атефона. (Сейчас это кажется смешным.) Патефон был, были и пластинки, от классики до джаза. Он тогда в нашей стране входил в моду и еще не был запрещен. Его то разрешали, то запрещали в Советском Союзе.
Мое детство прошло под танго «Под крышами Парижа» и «О, эти черные глаза меня пленили». Эти танго чаще всего «крутили». Пластинки были заграничные, с наклейкой, где изображена белая собачка, сидящая перед граммофоном. Конец 20-х — начало 30-х — время бурное, интересное. Много талантливых людей в литературе и искусстве. Много талантливых новаторских спектаклей. Родители молоды, влюблены в жизнь и хотят прожить ее весело и интересно. Не пропускали ни одного значительного спектакля в театрах Мейерхольда, Таирова, Вахтангова. Из актрис мама любила М. Бабанову и Ц. Мансурову в «Зойкиной квартире». Из западных киноактрис восторгалась красотой и игрой Греты Гарбо, а позже Вивьен Ли. Часто ездили в рестораны, особенно в «Прагу», большой шумной компанией.
Иногда папа приводил к нам начинающих писателей, неустроенных и бездомных. Они жили у нас по нескольку дней. Часто знакомые приводили к нам своих знакомых. Так в нашем доме появился Арсений Тарковский. Он пришел вместе с поэтом-переводчиком В. Бугаевским. Я помню первое впечатление: мы сидим с Танькой (моя подруга и соседка) на диване, рассматриваем книжку с картинками. В комнату входят двое молодых мужчин, подходят к нам. Один красивый, но какой-то нервозный, другой страшноватый, но веселый и говорит, что он колдун и может превратиться в кувшин. Я посмотрела на его крупный нос и большие, слегка оттопыренные уши и решила — может! Уже кувшин! Красивый был Тарковский. «Кувшин» — Бугаевский.
В этот вечер Арсений Тарковский познакомился с мамой. Как потом он признался, влюбился в нее «с первого взгляда». Это было как «солнечный удар или удар молнией». Тут сыграла роль не только мамина внешность, но и то, что красоты милее, — обаяние, интеллигентность, тактичность, доброжелательность, остроумие. Тарковский стал постоянным гостем в нашем доме и откровенно выражал маме знаки внимания. Мама не придавала этому значения, принимая за чисто джентльменское внимание к даме. Он вызывал в ней беспокойство своей нервозностью, но она чувствовала его неординарность. Арсений Тарковский был талантливым переводчиком национальных поэтов. Но его собственные стихи были известны только узкому кругу.
Тарковский стал появляться у нас все чаще. Ухаживания становились все настойчивее. Звонил по телефону, поджидал маму возле дома. Приезжал к нам на дачу в Тарусу. Вскоре объяснился маме в любви. Сказал, что не сможет жить без нее. Просил стать его женой. Между родителями начались напряженные отношения. Я видела мамины слезы. Так прошел мучительный год. Любовь Арсения была на грани безумия, он вскрыл себе вены. Это сыграло свою роль. Маму потрясла сила этой любви, накал этой страсти. Ни одну женщину такое чувство не могло оставить равнодушной. Как будто над нашей семьей пронесся торнадо, все завертелось и разнеслось в разные стороны. Долго продолжаться так не могло. Нужно было принимать решение. Папа не хотел оказывать никакого давления, он всегда рыцарски относился к женщинам. Он предоставил маме решение, которое было непростым. В результате родители развелись. Осенью 1937 года мама вышла замуж за Арсения Тарковского и по его настоянию в загсе при регистрации брака приняла фамилию Тарковская.
После развода все сохранили вполне корректные отношения. Мария Ивановна Вишнякова, первая жена Тарковского, понимала, что не мамина вина была в том, что произошло. Жизнь ее с Тарковским разрушилась задолго до встречи Арсения с мамой. Еще в 1935 году он пишет стихотворение «Игнатьевский лес» о гнетущей атмосфере, сложившейся в семье.
Последних листьев жар сплошным самосожженьем
Восходит на небо, и на пути твоем
Весь этот лес живет таким же раздраженьем,
Каким последний год и мы с тобой живем.
<…>
Все наше прошлое похоже на угрозу —
Смотри, сейчас вернусь, гляди, убью сейчас!
А небо ежится и держит клен, как розу, —
Пусть жжет еще сильней! — почти у самых глаз.
Мария Ивановна находила записки от женщин в карманах Арсения. Иногда он исчезал из дома на несколько дней. Не мама была причиной их «треснувшей жизни». Мария Ивановна говорила: «Я простила Арсения и Тоню, — это была любовь». Впоследствии мама и Мария Ивановна стали большими друзьями.
Мама и Арсений снимали комнату, я жила с папой. Потом мама и Арсений приехали в Партийный переулок, а папа снимал комнату. У меня была какая-то странная кочевая жизнь. Няня возила меня то к маме, то к папе. Я тяжело переживала развод родителей. Не понимала, почему вместо папы с нами живет чужой дядя. К Арсению я относилась сдержанно, считала его виновником произошедшего. Мне казалось, что он крадет у меня и любовь мамы. Я очень ревновала маму к нему. Называла его — Арсений Аликисаныч. Когда произносила быстро — получалось так. Он относился ко мне прекрасно, был внимателен, заботлив, старался завоевать мою любовь. Единственное, что примиряло меня со сложившейся ситуацией, — появление сразу и брата, и сестры — Андрея и Марины. Я всегда завидовала подруге Таньке. У нее было три сестры и брат. Я была единственным ребенком в семье, и мне было одиноко. Я часто встречала Марию Ивановну, гуляющую с детьми в «Ленинском» скверике. Жили они недалеко от нас в Первом Щипковском переулке, в пяти минутах ходьбы, и я бегала к ним, носила Андрею и Марине свои игрушки и книжки. Арсений приводил детей к нам домой. Мама искренне любила их, они тоже полюбили ее, звали тетей Тоней. Мама никогда не проявляла ко мне больше внимания, чем к ним. Наоборот, если мы что-то натворили, — попадало мне. Мама объясняла это так: «Ты моя дочь, и мое замечание тебе не будет так обидно, как Андрею или Марине». Мне казалось это несправедливым, и было обидно.
