С той стороны дерева — страница 26 из 53

Аверьянов засмеялся.

– Где ты служил-то?

Миша снял шинель, повесил ее на гвоздь, остался в кителе и шапке, сел на нары. Служил он в Даурии, в Забайкалье. В рембате.

– Ты же ремонтник по части лыж, зимовий? Что же там-то чинил? Машины?

Миша достал папироску, закурил.

– Не, мы больше по строительной части. Капониры делали.

– Ясно, копали, – сказал Аверьянов.

– Ну, землю тоже надо ремонтировать, – сказал с усмешкой Роман.

Миша взглянул на него и спокойно возразил:

– Не, зачем. Так хорошая.

– А еще что? – спрашивал Аверьянов.

– Ну, всякое, – говорил Миша. – Кирпич грузили, цемент по мешкам фасовали, картошку копали.

– А цемент-то зачем?

Миша пожал плечами.

– Да наверняка продавали, – сказал Роман.

– Не, – сказал Миша, – меняли. Мы им цемент, они мясо.

– Вам?

Миша кивнул:

– Ага, командирам.

Вода в котелках забурлила. Валерка предложил сварить рожки с кониной. Роман сказал, что надо хорошенько поперчить, чтоб отбить конский дух. Руки есть, вон перец, ответил Валерка. Роман возразил, что не он тут главный повар. Валерка сказал, что место вакантно, Роман может его занять.

Лесничий зажег лампу, но она тут же погасла. «А, черти, все попалили, – проворчал он. – Там у меня солярка, – сказал он, обращаясь к Роману. – Слышь-ка, Рома». Но тот неспешно доставал сигареты, закуривал.

– Я схожу, – сказал этот Будда.

– Да посиди, отдохни, – сказал Аверьянов, взглядывая на меня.

Я отправился за соляркой, слыша одобрительную реплику Романа, что, мол, правильно, надо привыкать к службе, подготавливаться.

– Эх-хо, – выдохнул Аверьянов, когда все расселись за столом, – и выпить не взяли. Знал бы, что ты тут кукуешь, обязательно прихватил бы шкалик.

– Меня ребята на катере угощали, – сказал Миша. – И я их угощал.

– Вез с собой?

– Ага. Маленько. Все выпили.

– Ну, еще бы, там плавают такие глотки.

– Но я удивляюсь, Мишка, что они тебя не завезли. Кто там капитаном?

– А, не помню. Из новых кто-то.

– Тогда понятно. Хотя и не совсем. Остальные-то?

– Да, – сказал Миша, – Малыгины братья, Гришутин, Васька Шныра. Там еще…

– И они тебя тут бросили?

– Ага, – сказал солдат.

– Ты обурятился как-то, – заметил Роман.

Миша возвел на него сквозь дымок от конины черные глаза.

– Сидишь в шапке.

– А! Привычка, – сказал Миша, снимая шапку и бережно кладя ее на нары. – Быстро хавай – и вперед, как говорил наш сержант.

– Такое впечатление, что ты служил где-то в пещерных войсках, – поддел Аверьянов.

– Не, почему, – протянул удивленно Миша, задерживая ложку у рта, – там степи. – Он помолчал. – Здесь тайга. – И отправил ложку в рот.

– Соскучился? – спросил Аверьянов.

Миша не ответил, только с едва заметной улыбкой глянул на лесничего.

– И сколько ты тут? – спросил Роман.

– Два дня.

– Чего сразу не пошел?

Миша растерянно посмотрел на него. Сейчас он был похож на школьника, десятиклассника. И в то же время было в нем что-то уже стариковское. Я ел и внимательно глядел на него.

– Ну, наверное, нас ждал, – сказал Аверьянов.

И Миша радостно кивнул.

– А не дождался, – вставил Роман.

– Посмотрел бы я на тебя, – буркнул Валерка. – Человек два года не был дома.

– Вот именно, – сказал Роман. – А он здесь уже два дня сидит. Что-то тут не так, а, Мишка? Колись.

Мальчакитов покачал головой.

– Ведь темнит, – сказал Роман, наливая в кружку крепкого чая.

После чая все закурили. Роман спросил, есть ли у Миши дембельский альбом. Тот ответил, что есть. Полез в чемоданчик, попутно достал цветастую шаль и продемонстрировал нам: подарок тетке; а это – вынул подтяжки – дяде Кеше; ну а это – Светайле: солнцезащитные очки. Я удивился, что он везет подарок и Светайле, хотя начальница нашего аэропорта ему вроде бы никакая не родня. Родителей у него нет, уже сообразил я. Зоя и Кеша вместо родителей.

Миша раскрыл альбом с наклеенными фотографиями, мы придвинулись к столу, Аверьянов выкрутил побольше фитиль лампы.

– Ну-ка, ну-ка.

Снимки были плохие, серые. Железные ворота с красной звездой, грузовики в степи, Миша с белой дворнягой, лошадь, смутные лица солдат, плац с флагом, столовая, голые сопки, офицеры в полушубках, с автоматами.

– Да-а, – протянул Роман. – Тоска. Среднюю Азию напоминает.

– Голая земля, – согласился Миша.

– Небось сбежать хотел? – засмеялся Аверьянов. – В родные дебри. Я помню, как ты из техникума сдернул.

– А, да что там, – сказал Миша, махнув рукой.

– Учился? – спросил Валерка.

Миша не отвечал, смотрел в альбом, курил.

– Ну да, – кивнул Аверьянов. – В зооветтехникуме. Не вытерпел науки.

– А, зачем мне, – сказал Миша. – Запрут в колхоз. А я не солон, не орочон. Охотник.

– Солоны – эвенки-скотоводы, а орочоны – оленеводы, – растолковал Аверьянов.

Все засмеялись.

