«Безумье, пусть…» Да, о новом безумии в глухой провинции у моря.
Кристина была рядом – и все так же далека, как и в тот ноябрьский день, когда мы сидели с Валеркой на заснеженных скалах над вторым зимовьем.
Мне неясны были причины, заставившие Кристину оставить на время учебу, взять академический отпуск и приехать сюда. Неужели только рассказы знакомых студенток с биологического факультета, побывавших здесь на практике летом? Конечно нет. Она от чего-то уходила, что-то решала этим бегством. Может, ее преследовал тот режиссер-драматург?
И его звали Еврипид.
На все мои расспросы Кристина отвечала как-то просто, откровенно – такое создавалось впечатление, но полчаса спустя я понимал, что так ничего и не прояснил.
Я думал о Ленинграде. Взялся читать Достоевского.
Уже наступил март. И меня вызвали в военкомат. Я съездил на попутке по ледовой дороге, прошел комиссию, был признан годным к строевой и вернулся на самолете.
Глава шестая
К Прасолову едет жена – вот что я узнал сразу, ну, после того, как пришел домой, скинул форменное лесниковское пальто, стащил тесные ботинки и сунул ноги в мягкие просторные ичиги, прижался к печке, заварил чай, услышал шаги под окном и увидел востроносого очкастого лесничего… За кружкой чая он мне об этом и сказал. Поправил очки и скорбно взглянул на меня.
– Ты, оказывается, женат?
– Нет еще, – ответил он, – это будущая жена, я выразился неточно. Невеста.
– Откуда? – спросил я.
– Из Красноярска. Она там работала после распределения. И вот срок окончился.
Я поздравил его и спросил, когда именно невеста прибудет? Прасолов ответил, что, видимо, уже на следующей неделе. Если, конечно…
– Светайла даст добро, – подхватил я.
Он засмеялся, шмыгнул носом.
– Значит, у меня еще есть время, чтобы добежать до канадской границы? – спросил я.
Переселяться к Антонову, Гришке и Николаю мне не хотелось. Бичи запивали, к ним присоединялись Миша Мальчакитов, Андрей; их песочили на месткоме, Миша со всеми резолюциями соглашался, остальные спорили. Лучшим другом у Миши был тракторист Андрей. С ним и запивали красненькую, то есть дешевый «Рубин». Иногда оба не выходили на работу. Андрей гонял свою женку, крушил мебель, трезвел, вымаливал прощение, принимался все чинить; столяр он был искусный, на его табуретках сидел весь поселок. Миша никак не мог остановиться после дембеля, карие его глазки в растянутых парчовых раковинках век сияли. Он теперь точно знал, что такое воля, счастье. Валерке в полевых он рассказывал об армии, признавался, что иногда ему казалось: вот он, тот самый Нижний дедовский морок; ночью его будил удар сапога по сетке кровати; эй, орал «дед», вставай, чукча, пой гимн! «Дед», усмехался Миша, дедушками у нас медведей называли; ну и родных стариков, а они уже давно померли. В Даурии случались пыльные бури, даже зимой пыль наметало откуда-то, из Китая, что ли. Мишу эти голые пространства угнетали; раз ему даже приснилось, что он живет на мясе ошкуренного медведя, идет, и конца-края не видно. И когда по весне гуси-лебеди летели, Миша прятался куда-нибудь, затыкал уши. В заповеднике в горах гнездились на Семи озерах лебеди. Очень плохо было Мише. А теперь он как на крыльях – на лыжах-то. И Валерка признавался, что ему было необычайно легко с этим дембелем в тайге, он не успевал ничего сделать, у Миши, как говорится, все в руках горело. «Еще бы не легко! – заметил я. – Шли по нашему следу». А следы он безошибочно распознавал, мельком глянет и уже скажет, кто там припечатался: соболь, горностай, кабарга. Дразнился с кедровками. А ночью однажды видел оленя, вышел из зимовья и увидел, но Валерка так и не понял, что это за олень был – на горах. Горы-то еще далеко были. Как он мог рассмотреть? На каких горах? Кто его знает.
Валерка признался мне уже перед самым отъездом, что они с Мишкой прихватили немного спирта, хотели каждый вечер с устатку выпивать по чуть-чуть, но выжрали все в две ночевки, от нас утаили. Мишку не остановишь. И спьяну он много чего рассказывал.
Про лабаз, например.
Вроде еще перед армией ходил здесь в тайгу по осени, и как-то его повело, заблудился, провалился в речку, спички намочил или даже утопил с понягой, запасные там были, а в кармане уже две или три в коробке оставались; выскочил, побежал, мороз давит, темнеет… бежал к зимовью, но с тропы сбился и, короче, попал в какое-то местечко, там скала невысокая, а перед ней в лиственницах – лабаз; помост уже трухлявый, на нем короб; спичек там не было, но зато какая-то одежда, широкий плащ из меха, с железными висюльками, и кресало с трутом; но не так просто огонь высечь, Мишка уже почти околел; тогда скинул мокрое все с себя, в этот плащ завернулся и отогрелся, а потом огонь наладил и как барин там ночь просидел. Утром все назад сложил, только одну фигурку оторвал и унес. Место запоминал. Он еще ночью по звездам сориентировался, где Полярная звезда, где юг и куда ему идти на случай, если солнца утром не будет. Вышел и никому не рассказывал. Хотел ученому Могилевцеву, но как-то… язык связало. Дядьке Иннокентию тоже ни слова, тот спьяну все разболтает. Хотя сам Валерке вот и выложил все. Он и в армию ушел с этой фигуркой, прятал ее в подкладках. И до сих пор таскает. Но хоть и бухой был, а Валерке не показал.
