С той стороны дерева — страница 42 из 53

А пока как праздника ждали детей. Я слышал краем уха рассуждения шофера Панова: эх, надо переселяться в Нижний или Байкальск, а то ведь вырастет парень и потом скажет, что ж вы, сволочи, мурыжили меня по интернатам? У всех родителей была эта тоска. В эти предканикулярные дни родителей можно было узнать по глазам.

И вдруг прошел слух о каком-то циркуляре, якобы полученном Светайлой, запрещающем брать пассажиров на спецрейсы. Все заволновались. И, не выдержав, отправили делегацию в поселковый аэропорт – большую избу с флагом, антенной, напичканную аппаратурой. «Да, – заявила Светайла торжественно, как на присяге, – инструкция есть, получена». Депутация попросила предъявить ее. «А кто вы такие?» – спросила Светайла. Родители бросились к директору. Он пригласил Светайлу к себе. Но та лишь усмехнулась и не пошла. «Надо – сюда приходите. А у меня вопросов нет». И директор вынужден был пойти. Конечно, за своей дочкой он мог послать машину. Но что скажут остальные? А детей в поселке было семнадцать. Всех не привезешь. Да и опасное это мероприятие – езда по трещинам Байкала. И Светайла снизошла, продемонстрировала директору инструкцию. Тот прочел и заявил, что это абсурд, как же не брать людей, если именно ради них спецрейс и заказывается? «Люди должны летать обычным пассажирским рейсом, – ответила Светайла. – Таковы правила». Директор разъярился: «Да плевать я хотел на ваши дурацкие правила! Правила ради людей, а не наоборот. А у вас, Светайла, наоборот». Та спокойно: «Что наоборот?» Директор, тоже стараясь успокоиться: «Всё. Абсолютно всё». Светайла: «А вы не переходите на личности, Вениамин Леонидович». Директор: «Что же делать, если личность сама переходит все границы!» Светайла: «Чья это личность?» Директор: «Ваша!» Светайла: «Вы своих медведей пасите. И лесников, браконьеров и алкоголиков. А в воздухе вам нечего делать». Директор даже поперхнулся, так странно и сильно это прозвучало. «Инструкция будет выполняться», – твердо добавила Светайла.

– Чисто шекспировский момент, – заметила Люба, пересказывая эту сцену.

Я сказал, что угощу ее чаем, сунул кипятильник в банку. Люба закурила.

– Светайла вообще себе на уме, – сказала она. – Иногда мне кажется, что у нее с этим умом не все ладно. Как-то я видела, она корыто упустила на речке, полоскала белье – и зазевалась, а там же течение. Но можно было, наверное, побежать, жердь схватить – рядом загон… Ну, как-то подсуетиться. Нет. Спокойно смотрела, провожала глазами… Мне сверху показалось даже, там кто-то лежит. – Люба улыбнулась. – Белье, конечно. Но было такое впечатление.

Я не знал, что сказать ей на это.

– В ней ведь эвенкийская кровь есть, – добавила Люба. – Здесь они раньше жили, одни эвенки, тунгусы, как их называли. Родовые земли. Ну, Светайла-то наполовину. А Кеша с Зойкой Мальчакитовы – чистокровные. И Мишка, естественно.

Я заварил чай, поставил кружки.

– Вот что ее заставляет со всем поселком бодаться? – спросила Люба. – Мой Петров говорит: кровь. А я думаю – дурная голова. Мало ли что там было во времена царя-гороха. Не мы же с тобой их отсюда выгоняли. Царь распорядился: устроить заповедник. Успел распорядиться. Через год его самого шугнули. А теперь тунгусы, может, нас всех выпирают. Тебе еще не рассказывали тут про молодоженов?

– Не рассказывали, – ответил я. – Про Женю и Димку?

Люба покачала головой.

– Нет. – Отхлебнула крепкого чая с усмешкой. – Я Кристинке не хотела рассказывать, зачем пугать. Она хоть и храбрилась, а… все мы, бабы, одинаковы, с любым складом ума – музыкальным, физико-математическим или бытовым. Так слушай.

И Люба поведала историю молодоженов.

Морзянщик

Они были приезжие оба, здесь познакомились, Стас и Юля, он работал помощником лесничего, она лаборанткой в научном отделе. Поженились. Расписываться летали в Нижнеангарск, привезли оттуда ананасов, вина «Токай». Свадьба была тихой, свой круг: подруги с метеостанции, Петровы, Прасолов. Петров играл фламенко, вместе с испанским он изучал эту сложную музыку буквально на слух – по радиостанциям. Когда в поселке появился новый беглец Юрченков, Петров получил настоящие ноты фламенко. Юрченков списался со своими таллинскими друзьями – и они прислали. И Петров заделался едва ли не профессионалом.

Поселились молодожены в тесной квартирке, буквально в одной комнатке без кухни, через стенку пекарня и медпункт, в доме на отшибе, над речкой.

…И перестали спать. Кто-то методично отнимал сон у них. Ну, ясно, и любовь не убаюкивает, но тут еще было другое. В одно и то же время со стороны медпункта раздавался тихий вкрадчивый стук. И рано или поздно они просыпались и слушали. Сначала смеялись, говорили друг другу: «Наш сверчок!» Потом уже и без стука просыпались, лежали и ждали… И кто-то как будто костяшкой пальца принимался постукивать, начиная с ног молодых и медленно двигаясь к изголовью кровати. Стас сравнил это с азбукой Морзе. И даже постучал в ответ. Но с той стороны не обратили никакого внимания, продолжая тупо выстукивать в одном ритме. Длилось это обычно минут пятнадцать. Потом все стихало. Но молодые долго не могли уснуть. Утром в конторе Стаса встречали шутками: лицо у него было помято, глаза красные; научные сотрудники выговаривали Юле за путаницу в работе: она клеила ошибки, надписывая папки, теряла гербарии. Днем они приходили в себя – молодость пластична. Юля оживала, смеялась. Лесники засматривались на нее. Девушка искрилась любовью. Да и Стас выглядел молодцом. Иногда они приглашали кого-нибудь в гости. Юля пекла шанежки, Люба ее научила. О странных стуках они упоминали вскользь, с шутками. И, проводив гостей, смотрели друг на друга и начинали тут же за столом обниматься, Юля стаскивала свитер, лифчик, и железная кровать у них пела, даже с улицы было слышно.

