Здесь появился кто-то еще, некий летописец, что ли, ведущий свои записи Керосиновой лампы.
И у него – у меня – слегка цепенел затылок от чувства невесомости и блаженной свободы этого пространства – слова.
Глава третья
Поселок негодовал: Светайла отказывалась принимать спецрейс, ссылаясь на инструкцию. И в назначенный день дети не прилетели. Директор связался с Улан-Удэ. Оттуда пришло разрешение принять спецрейс. Светайла погрозила дойти до министерства. Директор посоветовал ей там и оставаться.
Но погода испортилась, пошел снег, видимость упала, окружающие горы потонули в пелене. Остался лишь мирок из двух десятков домов – или их было чуть больше, разгороженных заборами. Светайла с улыбкой сказала в магазине, ни к кому не обращаясь: «Министерство само пришло».
Народ роптал.
Кто-то плеснул солярки в колодец Светайлы. Весть разлетелась по поселку, радуя всех жителей. И теперь ее муж ходил с ведрами далеко на речку. Его провожали из окон злорадными взглядами.
Детей привезли с опозданием в двух «Уралах» с обогреваемыми фургонами, директор обещал начальнику мостостроительного отряда летний отдых на Северном кордоне – на недельку; но кроме этого, машины были заправлены бензином в обратный путь из запасов ГСМ заповедника.
Николай, начальник «Орбиты», на днях обещал ТРАНСЛЯЦИЮ. Все, успевшие обзавестись телеящиками, с трепетом ждали этого момента. Экраны «Рекордов», «Горизонтов» и «Радуг» были уже несколько раз протерты, для них очистили удобные места. И хозяева, проходя мимо, мельком взглядывали на них и – видя свое неясное отражение, какие-то блики от сервантов, у кого они были, набитые посудой, – испытывали ребяческое волнение. Да, это чувство можно было назвать каникулярным. И Николай Александрович (вдруг тут же вынырнуло его отчество) был начальником этих сладких каникул.
Портнов расстраивался и взирал на Николая как на конкурента. Раньше он всегда перевыполнял все планы и получал призы, премии и благодарности, его клуб считался образцовым только потому, что жители от скуки по десять раз смотрели один и тот же фильм. Теперь все должно было измениться. И, не дожидаясь худшего, Портнов сам ушел и подал заявление о переводе на работу трактористом, на Большой земле он когда-то работал в колхозе.
Директор обрадовался. Он всегда считал, что в поселке слишком много всяких почтарей-писарей, к бумажкам все льнут, как говорила смотрительница источника Зина, будто мухи на ленту. И заявление подписал. Место в клубе стало вакантным. Люба сказала, что у нее есть кандидатура. Директор ответил, что он догадывается, о ком речь, и просит Любу не беспокоиться, он не мальчик и повидал на своем веку людей. Люба попробовала возражать, она просила все-таки подождать еще немного, ведь трудовая книжка Кристины здесь. Директор не хотел слушать. «Как будто здесь не бросали свои трудовые книжки. Или не просили потом выслать. Ты, кстати, знаешь ее адрес?» Люба сказала, что знает. Но это была неправда. Адреса Кристины никто не знал. В трудовой его не было.
Люба забирает очередные приказы, уносит к себе перепечатывать и подшивать в папки. Печатает и раздумывает, не пригласить ли директора на день рождения. Не приглашает, знает, что никому это, кроме Тамары, не понравится. А вот лесника Шустова она зовет. Заходит к нему по дороге с работы.
Шустов допоздна сидит перед окном за столом, на окнах нет ни штор, ни хотя бы занавесок. Тот, кто идет мимо, видит его освещенное керосиновой лампой лицо. Шустов порой отрывается от тетради и слепо глядит во тьму.
В доме Петровых горел свет.
Гостей встречала сама именинница в темных брюках – в поселке женщины предпочитали эту одежду юбкам – и в желтой приталенной блузе с открытым воротником; волосы были немного подвиты и убраны в хвост; синие тени отлично переходили в живительную синеву глаз. Прасолов смутился, глядя на нее.
К а т я (дергая Прасолова за лацкан пиджака). Очнись.
Л ю б а (принимая кедровую ветвь и шариковую ручку в футляре от Шустова). О, оливковая ветвь!.. Но ее надо припрятать, пока мой идальго не увидел.
Появляется и сам Петров в светлом джемпере, мягких брюках, чернобородый, курносый, улыбчивый. Люба сует кедровую ветвь в валенок под вешалкой. Петров пожимает руки Прасолову, Шустову. Катя сама подает ему руку. Прасоловы дарят Любе плетеную вазу, полную шоколадных конфет.
Люба тут же съедает одну конфету.
Гости входят в большую комнату. Здесь просторно, у стены широкая самодельная тахта с накинутым покрывалом, вдоль другой стены самодельная книжная полка до потолка, туго набитая книгами, а сверху заваленная журналами, газетами и какими-то бумажными трубками, наверное, картами, а может, листами ватмана с чертежами или чем-то еще. В простенке между широких окон висит небольшая копия, на которой изображены букет сирени, часы в деревянной оправе, какие-то склянки на столе, укрытом белой скатертью; часы показывают без одной минуты одиннадцать; дальше виднеется край окна, ослиная морда у изгороди на картине.