Полубогемная жизнь моих родителей закончилась. Не собирались шумные компании. Мама и Арсений больше времени проводили дома. Гости бывали редко, в основном друзья Арсения. Появились новые лица. Помню черногорского поэта — Радуле Стийенского. Арсений переводил его поэмы — «Зеленый меч» и «Волшебные гусли». Как говорила тетя Инна (жена папиного брата, подруга мамы), — это были не переводы, а просто стихи самого Арсения. Стийенский был огромного роста и одной рукой поднимал меня и сажал на шкаф, к моему полному восторгу. Коммунист, бежал из тюрьмы в Черногории, куда попал за свои убеждения, и приехал в Советский Союз.
Другой знакомый Арсения — Юрий Никандрович Верховский, как принято говорить, «из бывших». Высокий статный старик (может, мне стариком показался) с гривой волос до плеч и красивой бородой. Как-то принес фотографии. Арсений сказал: «Ляльке это видеть не надо». Конечно, я решила, что обязательно должна увидеть! Когда все увлеклись рассматриванием фотографий, разложив их на столе, я пролезла под чьи-то локти и увидела лестницу, покрытую ковром, на нижних ступеньках, вниз головой, лежит мужчина в луже крови. Меня тут же прогнали, остального я не видела. Потом услышала, что это Распутин, фото были из архива. Кто такой Распутин, я не знала, и мне стало неинтересно.
Приезжал В. Бугаевский, от которого младшая сестра Таньки, увидев его в коридоре, бежала прятаться под стол, верила, что он колдун. Веселый, балагур, рассказывал анекдоты, не всегда приличные, приезжал с женой Лидией.
Вспоминаю прекрасного художника В. Таубера, иллюстратора детских книг, в частности сказок Перро. Удивительно тонкий художник, с большим вкусом. Впоследствии его обвинили в космополитизме. Мы часто ездили к нему в гости. Меня поразил там антикварный шкаф в виде замка, почти под потолок. Столько в нем было башенок, витых колонн и маленьких стеклянных дверок, похожих на окошки. Еще красавица кошка по кличке Принц-мадам, потому что сначала думали, что это «мальчик», а оказалось — «девочка», очень важная и независимая.
Еще одна «из бывших» — Нина Герасимовна Яковлева, поэтесса-переводчица с французского, в доме которой Арсений познакомился позже с Мариной Цветаевой. Дама в возрасте, но еще красивая, давняя знакомая Арсения, позвонила к нам и пригласила приехать в Кусково, во дворец (музей) графа Шереметьева. Дворец мне очень понравился. Все было интересно — экспонаты, огромный парк и пруд. Потом поехали к ней в гости. Старинная мебель, картины, красивая посуда. Мне Нина Герасимовна подарила фарфоровую чашку с фарфоровой ложкой — китайские. Пили у нее чай с пирожными. Я заметила, какие нежные взгляды она бросала на Арсения. Позже я спросила у мамы: «Что нужно Нине Герасимовне от нашего Арсения?» — мама засмеялась и ничего не ответила.
Работал Арсений, что называется, по настроению, объясняя, что нет «вдохновения». И мы ждали вместе с ним, когда оно придет. Залезали в долги. Часто выручал папа (кроме того, что давал деньги ежемесячно). В такие периоды Арсений раскладывал пасьянсы, они его «успокаивали». Как-то, в очередной раз занимаясь пасьянсом, Арсений напевал песню: «…то там день-день, то там ночь-ночь, мужики там дерутся, топорами секутся…». Мама сказала: «Арсений, ты не можешь спеть что-нибудь другое, Лялька спать не будет от такой песни?». Я сидела рядом с Арсением на диване и читала книжку. Арсений наклонился ко мне, лукаво улыбнулся и сказал: «Я, конечно, могу спеть другую песню, но боюсь, что она еще больше не понравится маме». Потом вдохновение приходило, — приходили и деньги. Мама хотела выйти на работу, чтобы легче было пережить такие периоды. Арсений категорически возражал. Доходило до ссор. Он не мог без мамы находиться ни минуты. Если мама выходила к соседке Елене Ивановне на десять минут, на одиннадцатой он бежал за ней. Если она выходила в киоск за папиросами (мама курила), через пятнадцать минут он шел искать ее. Безумная любовь порождала безумную ревность, хотя для этого не было никаких оснований. Он признавался, что ревнует маму даже к «фонарному столбу», но справиться с этим не может. Он мучил маму своей ревностью. Я не понимала, как она это выдерживает. Мне было очень жаль ее. Он доводил ее до слез. Потом падал перед ней на колени, целовал руки, просил прощенья. Через какое-то время все повторялось. Когда появлялись деньги, Арсений осыпал маму подарками, делал покупки в дом. Покупал книги и очередную курительную трубку в свою коллекцию. Трубки он покупал в комиссионках, они были разного фасона, из разных стран. Курил он только трубку, и в комнатах всегда был запах хорошего табака.