Ветер разгонял дымку над горами.
Вокруг стогов все было истоптано, как в базарный день, если они только бывают у зайцев. Петли дружелюбно покачивались от ветра, пустые, как беззубая усмешка.
– Надо было запах отбить, – сказал я.
Валерка посмотрел угрюмо.
– Выварить в хвойном настое! – вспомнил я.
Валерка сплюнул.
– Где ты был раньше?
Так мы и не стали браконьерами и не поели зайчатины. Напились горячего густого плиточного армянского чая, съели все галеты, весь сахар, покурили и потопали домой. Чем ближе подходили к поселку, тем сильнее раскачивались деревья, шумели кроны, отрясая снег. Приостановились у громадного кедра, издававшего жалобный писк, задрали головы, посмотрели на крону. Да, этот патриарх стенал тоненько, словно не мощным старцем был, а худосочной осиной.
Перед домом нам повстречалась соседка-метеоролог, смуглая, щекастая, какая-то кургузая, в темных кудряшках, выбивающихся из-под заячьей шапки с ушами, завязанными на затылке, как будто слегка пританцовывающая на месте. Она вперила в нас черные быстрые беличьи глазки.
– Привет! Откуда это вы свалились? Куда ходили? А мы и слышим, что-то затихли соседушки.
Мы ответили, что так, прогуливались по окрестностям.
– Далёко ходили? – не отвязывалась она, оглядывая нас с головы до пят.
Мы ответили, что поблизости.
– Смотрите, столкнетесь с мишей. Без ружья-то. А?
Я сказал, что медведи уже все спят. А Валерка приложил руку к поясу, где у него висел нож, но – уже под телогрейкой, так что соседка не могла оценить выразительность жеста.
– Спят! – воскликнула она, и ее черные глазки блеснули. – Есть и которые не спят, мучатца от бессонницы-то.
Она погрозила нам пальцем и пошла дальше, помахивая пустой авоськой, – в магазин. И сейчас снова ее возраст ускользал, как ртуть по шкале стремительно вверх, так по-матерински она погрозила нам.
– Странная… – Валерка запнулся, подыскивая определение, – бабища.
Мы оглянулись и быстро шагнули за ворота.
Дома. Если это можно назвать домом.
В печь улетали охапки истекающих смолой поленьев, но помещение нагревалось медленно, хотя мы только вчера отсюда ушли. Эту часть дома называли дырой. Ее невозможно было натопить, тепло улетучивалось куда-то, сквозь невидимые щели. Надо было скорее согреться чаем. Но мы решили купить вина. Идти должен был, естественно, Валерка – к Алине, за «Кубанью». Но он почему-то заартачился, мне это показалось подозрительным. Ему уже не хотелось заглянуть в ее карие настороженно-упрямые глаза, не хотелось протянуть руку и потрогать черный локон, спрашивал я себя, уже стоя перед прилавком магазина и вдыхая острые ароматы мыла, отсыревших круп и овчины. Подошла моя очередь, но я ожидал, пока покупатель, тракторист Андрей, затарившийся «Рубином» и десятью пачками «Севера», выйдет. А тот почему-то медлил, что-то такое бубнил про погоду, сено, теленка. Алина вопросительно взглянула на меня. Возле нее как будто щелкало что-то… кастаньеты… Я перевел взгляд на счеты с деревянными кругляшами и невольно улыбнулся.
– Что? – раздраженно спросила она.
Я еще выдержал паузу и попросил крупы. Немного, двести граммов.
– Слышь-ко, – сказал Андрей, – парни, айда со мной за сенцом?
Я повернулся к нему и сказал, что уже ведь поздно. Он хрипло хохотнул, показывая желтые зубы, почесал крупный угреватый нос и сказал, что козе понятно, не сегодня, в следующую субботу. Недолго думая, я согласился. Но Андрей не уходил. Алина отвесила крупы, завернула в кулек; я вынужден был купить еще сто пятьдесят граммов карамели, хотя конфетам мы предпочитали кусковой сахар: не барышни. Больше я ничего покупать не мог, на «Кубань» не хватит. Отчаявшись, я двинулся к носатому морщинистому трактористу, и мы с ним уже вдвоем вышли, он тут же принялся распечатывать пачку папирос, похлопал себя по карманам, возвел на меня глаза в красных прожилках. И я сказал, что и сам забыл спички, сейчас, и рванул в магазин. Алина вскинула на меня глаза, в воздухе щелкнуло что-то. Одинокая молодая женщина, девушка, что она здесь делает, наверное, ей скучно, трудно, пронеслось у меня в голове, и локон черный извивается, глаза зло сверкают… Сейчас они удивленно потемнели. И немного испуганно? Не знаю. Я торопливо приблизился и почти зашептал… Вот когда ее глаза расширились, и в них образовались какие-то воронки, как на Байкале, только коричнево-золотистого цвета, и тут же угасли. Спички она сразу бросила на прилавок, а вино не выставляла, раздумывала, мне она никогда его не продавала, только Валерке. Я растерянно ждал. Она повернулась и достала с полки бутыль с черной жидкостью: «Рубин». Мы смотрели друг на друга.
– Ничего больше нет, – сказала она, качая головой и сумрачно улыбаясь, убирая черный и какой-то нечистый локон, скользнувший по щеке.
Наверное, измазалась чем-то, копаясь в подсобке с мешками.
Я расплатился и направился к двери, скрипя половицами. Аккуратно открыл, прикрыл. Подарил Андрею коробок, тот сразу окутался клубами дыма, а я зашагал в свою сторону. «Так в субботу, парни!» – крикнул мне в спину тракторист. «Договорились!» – ответил я на ходу.