– Как будто олень не скотина!

Лицо Миши выражало недоумение. Ему ясно было что-то такое, чего не могли понять мы. Он и не стал вдаваться в подробности. Говорил, что устал жить в общаге, ездить на автобусе – людей всегда как рыбы в ловушке.

– Нет, но есть же оленеводческие колхозы, – сказал Аверьянов.

– Не, не хочу в колхоз, – ответил Миша. – Здесь буду жить, на море.

– Представляю, каково тебе было в казарме.

Миша промолчал.

– И тут – на тебе, целый кагал.

Миша улыбнулся.

– Свои…

Ночью я очнулся, повернул голову и увидел за окошком белые горы, тайгу, черный Байкал, серебрящуюся речку. Светила полная луна. Окошко казалось слишком маленьким, чтобы вместить все, но это так и было. Густо храпел Аверьянов. Они с Романом занимали соседние нары. Мы втроем на других. Тесновато было. Поразительная картинка, думал я. Эта пещера как сознание, а там – иное сознание, сказочно необъятное, и граница хрупка, прозрачна, но непроницаема; хотя почему же, думал я, ее можно пробить… Да просто открыть дверь и выйти, думал я уже утром, вспомнив ночные мысли и в самом деле выходя наружу, щурясь от света.

…И ничего не произошло.

Ночью все было по-другому. То есть казалось. А сейчас – да, этот озаренный из-за туч берег великолепен, и горы величественны, но и все – это камни, свет, вода, а не чье-то сознание. Хотя ночное ощущение чужого сознания вокруг не исчезало.

Пора было завтракать. Но мы с Валеркой условились не притрагиваться к дровам, котелкам.

Валерка закурил. Я тоже.

– Чё это вы натощак? – спросил лесничий. – Лучше бы физзарядку сделали: дровишек покололи.

Я сказал, что там есть наколотые дрова.

– Ну, так чё не затапливаете?

Мы молчали, курили сосредоточенно. Лесничий переводил маленькие въедливые глазки с меня на Валерку, скреб щетинистую щеку крупными пальцами с грязными ногтями.

– Или чё, наряды вам закрывать? – Он усмехнулся.

Мы упорно отмалчивались.

– Ла-а-дно, – сказал Аверьянов с угрозой.

– Э, чего спорить, – поднялся Миша, – сейчас.

Зря мы напросились, подумал я, нас и взяли как поваров-истопников. Занимались бы колкой дров для научного отдела, конторы, бани, пекарни. Лесничий быстро развел огонь. Дрова звучно, зло защелкали в железной печке, пламя грубо зашумело в трубе, рдяные лучи замерцали сквозь щели.

Смуглое лицо Миши выражало какое-то беспокойное напряжение, он словно бы к чему-то прислушивался.

– За водой-то хоть сходите? – спросил Аверьянов.

Я уж было дрогнул, решив пойти, потому что как-то все это выглядело смешно, нелепо. Но Валерка обернулся к Роману и сказал, что его очередь идти. Роман спросил: «А чья вчера была очередь моторку вести?» – «Ну, не ты же ее вел», – ввернул я. «Мог бы и я», – сказал Валерка. Лесничий засмеялся и напомнил, как мы вчера чуть мотор не разнесли на хрен. «Уже слишком поздно было», – заспорил Валерка. «Плохому танцору всегда поздно, – ответил Роман, – рассматривайте это как наряд вне очереди». – «Мы не в армии», – сказал я. «Но еще туда попадете, – сказал Роман, – привыкайте, вон у Будды поинтересуйтесь, как там, да, Миша?»

«Ладно! – бросил лесничий. – Кончай базар». «Ага», – сказал Миша, беря чайник и котелок и выходя из зимовья.

Мы замолчали, почувствовали себя неловко… А Роману хоть бы хны. По его лицу блуждала усмешка. Миша вернулся, поставил котелок с чайником на печку. Зашипели капли воды.

– Погода снова портится, – проговорил Аверьянов, глядя в окошко. – Не хотелось бы тут с вами заторчать.

– Сейчас выдернем эту консервную банку – и домой, – сказал Роман. – Меня там тоже ждут более приятные моменты.

И он почему-то весело посмотрел на меня.

– Если бы работу так просто делать, как базары разводить, – ответил лесничий.

– Вообще рыбаки свою работу должны были сначала сделать, а потом валить домой.

– Колхозное имущество! – воскликнул Аверьянов, разводя большими руками. – С такими тружениками коммунизма не построишь.

Роман засмеялся.

– Коммунизм надо строить на других планетах. Здесь не те природные условия. Человек человеку не человек.

– А что, – сказал Аверьянов, задумчиво скребя щеку, – может, где-нибудь уже и есть коммунистическая планета…

Пока завтракали, исчезли последние проблески солнца, тучи наползли густо, закружились редкие снежинки, крупные, мохнатые. Байкал все сильнее раскачивало. И снег летел быстрее. Выкурив еще по сигарете, мы собрались и пошли под снег. Вытащили из-под брезента в лодке лебедку, трос. Отыскали почти напротив лиственницу, прикрепили к стволу лебедку. Теперь надо было зацепить трос за нос катера. Я взял трос, отвернул голенища резиновых рыбацких сапог. Лесничий вырубил и передал мне посох. Опираясь на него, я пошел по валунам, но на полпути остановился. До следующего валуна, то показывающегося, то скрывающегося в волнах, добраться было невозможно. Я прощупывал посохом глубину, примерял к себе – здесь уже было по пояс. Да еще играли волны. Пришлось повернуть назад. На обратном пути я оступился и зачерпнул ледяной воды со снегом. Чертыхаясь, выбрался на берег, принялся стаскивать сапог, вылил мутную воду, крепко выкрутил носки.