу почувствовали себя просто. Но еще побаивались прихода матери.
– Жрать небось хотите. Сейчас я пошукаю, пошуршу.
Толик кашлянул в тугой белесый кулак.
– Это… Серег, далеко тут магазин? Мы не сориентировались…
– За горилкой? У нас есть. Потом сходим.
Мы бродили по комнатам, рассматривали фотографии. Серега гремел в кухне кастрюлями и честно признавался, что не любит этого бабского дела. Толик ему отвечал, что в армии придется ко всему притерпеться, на полк картошку, например, всю ночь чистить или в посудомоечной горами тарелок ворочать.
Вдруг мы услышали еще один голос среди этой переклички, подозрительно мелодичный, потом смех. Выглянули. Высокая девушка, темноглазая, темноволосая, с легким румянцем. Николай наконец снял свое пальтишко, достал расческу – ее-то не украли – и принялся причесываться перед зеркалом.
– Вот, Оксан, хлопцы с заповедника, – объяснял Серега. – А Толяна нет, а ты подумала?..
Девушка округлила глаза и с возмущением ответила:
– Да я случа-айно зашла! Давно с Аленой Сергеевной не ви-иделась. Мама все талды-ычила… – Гласные она чудесно растягивала.
– Как это нет? – спросил Толик, глядя на Серегу.
Тот обернулся к нему.
– А, да. Вот тезка!
– Очень прия-ятно, – сказала девушка.
Тут и мы подтянулись с Николаем. Девушка смотрела на нас. Мы встретились с ней взглядами. И что-то такое в кареглазой глубине промелькнуло, я хоть и не искушен был в этих делах, а уловил. Серега называл наши имена. Девушка кивала. Румянец… ну да, а что же? Если с сотворения мира лица девушек румянятся… должны румяниться… а если крови маловато, так взамен идет свекольный сок… в стародавние времена шел, сейчас парфюм… Но у байкальской Оксаны румянец рос на наших глазах, глаза блестели, это уже ее личный виночерпий постарался. Да и мой, я почувствовал, брызнул винной росой в глаза. У каждого есть свой виночерпий, я заметил.
Оксана поговорила с Серегой о здоровье его матери, еще о каких-то общих знакомых, о чем-то только им понятном и засобиралась.
– А ты куда?! – воскликнул Серега, и безмолвный хор трех путников поддержал его: куда? куда? не уходи, Оксана!
– Да мне пора. И у вас гости.
Гости чуть не взвились, но продолжали мужественно помалкивать.
– А о братане узнать? Расспроси, они тебе расскажут.
– Ай, Сережа, я потом.
«Так потом будет поздно!» – хотели крикнуть мы.
– Ну, потом!.. Знаешь, как у Францевича?..
– Что это, они хотят по морю?
– Ну, если б Францевич водил самолеты, то полетели бы небом.
Мы все кивнули как один. И хотели многое сказать, но молчали, даже странно. Валерки среди нас не было, уж он рассыпался бы тут бисером.
– Нет, серьезно. Давай посиди с нами. Сейчас мать придет. А у ребят инструмент есть… баян.
Тут уже Толик не выдержал:
– Аккордеон.
– Какая разница. Но играть-то кто-то умеет? Или везете кому?
– Зачем нам кто-то, – веско заметил Толик. – Сами могем.
– Ну, видишь! – воскликнул Серега. – Какие хлопцы!
– Вижу, – сказала Оксана, – музыканты.
И посмотрела на меня, а не на Толика.
– Ну, – сказал Толик, – мы-то чё-о… У нас в заповеднике есть органисты.
– Кто? – переспросил Серега весело.
– Органист. Генрих Юрченков. Мы зовем его Геной.
Серега засмеялся, взглянул на девушку, призывая оценить нас и наш заповедный мир. Ее лицо приняло озабоченное выражение.
– Да я еще в себя не пришла, – сказала она, – на работе завал, в голове одни цифры…
– Как будто тут тебя будут мучить цифрами. Да они в своем заповеднике уже забыли таблицу умножения.
И мы чуть не крикнули: да!
Они еще немного шутливо попрепирались, и Оксана пообещала прийти, но не сразу, надо же немного охлынуть…
– Да понятно, понятно! Иди, но через полчаса не придешь – я приду. Приеду.
И она ушла. Серега засмеялся.
– Начепуриться!.. А как же… Ну, чё-о? – Он оглядел наши лица.
– Да-а… – задумчиво протянул Толик.
А Николай начал деловито расспрашивать, где Оксана работает, кем, сколько ей лет. Ей был двадцать один год. Работала она на рыбоконсервном заводе в бухгалтерии.
– Но Толик-то пониже, – вновь задумчиво протянул Толик И.
– А для чего ему борода и нужна! – вскричал Серега. – Для солидности. Ладно, раз она придет, надо вином затариться.