У Валерки вытянулось лицо, когда он увидел эту чернильницу на столе. Как будто змею я выложил двухметровую.
– Сам сходил бы.
– Нет, но ты спрашивал?
– Видно, пароль изменился, – огрызнулся я.
– А это зачем? – удивился Валерка, узрев кулек с крупой.
– В нагрузку!
Надо было пойти на горячий источник, смыть пот и грязь, но мы уже устали, да и не хотелось идти за ключом на другой конец поселка к смотрительнице Зине. А, ладно, переживем как-нибудь, все-таки здесь не город и мы не на танцах.
Сварили крупу, открыли рыбные консервы, откупорили бутыль, включили «Альпинист-305». Портвейн был густ и несъедобен. Радиостанции передавали народную музыку то ли бурятскую, то ли монгольскую.
Но нам было хорошо. Это точно.
Глава четырнадцатая
С Андреем мы отправились за сеном с утра в субботу; ехали, набившись в железную грохочущую кабину трактора; сзади тащились громадные деревянные сани. Снега за эти дни подсыпало, но сани все равно грохотали. Мы взяли с собой вещи, мой рюкзак и Валеркину понягу. Надвигались ноябрьские праздники, вместе с выходными получалось четыре дня отдыха, и мы решили закинуть в зимовье вещи, помочь Андрею и в этот же день вернуться в тайгу. На покосах мы разобрали жерди – переглядываясь с Валеркой – и принялись перекидывать сено на гигантские сани. Сено слежалось, и выдергивать кипу за кипой вилами из стога было не так-то просто.
– Поменьше бери, парни! – остерегал маленький большеносый рукастый Андрей в замасленном комбинезоне, в свалявшейся заячьей шапке. – Пупок развяжется! Не спеши, все наше.
Но сам таскал целые стожки, пер, держа над головой вилы, совершенно скрытый сеном, и чем-то напоминал овцебыка. Потом он полез утаптывать сено, а мы подавали, все-таки ростом были выше, да и утаптывать уметь надо. Вообще с сеном много возни, сноровка нужна.
И я снова думал… Что-то опять мелькало… о солнечных стогах Франции. Потом уже и о виноградниках. О красном вине. Об Алине и о нашей соседке… Наверное, там все было бы по-другому, во Франции. Да, почему-то так казалось. Жизнь в другом всегда кажется иной, более яркой, насыщенной; другому интереснее жить во всех отношениях.
До поселка мы ползли дольше; въехав во двор, трактор подтянул сани к большому дощатому сараю и остановился. Туда мы и перекидали сено. Андрей позвал нас к себе.
В доме все было выбелено: печь, стены; на полу пестрели домотканые половики; цветные полотенца всюду висели. Я сразу догадался, что жена Андрея, маленькая, плотная, с тенью усиков, хохлушка. Вспомнил почти такой же дом в Усть-Баргузине. Хозяйка зазвала нас в кухню, налила щей, Андрей откупорил бутылку спирта.
– Бурятский, – сказал он, морщась, наливая в стаканы и разводя спирт водой, – но чё-о делать?
Хозяйка возразила было, что, мол, куда ребятам такую крепость в зубы, лучше уж «Рубина», но Андрей ее осадил: «Будут они тебе пить краску!»
– Но ты пьешь?
– А я красильщик со стажем. – Он подмигнул нам. – Тут все ж таки чище, медицина… Ну, со здоровьицем, парни!
К себе мы шли под хмельком, нагруженные авоськами с картошкой и телячьей головой: Андрей накануне как раз забил бычка, к праздникам, он любил гульнуть. Времени уже было четвертый час. Еще, конечно, можно было успеть дотемна дошагать до Покосов, но мы даже не обсуждали это. Устали. Пришли к себе.
– Вот и мясо. Не медвежатина и тем более не зайчатина, но все же.
– Может, купим «Кубани»? Позовем соседку? Я жаркое сварганю.
– Ну, тогда мы и завтра не тронемся. Да я и сыт.
Мы еще немного поспорили и решили отложить вечеринку. Вот вернемся из тайги пораньше в последний день, будет как раз седьмое.
Валерка задремал. Я включил транзистор, потаранил «форштевнем» волны, ничего путного не нашел и потянулся за фолиантом. А что еще делать в сибирской глубинке после обеда в субботу? Разглядывать Парфенон и Афродит.
И я блуждал по страницам, да, в ноябре нашей эры, в одна тысяча девятьсот таком-то году, то есть такой была отправная точка. А в любой книге законсервировано время. И ты спускаешься в нее, как в подвал. Зажигаешь факел, идешь. Картинка поплыла. Почему-то именно эта… Я листал, как будто имея какую-то цель, словно искал что-то… Мелькнуло название: Кносс. Я вернулся на предыдущую страницу и узрел развалины дворца. Здесь шла речь о минойской цивилизации на Крите, связанной с мифическим царем Миносом; приводилась легенда о нем, точнее, о его жене, понесшей от быка. Лабиринт… Я перевернул еще страницу, и там было изображение боя длинноносого Тесея с быкоголовым – на боку вазы. Так вот что. Вот откуда факел и подземелье.
И тут мне еще припомнился сон.
Один человек написал книгу; у него собрались гости, разговоры-поздравления, наконец он пригласил гостей пойти дальше, буквально в его повесть, а может, это был роман; но гости почему-то не проявляли энтузиазма, переглядывались; и тогда один из них вызвался, писатель подвел его к двери, какие обычно бывают в бункерах и фантастических фильмах, массивная, без всяких ручек, глухая, и эта дверь бесшумно медленно открылась; писатель жестом предложил гостю следовать дальше, тот замешкался, но отступать было поздно, и он шагнул в коридор без углов, о