Посреди комнаты большой овальный стол. Тоже самодельный, но удивительно правильной формы. Стол накрыт кофейной скатертью и заставлен пустыми тарелками, в большом деревянном блюде горка хлеба, от него исходит сильный дух.
Прасолов тянет носом, поправляет очки, оглядывается на щекастую Катю.
К а т я. М-м…
Л ю б а. Мой Петров сегодня выполнил спецзаказ, специально начал выпечку позже, так-то хлеб готов в полдень. Ну а сегодня поздний – он еще теплый.
Шустов косится на книжную полку, разглядывает корешки: Платон, Сервантес, Достоевский, Торо, Хименес, Хлебников, Маяковский, Лосев, Кант, Шеллинг, Толстой…
Появляются новые гости – Могилевцевы. Игорь Яковлевич тихо со всеми здоровается, у него мягкий голос. Тогда как у его жены, смуглой высокой медсестры Тамары, голос грудной, но очень сильный, звучный, как у оперной певицы. Да она чем-то и напоминает какую-то примадонну: смотрит пристально-властно, ломает брови, величественно жестикулирует.
Т а м а р а (после всех приветствий, поздравлений обращает внимание на лесника у книжной полки). Вот, сразу ясно, что у лесников ненормированный рабочий день и они всегда на службе. А люди удивляются, почему им дают такой большой отпуск? Смотрителям птичек с цветиками.
Шустов слегка краснеет. Он надел форму: синий шерстяной пиджак и брюки; в общем, приличный пиджак, только на рукавах желтые эмблематические дубовые листья; да, брюки ему великоваты в поясе, и пришлось подпоясаться веревкой: портупея, оставленная его другом Валеркой, не лезла в проемы.
Л ю б а (взглядывая на Шустова). Очень даже элегантный молодой человек.
Т а м а р а. Конечно, чистая шерсть.
Л ю б а (пронося блюдо с квашеной черемшой). Но у нас сегодня жарковато.
Катя принялась помогать хозяйке. Игорь Яковлевич, растирая руки с красноватыми костяшками и длинными пальцами, выразительно взглянул из-под нависающих кустистых почти белых бровей на супругу. Но та и не подумала присоединиться к женщинам. Приблизилась к тахте и потрогала толстое новое бежевое покрывало с рисунком, спросила зычно, откуда это? Люба ответила, что родители прислали ко дню рождения.
Т а м а р а (качая головой). Надо же! Прямо и поспело. Как это небесная канцелярша пропустила.
Все сдержанно смеются.
Т а м а р а. Ох, сдается мне, добром эта война не закончится. Что-нибудь да будет.
М о г и л е в ц е в. Не пророчь.
Т а м а р а (иронично). Ты же игнорируешь эти домыслы?
Л ю б а (окидывая взглядом стол). Ну, вот… почти все готово…
Т а м а р а. А кого мы еще ждем?
Л ю б а. Юрченкова.
Т а м а р а. А… ленинградка не вернулась?
Шустов взглядывает на нее. Но Тамара обращается к Любе.
Л ю б а. Нет.
Тамара качает головой. Повисает тишина. В комнате пахнет черемшой, хлебом, мясом… И, наконец, приходит Юрченков.
Т а м а р а. Проверял пожарные щиты? Чердаки? Готовность пожарной команды?
Юрченков в ответ смеется. Сразу снимает пиджак, ссылаясь на жару. На нем белая рубашка, галстук, брюки в клетку. Шустов сурово смотрит на него.
П р а с о л о в. Да, у нас самая дружная пожарная команда: в одном лице.
Все садятся за стол, двигая стульями и табуретками.
Т а м а р а. Прекрасный стол.
Л ю б а (убирая прядь с разгоряченного лица). Вы еще ничего не пробовали!
Т а м а р а. А я пока говорю о столе, который сделал твой пекарь Петров.
Провозглашается первая здравица, все чокаются, выпивают.
Т а м а р а (беря ломоть хлеба и поднося его к лицу, нюхая с прикрытыми глазами). С чувством благоговения…
Ест.
И все закусывают. Тамара говорит, что недавно наткнулась в одной статье на целую дискуссию по этому поводу. Мол, как понимать благоговение. Петров тут же заметил, что лучшее определение – это смесь страха и уважения. Могилевцев сказал, что, наверное, знание и почтение. Прасолов предположил что-то религиозное. Катя с усмешкой на него посмотрела.
Ю р ч е н к о в (пародируя выступление Брежнева). С чувством глубокого благоговения…
Все смеются. Говорят о том, что вот-вот заработает «Орбита», станет веселее. Поминают канадцев. Прасолов сообщает, что пока приезжает только арьергард. Хотят проверить, действительно ли тут можно снимать фильм. Могилевцева удивляется: что их интересует, заповедное дело или так называемые красоты?
М о г и л е в ц е в. Нет, Даррелла интересуют прежде всего звери. Он с детства в них влюблен.
Т а м а р а. Как некоторые в своих соболей.
Люба говорит, что могли бы снять – если им посчастливится увидеть – атмосферные явления: зависание каких-то странных предметов над Байкалом.
П е т р о в (улыбаясь). Они увидят эти предметы на столе.
Л ю б а (с легким возмущением). А ты сам не видел?
М о г и л е в ц е в (пошевеливая белесыми бровями). Свет и атмосфера слишком изменчивы и обманчивы.