Когда последний представлявшийся эскадрон — Его Величества — начал сменную езду в большом конном манеже, молодые гусары стали путать, очевидно умышленно, настолько, что смена превратилась в беспорядочную кучу всадников.
Я обратился к генералу Брусилову со словами: «Алексей Алексеевич, ты видишь, что происходит? Я называю это бунтом. Тебе надлежит решить вопрос, будешь ли ты это дело сам расследовать или поручишь мне… в последнем случае тебе нужно уехать из полка».
Не успел я докончить этих слов, как увидал пятки убегавшего из манежа Брусилова. Он вскочил на первого попавшегося извозчика и, как было принято в Царском Селе, «галопчиком» полетел на вокзал. Этот поступок напомнил мне французское выражение: «Au moment de nous montrer cachons — nous» («Когда нужно показаться — спрячемся»).
Антидисциплинарная вспышка в большом манеже полка была, к счастью, последняя за время моего командования: личными беседами в стенах эскадрона мне удалось успокоить возбужденных революционной пропагандою гусар и довести их до сознания вины и раскаяния в умышленном нарушении дисциплины.
Вслед за этим я добился согласия генерала Брусилова не давать хода этому делу и не накладывать на виновных никаких взысканий, ограничившись объяснением их проступка в доступных пониманию солдат выражениях.
Близко принимая к сердцу интересы лейб-гусар, великий князь Николай Николаевич поддерживал мои начинания, клонившиеся к доведению полка до блестящего состояния как в строевом, так и в хозяйственном отношении.
Первые годы моего командования великий князь постоянно выражал мне свое благорасположение, что, в свою очередь, создавало немало завистников, всякими путями старавшихся восстановить великого князя против меня.
Это не представляло особенной трудности, ввиду того что и самому великому князю, видимо, были не по душе некоторые из моих нововведений; например, ему сильно не нравилось то обстоятельство, что офицерское собрание, которое он часто посещал, стало утрачивать свой подчас не в меру веселый характер.
Государь, любивший своих лейб-гусар, видимо, был доволен процветанием полка. Он стал чаще приезжать на полковые товарищеские обеды, некоторые смотры и состязательные стрельбы, причем непосредственно предупреждал меня о своих приездах и иногда выражал желание, чтобы никто из начальства не присутствовал.
4
С 1911 года стало заметно изменение чувств государя к великому князю Николаю Николаевичу. Произошло оно на почве испортившихся отношений между императрицей Александрой Федоровной и великой княгиней Анастасией Николаевной (супругою великого князя), с которою она раньше состояла в большой дружбе, имевшей, между прочим, последствием и появление во дворце старца Распутина.
Пока существовало благорасположение государыни к великой княгине Анастасии Николаевне, Распутина во дворце великого князя называли «божьим человеком»; но как только произошло изменение в отношениях, великий князь Николай Николаевич под влиянием супруги и сестры ее, великой княгини Милицы Николаевны, задумал удалить старца от Их Величеств.
Когда эти старания не увенчались успехом, во дворце великого князя началась открытая интрига против императрицы, которой стали вменяться в вину посещения двора Распутиным. К этому же времени относится начало охлаждения ко мне со стороны великого князя Николая Николаевича.
На одном ежемесячном обеде лейб-гусар государь узнал из разговора с офицерами о подготовлявшемся состязании офицеров и гусар в «прыгании препятствий» и других спортивных упражнениях на коне. Уезжая с обеда, Его Величество приказал мне сообщить ему, в какой день будет это состязание.
Через некоторое время я был у государя, доложил, что все для состязания готово, и просил его назначить день.
Государь мне сказал, что императрица и великие княжны тоже хотят приехать, но с условием, чтобы в манежной ложе были только одни полковые дамы. Про великую княгиню Анастасию Николаевну, которую я предполагал пригласить как супругу старого командира, Его Величество мне сказал, что, по мнению императрицы, в таком случае пришлось бы приглашать и ее отца, короля черногорского; в это время король Николай гостил у дочери в Петербурге, приехав благодарить за пожалование званием генерал-фельдмаршала российской императорской армии. О великом князе государь сказал: «Его вы, конечно, пригласите» — и затем назначил день и час состязания.
Когда я передал великому князю высочайшее поручение, гневу его не было предела. Обидевшись за неприглашение великой княгини Анастасии Николаевны, он на состязания не приехал и с тех пор резко переменился и ко мне.
Во время летних сборов красносельского лагеря полагалось в конце июня или начале июля давать войскам три дня полного отдыха.
