– А я слышала, что ты.
Я быстро посмотрел на нее.
– Ну, в том смысле, что сочиняешь. Как Максим Горький.
– Чушь, – сказал я. – Просто он закоренелый двоечник и не умеет писать письма, просит, чтобы я ему диктовал.
Что ж, я решил отплатить другу тою же монетой.
– Будешь чай?
Я посмотрел на ее тонкое лицо с резными скулами и яркими, зелеными почти до черноты глазами – и отказался. Сам не знаю почему.
– А ты зачем сюда прилетела?
Она сначала удивленно на меня взглянула, потом слегка прищурясь, весело ответила, что и ей захотелось побывать на этом том берегу.
Я слегка растерялся.
– Из Ленинграда все, что за Уралом, невиданная даль, – добавила она.
– Ну да, там у вас, на западе, все по-другому, – солидно сказал я и с этими словами вышел, успев поймать зеленоватый блеск ее продолговатых глаз.
Нагрузившись дровами и для нашей космической дыры, я тяжело поднялся на крыльцо, прошел по скрипящим половицам и хотел с грохотом ссыпать поленья у печи, чтобы разбудить это трепло и поговорить с ним начистоту. Но вдруг передумал и бережно опустил охапку, насовал поленьев в печной черный зев и поджег газету на бурятском языке. А может, на каком-либо инопланетном? Древнегреческом? Я лег, стараясь не трещать пружинами, на койку, заложив руки за голову. Думал о соседке, нашем разговоре и вместе с накатывающими от разгоревшейся печки волнами тепла ощущал что-то еще необъяснимое, ускользающее.
Назавтра мы выступили в путь, хотя мне уже и как-то не очень хотелось.
Ветер дул попутный, с моря, нам в спины, тайга гудела; выходили мы под беспросветным серым небом, готовым разорваться и рассыпаться снегом; но вскоре небо кое-где очистилось, и на кроны полились лучи, вспыхнул лед на речке, вершины гор преобразились, словно был взят торжественный аккорд. Это звучит пафосно, кто бы мог взять такой аккорд? Толик Ижевский на баяне, то бишь на аккордеоне? Нет, скорее Гена Юрченков на органе, вспомнил я тут же. И все встало на свои места. Ничего смешного и нелепого. Просто музыка лучше понимает природу, вот что. Вот и чудятся аккорды и пение. Но и в самом деле все звучит – то ли в тебе самом, то ли в колоннах кедров, в иглах снега, в свете трепещущей коры.
Напившись в первом зимовье чаю, мы пошли дальше. Нас обуял гений странствий.
Пересекли поляну в следах лосей и зайцев и вступили в тайгу. Сочная зелень кедров в ярком небе пела о лете. И о чем-то еще. О ком-то. Еле заметная под неглубоким снегом тропа вела нас через болото с сухими травами, а потом запетляла по светлому сосновому бору. Мы поднимались вверх по речке, она сверкала и шумела справа, перескакивая камни в бородах сосулек. Горы с обеих сторон подступали ближе. Мы шли по яркому ущелью, поражаясь высоте и объему кедров в панцире красновато-серебристой коры, затылки ломило от глядения вверх. Среди крон мелькали крапчатые быстрые кедровки. И это ущелье, конечно, звучало не только речными струнами, оно все было исполнено каких-то звуков, по-моему, даже краски издавали какие-то шумы. Ну и хотелось как-нибудь вплести свой голос: засвистеть, что-нибудь проорать. Но мы помалкивали. Тайга – чужой дом, однако.
И предчувствие нас не подвело. На подходе к зимовью мы снова узрели знакомые следы. И сразу увидели, что дверь распахнута, у порога в снегу валяется керосиновая лампа, что-то еще. Я мгновенно вообразил этого зверя, худого, всклокоченного, горбатого, выскакивающего с рыком из зимовья… Раз он не залег в берлогу, то вот и нашел себе пристанище, а тут мы. Или он выслеживает нас? С тех пор, как мы обнаружили его следы? Еще на Покосах? И может, это брат или отец того медведя, которого убили на кордоне. И ему хочется не только есть, но и мстить.
Осторожно мы двинулись дальше, не дыша… «Чуть что – на крышу», – шепнул я. Валерка вздрогнул, мгновение смотрел на меня. «Да он… одним махом…» Мы приблизились к распахнутому зеву и заглянули туда, в сумеречность зимовейки.
Нет, близость опасного зверя – вещь неприятная, неизвестно, что это сулит. А медведь точно был опасен: спать не залег, полез в зимовье. Что ему тут надо было? Естественно, искал пожрать. Покорежил и разбил лампу… Чем она ему приглянулась? Или, наоборот, вызвала отвращение и ярость? Запахом? Он и оконце разбил зачем-то. Рассыпал крупу и банку сгущенки всю измял, а до молока сладкого так и не добрался.
– Может, старик? Зубы плохие? – предположил Валерка.
Мы внимательно разглядывали банку. На полу валялась наклейка, сине-белая, обычная. Я поднял ее, нагнулся к разбитому окошку и издал тихий клич.
– «Руднянский молочно-консервный завод»! – торжественно прочитал я. – «Смоленская область».
– Там-то их давно извели…
– Может, именно нас он и выслеживает, – высказал я свою заветную мысль.
Валерка посмотрел на меня как на придурка, но ничего не сказал.
