Группа уходила по тракторной дороге в сторону Покосов. В ней были еще лесничий Аверьянов и два лесника. За плечами несли поняги с продуктами на два дня. Но поймать беглеца надеялись быстро.
Еще за сотню метров Андрейченко потянул носом с торчащими из ноздрей волосами и, обернувшись, шепнул: «Здесь». Двинулись дальше. Над головами снова закричала кедровка. Она уже с полкилометра сопровождает их, орет. Андрейченко погрозил ей кулаком: «Чертовка». Снова остановились, тихо посовещались, и трое пошли слева, по чистому сосняку – в обход. Круглов рассматривал зимовье, поляны, кедры на той стороне, редколесье склона горы – а выше белели гольцы. Солнце ярко, красно светило уже со стороны Байкала. Небо темно голубело.
Раздался свист.
И Круглов с помощниками быстро пошел к зимовью. Из сосняка к домику спускалась вторая группа.
Круглов потуже натянул черную кепку на лоб, толкнул дверь, заглянул внутрь. Через его плечо смотрел Андрейченко. Над зимовьем спикировала кедровка, уселась на кедр, морщинистый, серебристый, мощный.
Андрейченко отвернулся и выматерился. Лицо его казалось красным от солнца.
– Ну чё-о там? – крикнули, подходя, Николай с Никитой.
Кедровка над их головами неожиданно закричала хрипло, протяжно. Оба вздрогнули и посмотрели вверх.
– Вот сшибить падлу! – воскликнул Андрейченко.
– Ладно, – сказал ему Аверьянов.
– Так она всегда всех оповещает. Где кто идет.
Круглов сказал, что далеко он уйти не мог.
– Смотри, и пожарный щит очистил, – сказал один лесник.
Другой лесник вынул охотничий тесак и принялся стругать лучины.
– Что ты собираешься делать? – спросил Круглов.
Лесник посмотрел удивленно и ответил, что чай заварить хочет. Лицо Круглова, светлое и матерое, слегка тронутое оспинами, дернулось:
– Надо идти дальше.
Никита с Николаем заулыбались.
– Не птичек с бурундуками переписываем, мужики! – воскликнул один из них.
Лесник растерянно переводил глаза с одного на другого. Обернулся к Аверьянову.
– Ну, покурить хотя бы надо, – сказал тот, садясь на нары, доставая пачку сигарет.
Круглов так и не присел, ходил вокруг зимовья, осматривался.
– Как думаете, куда он ушел? – спросил он, когда все вышли на улицу.
– А куда здесь уйдешь, – сказал Аверьянов, хмурясь. – Только по долине – вперед. Без тропы быстро заплутаешь, да и не мед лезть напролом.
– Надо было взять собаку, – сказал Никита или Николай.
– Они по зверю, птице натасканы, – ответил Аверьянов.
– Да он уже как зверь, – возразил Круглов. – Я еще на допросах обратил внимание: что-то дремучее, темное, хоть человек и служил в армии. А тут уже сколько прячется по кустам.
– Мы его и так найдем, – сказал Андрейченко, пригибаясь и рассматривая землю. – Вот след. – Он разогнулся. – Туда пошел.
– Чертяка, куда бежит? – сказал один из лесников.
– Тут у него дом, – сказал Аверьянов.
Круглов быстро взглянул на него.
– Где?
Аверьянов кивнул на тайгу, склоны гор.
– А его другое жилье дожидается, – сказал Никита.
– Еще надо… – начал Аверьянов.
– … поймаем, – сказал Николай.
– Может, все-таки разделиться? – спросил Круглов.
Тропа расходилась надвое, одна уводила направо, к склонам в кедрах и лиственницах, другая шла вдоль невысоких сопок, сплошь желтых от сосновых стволов.
Андрейченко уверенно вел по этой второй тропе, замечая следы; правда, никто, кроме него, этих следов разглядеть не мог. Но Андрейченко настаивал, что видит… и волоски в его ноздрях подрагивали.