В 1911 году, воспользовавшись первым днем перерыва занятий, я поехал в Царское Село осмотреть производившийся ремонт казарм.
Не успел я войти в свой дом, как мой человек прибежал с докладом, что великий князь Николай Николаевич стоит на дворике у подъезда дома и требует меня к себе.
Выйдя, я увидел великого князя, начальника штаба округа генерала фон дер Бринкена и стоявшего подле них гусара. У великого князя от ярости тряслась нижняя челюсть, генерал фон дер Бринкен покручивал с самодовольным видом ус, а гусар, видимо сильно напуганный, стоял бледный, как говорится, ни жив ни мертв.
Кругом двора уже собрались группы чинов полка, с любопытством наблюдавших за происходившим.
Великий князь со мною не поздоровался. Немедленно при моем появлении послышалась страшная ругань по адресу гусара и посыпались громогласные обвинения меня в неумении держать в руках подчиненных, результатом чего является распущенность полка. Не простившись со мною, он сел в автомобиль и укатил.
Успокоив все еще дрожавшего гусара, я его расспросил о происшествии. Выяснилось, что виновный сидел за конюха в пролетке, в которой кучер одного из офицеров полка делал проездку молодой одиночке по узкой прямой аллее бабловского парка, когда мотор великого князя стал его нагонять. Великий князь ехал из Красного Села в Ижору на смотр инженерных войск и, видимо, торопился. Шофер гудел, лошадь пугалась, подхватывала; останавливая бесившегося молодого жеребца, кучер этим еще более задерживал мотор. Наконец он свернул в первую боковую аллею; но великий князь остановил его, подозвал гусара, посадил его у ног своего шофера и приказал ехать к командиру полка.
Считая инцидент исчерпанным обрушившимся на меня потоком неприятных слов, я отпустил гусара, к большому удивлению его и его товарищей, ожидавших моего вымещения на нем гнева великого князя.
Впоследствии, при встречах, великий князь ни разу не заикнулся о своей выходке у моего подъезда, но и не проявил ни малейшего стремления загладить неприятную сцену в Царском Селе.
Получая до этого времени утвержденные великим князем как главнокомандующим войсками гвардии и Петербургского военного округа аттестации выдающегося и достойного выдвижения вне очереди, я вдруг оказался переведенным в совершенно другую рубрику аттестационного списка.
Между тем мне по старшинству предстояло подходить к моменту сдачи полка. На назначение бригадным командиром гвардейской кавалерии я, по словам ближайшего начальства, рассчитывать ни в коем случае не мог вследствие нерасположения ко мне великого князя Николая Николаевича.
В это время державный шеф полка назначил меня своим дворцовым комендантом.
5
В круг прямых обязанностей дворцового коменданта входило как общее наблюдение за безопасностью императорских резиденций, так и главный надзор за безопасностью пути во время высочайших путешествий, вследствие чего все правительственные учреждения должны были сообщать поступавшие к ним сведения, имевшие отношение к обязанностям, возложенным на дворцового коменданта, в непосредственном подчинении которому находились: особое управление, дворцовая полиция, охранная агентура, собственные Его Величества сводный пехотный и железнодорожный полки и собственный Его Величества конвой для несения службы; а для исполнения различных поручений командировались выбранные самим дворцовым комендантом военные и гражданские чины всех ведомств.
Ведению дворцового коменданта подлежала полиция Царского Села, Петергофа, Гатчины и Павловска, все охранные команды дворцовых управлений и императорских дворцов, так же как и полицмейстеры императорских театров.
Собственный Его Величества железнодорожный полк занимался эксплуатацией и охраной специальной железнодорожной ветки, так называемой царской, между Петербургом и Царским Селом; при высочайших же путешествиях чины полка командировались для контроля мостовых сооружений и подаваемых паровозов на всех путях следования императорских поездов.
Для организации путешествий в ведении дворцового коменданта имелся специальный орган, называвшийся инспекцией императорских поездов, во главе которого стоял инженер путей сообщения.
При выездах Его Величества за район установленной вокруг дворца охраны дворцовый комендант должен был сопровождать государя.
В первый день Рождества государь с семьей присутствовал при богослужении в Федоровском государевом соборе, который считался полковой церковью собственного Его Величества конвоя и собственного Его Величества сводного пехотного полка. Во время этого выезда я фактически вступил в исполнение своих служебных обязанностей.
Согласно установившемуся обычаю при посещении церковных служб Федоровского собора соблюдался следующий этикет: на боковом подъезде собора Их Величества встречал ктитор — полковник Д. Н. Ломан, а у входа, в малой палате, служившей раздевальной, — дворцовый комендант.