Мы не знали, верить ли этой истории…
Что же мне было делать? В прежнее жилье не вернешься: там затеяли перестройку, сломали перегородки, разобрали печи, говорили, что оборудуют «Орбиту», телецентр, поставят вышку и все наконец-то смогут смотреть телевизор. Жители с нетерпением ожидали, когда же этот проект осуществится. «С таким энтузиазмом раньше церкви строили», – сказал Петров.
Старший лесник Южного кордона просил директора направить ему еще одного лесника, потому что там близко проходит ледовая дорога и непрошеные гости часто оказываются на заповедной территории, надо их гонять, а рук, то бишь ног… того и другого, короче говоря, не хватает. Прасолов осторожно поинтересовался, не походатайствовать ли за меня? Вот месяца четыре назад я с радостью согласился бы на переезд туда – соседом к Димке и его красавице Жене. А сейчас Южный кордон, очень живописное, кстати, и уютное место, показался мне ссылкой. Я попросил Прасолова не делать этого. Ради того, чтобы каждый день видеть Кристину, я готов был броситься в ров со львами, а не то что отдать себя на съедение клопам в общаге у бичей.
– Ладно, ты пока не торопись, – сказал Прасолов. – Еще неизвестно… как там… Светайла.
– Но невеста может приехать по ледовой дороге?
Прасолов вздохнул:
– Может. Но я запретил ей это делать.
– А если тебе выехать навстречу?
– Пока директор не отпускает. Вообще он не любит этих дел… женитьбы… Предпочитает брать на работу холостяков или уже давно женатых, вырастивших детей.
– Детский сад или дом престарелых его идеал.
– Как у Петрова монастырь. Заповедник-монастырь.
Вечером я отправился к Кристине. Дома ее не было. Топит печи в научном отделе. Но на двери висел замок, окна были темны. Я потоптался перед мрачным домом. Может, на источнике? Пошел туда. Навстречу мне кто-то шел по тропинке с тазом под мышкой и большой авоськой, от которой валил пар, видимый даже в сумерках. Вообще-то стирать на источнике было запрещено, это не прачечная, но ключница Зина не могла за всеми усмотреть и только жаловалась директору на рвань и грязь после стирок.
Идущая тёмно глянула на меня из-под толстого платка. Я узнал Светайлу. Мы поздоровались. «Мыться?» – спросила она, оглядывая меня. Я был с пустыми руками, и за пазухой никакого свертка. И она придержала протянутый было ключ. «Или чего? – спросила она, пахнув на меня мылом, распаренной кожей. – Ищешь кого?» Я промямлил, что так, прогуливаюсь. По серому намытому лицу зигзагом прошла улыбка. «Ясно. Скучно без дружка?..» Я невнятно буркнул и обошел ее, сойдя с тропинки. Но она поворачивала голову за мной, неотрывно смотрела. «И что ж, пишет он?» – «Да», – ответил я и пошел дальше, к источнику. «Так нет там никого! – бросила мне в спину Светайла. – Ключ-то у меня. Дать тебе?» Я ответил, не оборачиваясь, что не надо. Шел по тропинке, чувствуя: смотрит в спину. У источника остановился, обернулся – а ее и след, как говорится, простыл. Нет, разглядел вдалеке шагающую фигурку с тазом и горбом мокрых вещей. Постоял у домика, посмотрел на огни в окнах за кедрами – там на отшибе жил Аверьянов со своей пышнотелой Альбиной, маленькой дочкой и четырьмя лайками в вольерах, они вечно брехали, тоскуя по вольной жизни на охотничьем участке. Все заповедные охотники уже отгуляли свои отпуска в охранной зоне, предназначенной для промысла. Уплывали туда еще на лодках в октябре – ноябре. Кое-кто на лодке успел и вернуться до ледостава. Отпуска здесь большие, да еще каждый охотник брал неделю-другую за свой счет, охота стоила того: они добывали белку, соболя, колонка, норку. Я подумал, что, вернувшись из армии, тоже обзаведусь участком. Куплю лодку, ружье. Наверное, и лайку. Но не столько для охоты. Просто хорошо иметь свой участок в этом амбаре. Построить там зимовье, завезти железную печку, лампу. И несколько книжек.
Нет, все-таки трудно было так далеко заглядывать. Это я раньше думал об этом. А сейчас у меня не было ни прошлого, ни будущего.
Где же она, спрашивал я себя, возвращаясь на главную улицу – центральную тропинку поселка. Ноги понесли меня к дому Юрченкова. Он жил по соседству с главным лесничим. В окнах горел свет. И я увидел Юрченкова, расхаживавшего в белой футболке. Вот он остановился и повернул лицо к окну, я отступил в сторону и пошел прочь. Мне не было стыдно. Я искал Кристину.
– Стой!..
Я оглянулся. Из настывшей синей тьмы ко мне приближались двое. Невысокий плечистый парень на кривых ногах, в распахнутом полушубке, сбитой набекрень шапке. Мелькнула мысль, что это кто-то из проезжих шоферов. Но второго я узнал, это был Миша. В темноте я различил его обычную улыбку.
– Кто такой? – весело спросил парень.