Мы занялись делом: затянули оконце целлофаном, развели огонь, надеясь, что он как-то защитит нас – ну, красный цветок даже тигра поставил на место; хотя неизвестно, кто сильнее и коварнее: я где-то читал записки натуралиста с Дальнего Востока, ему пришлось наблюдать схватку тигра с медведем, но кто кого одолел, не помню. И огонь дружески и воинственно загудел в печке. Лампа, похожая на осколок метеорита, сильно коптила без стекла; обычно в зимовье всегда есть на гвозде запасное стекло, а то и два-три, но в этом ничего не было. Самое удивительное, что в зимовьях нет засовов. Просто железный крючок. Крюк на источнике и то больше. Что это? Покорность судьбе? Надежда на помощь хозяина? Собака тут не разбудит вовремя, в тайгу запрещено их брать. Ружье еще надо успеть схватить, нашарить в темноте. Ну а мы так и вообще были с одними ножами – Валеркиным самокованым и моим сапожным.
На ужин у нас была рисовая каша с конской тушенкой, чай грузинский душистый плиточный, кусковой сахар, галеты. Ужин приготовить мы успели засветло. Потом стало темно. Но лучи из железной печки неплохо озаряли все. Да и что рассматривать? Мы лежали на нарах, курили. За окном шумела речка. Это был минус.
– О ком ты думаешь? – вдруг спросил Валерка.
– А… ты? – спросил я, уже догадываясь. Ведь и сам…
– Я о хозяине, – сказал Валерка. – Поздоровались мы с ним или нет?
Я улыбнулся.
– Да. Мысленно.
Валерка засопел.
– Ну… это… не в счет. В мозгах метель такая… То да се. Миллион мыслей в секунду.
– Ого. Эйнштейн. И все о хозяине?
– Да пошел ты. Сам небось вертишь в голове какую-нибудь мутятину… «А олени лучше»! – пропел он гнусаво-шепеляво, пародируя прекрасный голос Кола Бельды.
Я ничего не отвечал, лежал, сунув руки под голову, и глядел вверх. Да, мои мысли почему-то все время возвращались к источнику, как рыбы, они плыли туда, кружились… Я слышал, что в заповеднике есть еще один источник в горах, там, говорят, оазис, теплолюбивые растения с гигантскими листьями, и даже водятся змеи, хотя на остальной территории заповедника их нет… Вот о чем я думал. И мне мерещилось, что я думал об этом всегда.
Я думал об этом, проснувшись глухой ночью в зимовьюшке над ледяной шумящей речкой, вблизи гольцов, мерцающих крупными звездами, подбрасывая дрова в затихшую печку, укладываясь в спальник и засыпая; думал утром, когда «Альпинист-306» зажег все стволы и кроны, черные бороды пихт, кору берез, остекленевшие скалы, стылые воды, клубящиеся янтарем, а мы пили обжигающий чай, курили табак, потом лазали по окрестностям, взбирались на стометровые скалы, всюду встречая следы медведя и кабарги, клыкастого маленького оленя; и когда сидели на гребне скалы, обозревая вершины, тайгу внизу, уходящую назад, в долину, к Покосам и дальше к морю: оно густо синело на горизонте. Там на его берегу бил источник. И где-то еще другой. И здесь, именно здесь начиналась музыка, в горах. И мне чудилось, что она и приведет на тот берег с одиноким деревом в рыжих потеках, странным деревом Сиф, за которым открывается совсем другое пространство.
И останется только шагнуть туда, в косую полосу тени.
Часть вторая
Глава первая
Но это только так представлялось там, в горах. Действительность вокруг мечты завихрялась, пространство странным образом преломлялось, и любая близость оказывалась мнимой. Наверное, то же самое происходит в пустынях Востока, где караван оборачивается цепочкой барханов, озеро – струением воздуха, оазис – обломками скал, цветущими на восходе.
Кристину взяли на работу в лесной отдел, на должность лесника, что вызывало нашу зависть. Нас пока держали в стажерах; это было повышение по сравнению с должностью рабочего лесного отдела, но мы мечтали побыстрее стать лесниками, получить форму. Кристина подшучивала над нами по этому поводу, когда мы приходили к ней на чай по вечерам, – а это происходило регулярно, мы не пропускали ни одного вечера, если только нас кто-нибудь не опережал, – и на правах старшего по званию командовала нами. Меня отправляла за дровами или водой, Валерку заставляла месить тесто: секретарша Люба научила ее печь коржи. Мы ворчали и с радостью подчинялись. Но, впрочем, лесником Кристина только числилась – и «даже не получила форму», как заявил довольный Валерка, – а на самом деле помогала Любе отвечать на письма, приходившие со всех концов страны, подшивать бумаги, перепечатывать приказы. Если они вдруг оставались без дела, их направляли на подсобные работы: белить печки, оклеивать стены обоями. За это платили дополнительно, и Люба, быстрая, веселая, лобастая, синеглазая, не возражала, она подружилась с приезжей. Мы частенько слышали ее голос, смех за стенкой. Люба была старше Кристины лет на пять, замужем за длиннобородым сумрачным пекарем, воевала с двумя непослушными детьми; и она, и муж ее были геологами, но здесь в геологах не нуждались. Любе нравилось уйти от домашней тяготы, посидеть, поболтать, покурить. Иногда за ней приходил муж и говорил, что хозяйство стонет от голода, и Люба убегала кормить детей, кур, поросенка.
Одинокая рыжая зеленоглазая ленинградка вызывала любопытство всего поселка и притягивала взгляды лесников, и рабочих, и сотрудников научного отдела. «Ишь, огнёвка», – слышалось по утрам, когда она проходила по коридору сквозь табачные клубы куривших на корточках мужиков в секретарскую. Роман у нас о ней спрашивал, мол, как вы там по-соседски – навели мосты? «Мост разводной, – сказал Валерка, – и вокруг бастионы». Роман усмехнулся и ответил, что нет таких бастионов, которые не преодолел бы одинокий солдат. «Прапор», – уточнил я. «Поручик», – поправил меня Роман, служ