Солнце село где-то за Морем, но гольцы еще светились розоватым пламенем. Тайга быстро наполнялась тенями. Пересвистывались рябчики. Семеро молча мерно шли друг за другом по тропе. Хотя уже и тропу с трудом различали. Но затеси были видны. Гольцы еще не совсем угасли, когда на западе появилась крупная звезда, единственная на весь небосклон. Семеро ходоков этого не видели. А Миша Мальчакитов сразу узрел ее восход. Она летела, распарывая лазурными крылами густеющее к ночи небо, сама похожая на птицу, вырезанную из какого-то небывалого дерева.
Миша сидел на склоне, на ветвистой, мощно вылепленной сосне, отсюда просматривалась долина. Он не знал, действительно ли кто-то за ним гонится. Но перед выходом увидел сон: бабка Катэ тянула из медвежьей шкуры шерсть и сплетала ее в веревку, а потом сделала петлю и посмотрела своему нэкукэ прямо в глаза. И Миша вышел, гонимый предчувствием, еще не понимая, что ему пыталась втолковать энэкэ, а увидев на тропе свежий помет медведя, вдруг сообразил: надо поступить по-медвежьи. И, свернув, пошел параллельно тропе назад, потом поднялся немного по склону, залез на сосну с раскидистыми ветвями, оставив мешок с пожарным инвентарем внизу. С первого раза не получилось, сорвался, ударился боком, но боли как-то не почувствовал. Снизу нельзя было хорошенько разглядеть тропу и, собравшись с силами, он со второй попытки вскарабкался. Сидел, устроившись на развилке, смотрел, как уходит амака солнце: у него есть сын, утром старик посылает его с берестяным факелом посветить эвенкам на Средней земле через отверстие в небе, так начинается день.
Ночью можно разглядеть это отверстие, дождаться, когда выйдет на хребты Хоглэн, Небесный Лось, рядом с ним загорится точкой Сангарин Буга – Полярная Звезда, это и есть дверь. И оттуда открывается дорога на родину всех эвенков – Чалбон. Ты помнишь, нэкукэ?
И Миша видел, как взошла на западе где-то над Морем эта звезда Чалбон. Крикнул Черный Дятел. Темнело. Пора было спускаться. Но тихо треснула ветка. Миша глянул вниз и различил среди стволов какой-то шар, он прокатился немного по склону и распался надвое под сосной. Это были Медвежата. Они обнюхивали мешок. Миша быстро оглянулся. Сейчас появится Медведица. Но где-то она замешкалась. А Медвежата задирали мешковину когтями. Звякало ведро. И в это время на тропе показались люди, идущие гуськом.
Одё! Нэлэму!
Один Медвежонок укусил второго за холку, тот отбился лапой, они принялись возиться друг с другом, забыв о находке. Но вдруг снова окружили мешок. И один из них зацепил его лапой, потащил, мешок звякнул. Второй попытался вырвать добычу у собрата, в мешке зазвенело железо – оглушительно, как показалось Мише, на всю тайгу. Он взглянул на тропу, прячась за ствол. Люди стояли, задирая головы. Миша как будто узнал Андрейченко, Круглова. Кто-то там был еще, много людей-то, может, и киношники. Снимали, как и обещали, фильм о двадцати семи лиственницах – на Вечернюю Звезду. Мешок с грохотом перевернулся, один Медвежонок шарахнулся к сосне и полез вверх, а второй кубарем покатился вниз. Вспыхнули лучи фонариков, беспорядочно заскользили по кронам, стволам, склону. Один из них выхватил сосну с прижавшимся к стволу Мишей.
И тут затрещал валежник, и тайгу огласил рык. Среди стволов мелькала черная тень. Медведица бежала к сосне, но, услышав людские голоса снизу и писк Медвежонка, бросилась туда. Людские голоса стали громче. Медведица заревела в ответ.
Раздался выстрел. Люди кричали. Кто-то стучал по стволу. А режиссер снимал на пленку обещанный фильм. И Миша был на полпути к Березе. Или даже ближе. Ая!
Снова прозвучал выстрел, и Медведица захлебнулась на мгновение – и зарычала с новой силой и яростью. Бахнул еще один выстрел, Медведица бросилась назад, сшибая молодые сосенки, остановилась у сосны, мотая башкой, снизу щелкали сухо выстрелы. И звезда Чалбон вдруг сама устремилась сюда, рассекая мглу и срубая крыльями ветви, – и вошла с хрустом в надлобную кость, вспорола ее, и илэ стал невидим.