Пока мы с Серегой ходили за вином, домой вернулась Алена Сергеевна. Пришлось Толику и Николаю самим объясняться. Алена Сергеевна была женщина средних лет, курносая, загорелая насквозь, наверное, еще там, на Украине, быстрая и улыбчивая. Она посмотрела, что там начал готовить ее сын, заругалась, кто же кормит гостей позавчерашними щами, стала чистить картошку, доставать соленья, огурцы, капусту, черемшу, велела Сереге резать сало. Мы втроем сидели на диване перед телевизором, Николай с Толиком спокойно смотрели, а я как на диковинку: отвык. В новостях показывали Москву, Костромскую область, и я понимал, что это далековато, не заграница, конечно, но… трудно было, в общем, представить эту страну цельной. А предки ничего не представляли, они кроили эти пространства по-своему. И хотя я всегда был склонен к анархическому образу мыслей, в тот час перед телевизором испытал прилив этатизма, ну, или удивления перед волей государевых людей. Кроме того, любопытны были и географические очертания этой судьбы: от Балтики до Тихого океана, – как будто размах крыльев.
Но при этом я чутко ловил звуки, доносившиеся из коридора.
И Толик с Николаем тоже сидели, навострив уши, явно слушая не новости с ферм и заводов.
Из кухни уже текли украинские ароматы…
И наконец мы услышали брех собаки, скрип крыльца, стук двери. Затем мальчишеский голос и голос Сереги… Алена Сергеевна заговорила с возмущением… Мы переглянулись.
В комнате появился Серега. Он выглядел растерянным.
– Ну, вот, мужики, – сказал он, разводя руками, – накликали… От Францевича бегунок… – Он обернулся к кому-то и спросил, что ему велел передать кэп. Мальчишка затараторил.
На некоторое время нас сковало. Первым опомнился Толик. Он встал, похлопал себя по карманам, достал было пачку папирос и тут же спрятал.
– Собираемся, – сказал он.
– Вот же черт!.. – ругалась Алена Сергеевна. – Не дает ни людям, ни себе покоя! Ну куда на ночь глядя? И какая волна! Ветер!
– Францевич, – сказал Серега, – за ним не заржавеет.
Я тоже встал. Николай продолжал сидеть и как-то тупо и отрешенно наблюдать за всеми.
Толик сразу взял свой короб с аккордеоном.
– Так и не послушали, – сказал Серега.
Толик надевал куртку, заматывал красный шарф, нахлобучивал кепку. Алена Сергеевна сетовала, что мы едем голодными, и просила еще немного обождать, да и кое-что она хотела передать сыну, может, мы все ж таки закусим? Но веснушчатый малый лет одиннадцати напомнил грозно, что дядька Франц не будет ждать! Все уже готово. И это было правдой, мы слышали от Толика то же самое.
– Ну, я вам с собой… – Женщина засуетилась, крикнула Сереге, чтоб он нашел сумку. Серега исчез.
А Николай продолжал истуканом сидеть на диване. Понятно, только пригрелся – и снова в холод, да еще на ночь глядя, в море и шторм, в самое чрево Сибири! Меня это возбуждало. У Толика в глазах тоже появился лихорадочный блеск. Он наконец обратил внимание на Николая. И сказал ему, что надо бежать, Францевич запросто отчалит без нас, нужен ему лишний груз!
– Это да! – крикнул мальчишка. Ему явно нравилась роль всех переполошившего вестового.
Но Николай как-то сонно, безвольно продолжал смотреть на нас. Как будто телевизор его загипнотизировал. Толику пришлось подойти к нему и положить лапу на плечо. И тот, очнувшись, спросил, не лучше ли подождать самолет? Толик отрезал, что нет, не лучше. Тогда Николай прямо спросил, не лучше ли ему попробовать здесь устроиться? На завод. Толик напомнил ему, что супруга ждет денежных переводов с БАМа, а заповедник все-таки ближе к цели. И уже грубо тряхнул Николая за плечо. Морщась от боли, Николай встал и покорно вышел из комнаты, начал напяливать свое пальтецо. Мы собрались. Серега тоже оделся, взял сумку для брата и вторую для нас, с торжественным ужином, бутылками. Он решил доставить наш скарб на своем звере-мотоцикле, а мы пошли пешком. Малец поехал с Серегой. Алена Сергеевна, причитая, желала нам вслед счастливого пути.
На улице было темно. Горели редкие фонари на перекрестках, из-за крепостных стен шло сияние окон. Морозный ветерок обдувал лица. Все это казалось немного нереальным. Только что мы готовились к пиршеству и предвкушали веселый и захватывающий вечер, и вот уже шагаем, как… как красноармейцы Блока. Да, было в этом что-то революционное. Мгновенный переворот сознания. От папиросы Толика летели искры. Николай шел, нахлобучив ушанку и почти ничего не видя, уткнувшись в воротник. Я думал, что скажет Оксана, когда придет, принарядившись… Нет, Толику ее не удержать. Я чувствовал, что не наслушался ее тягучих гласных, это было печально. Может быть, в ней было что-то от героинь Еврипида, я еще не успел разобраться. Греки, наверное, тоже