Счастливые, они засыпали, позабыв обо всем.

А глубокой ночью раздавалась старческая морзянка. Да, почему-то они ее так называли. Стук костяшки действовал на них гипнотически. Они лежали как истуканы и слушали. Однажды Стас что-то выкрикнул. И стук прекратился… чтобы возобновиться через минуту. Наконец Стас не выдержал, натянул штаны, набросил телогрейку и вышел. Обошел дом, видя внизу речку, приблизился к крыльцу медпункта. На двери висел замок. Он дернул холодный увесистый полукруг железа. Дужка не подалась. Тогда Стас прильнул лицом к стеклу и увидел медпункт: белую печь, стены, стеклянные шкафы, лежанку, стол, стулья. Никого там не было. Вот только за ширму, где раздевались посетители, он заглянуть не мог. Стас прислушался. Вернулся. Спросил у девушки: ну что, слышно? Нет, было тихо. Он разделся, лег, выпив прохладного чая. И только оба стали задремывать – как стук возобновился. Юля сжалась и заплакала. «Черт возьми!» – крикнул помощник лесничего и заколотил кулаками по стене.

На следующий день Юля пригласила Любу к себе и все рассказала. Через нее молодые хотели выйти на медсестру Тамару, жену Могилевцева, зная, что Петровы с семьей ученого дружны, – и заполучить на ночь ключ от медпункта. Только сделать это надо было таким образом, чтобы Тамара не догадалась, в чем дело. Люба изумилась. «Вы чё, Могилевцеву подозреваете, ребята?» Нет. Просто им не хотелось выглядеть дураками в глазах поселка. Это во-первых. А во-вторых, нельзя было спугнуть и того, кто этим балуется. «То есть вы думаете, кто-то проникает в медпункт, потом его запирают, и все начинается?» – спросила Люба. Да, именно так они и считали. Люба задумалась. Задача была трудная. «Стянуть у Тамары на ночь ключ?» Ребятам хотелось помочь. И Люба решила попытаться. Пошла в гости к Могилевцевым, битый час просидела, разбирая текущие проблемы, но так и не сумела узнать, где у медсестры хранится запасной ключ, хотя и всячески подводила разговор к этому, придумывая историю с утерей собственного ключа от директорского кабинета… «Не вышло», – сказала она и посоветовала вот что попробовать: понаблюдать. Стас принял это к сведению. Но дом стоял на открытом месте, правда, недалеко находилась конюшня. Ее не запирали. Стас по лестнице поднялся на чердак и там устроился, выбив для обзора доску и постелив охапку сена. Наблюдательный пункт он занял в ночь с субботы на воскресенье, чтобы иметь возможность днем отоспаться. С собой взял фонарик. Юля наотрез отказалась оставаться дома одна, она хотела пойти с мужем, но кто тогда будет слушать? И Люба согласилась побыть с нею. Ей и самой было интересно. И они сидели с Юлей, тихонько пили чай, Люба курила, потом прилегли, слушали, пытались уловить любой звук… и уснули. Утром их разбудил хмурый Стас, он не сомкнул глаз ни на минуту. «Ну че?» – спросила Люба. «А у вас?» – спросил нетерпеливо он. Юлька зевнула, потягиваясь: «Как в вакууме». Стас кивнул. И он никого не видел, кроме кошек и пьяного Андрея, спустившегося к реке, а потом поднявшегося, – наверное, утолял жажду или окунал голову, чтобы протрезветь.

Днем Стас отсыпался. Ночью хотел снова занять свой пост, но Юля упрямилась, не оставалась одна, а Любу звать им уже было неудобно. И Стас не пошел, сидел дома. Полночи было тихо. Потом он уснул. И очнулся под утро – от вкрадчивого стука. Юля уже не спала.

«Как же так? – спросил Стас. – Кто это может быть? Кому вообще это надо – не давать нам спать? Мешать жить?» Юля ему отвечала, что Люба говорила о дочке Светайлы, которая только что вернулась из Улан-Удэ, где жизнь у нее не задалась, и Светайла нацелилась на эту комнату: так ей быстрей здесь какой-нибудь мужичок сыщется. «Так кто это? Светайла? Или ее дочь?» – спросил Стас. Утром он хотел пойти прямо к ним, но Юля его отговорила: это же очевидная глупость. «Ну, как хочешь, – сказал Стас, – а ночью я буду следить». И с наступлением темноты отправился на свой наблюдательный пункт, оставив Юлю трястись от страха. И уже глубокой ночью увидел, как от дома вдруг отделилась фигура и быстро двинулась по направлению к конюшне. Внизу фыркнула лошадь. Стас вытаращился во тьму. Силуэт остановился внизу. Послышался голос Юли: «Стас!» В нем было отчаяние. Стас быстро спустился. Юлю вынудила бежать старческая морзянка. Они пошли к дому. Стас в бешенстве дернул запертую на замок дверь медпункта, грохнул кулаком по доскам. Он готов был выломать дверь. Или выбить стекло. Юля еле его успокоила, увела в комнату. Но и сама-то была не в себе. В комнате было тихо, только тикал будильник. Они напряженно слушали.