По бухте проплыли лодки рыбаков, захлюпали весла, донеслась брань. Скиф сжал мое плечо, развернулся к скале и прошипел:
– Чшшш!
– Что?
– Там, – он указал за мою спину. – Кажется, я слышал звук.
За свою жизнь я повидал много странного, но даже у меня свело лопатки. Будто что-то темное, нездешнее притаилось за руинами и выжидает момент, чтобы напасть. Я медленно-медленно повернулся. Палец Скифа был направлен на хорошо сохранившийся дом с проваленной крышей. Пару секунд я смотрел туда, но мое внимание привлекло движение, смутный силуэт на скале, там вспыхнуло красноватое пламя. Я увидел лишь угасающую вспышку, словно черное чудовище приоткрыло веко, сверкнуло огненным глазом и снова уснуло.
Скиф опустил факел, освещая раскрошившийся бетон, и две наших тени, отпечатавшиеся на стенах развалин, затрепетали и вытянулись.
– Он того… ранен. Должна быть кровь.
Я сощурился, вглядываясь в крошево камней и выбоины, и покачал головой:
– Слишком темно. Давай обыщем развалины и уберемся отсюда. Место гиблое. Неприятно.
Скиф взял факел в другую руку и кивнул:
– Да, только вместе. Он был отличным воином.
Поиски ничего не дали, только разболелась голова – как обычно бывает вблизи гиблых мест. Скиф шумно поскребся, сплюнул себе под ноги и сказал с удовлетворением:
– Утонул! Туда ему и дорога, пусть его жрут рыбы. Теперь можно и поспать. А то устал я за сегодня.
Я скривился и, в сердцах пнув круглый камень, зашипел от боли. Как же мне хотелось заглянуть в твои глаза, Ким! Ты ведь жив. Ты где-то рядом и далеко не убежишь. Я найду тебя, клянусь. За все мне ответишь.
Впереди колыхался белый плащ Скифа, и от него к моим ногам тянулась черная тень. Я поспешил за ним, пообещав себе, что займусь поисками Кима завтра. Продыху местным не дам, пока они не найдут труп. Пусть на лодках берег прочесывают. Пока останутся сомнения, что убийца Елены жив, не будет мне покоя.
Осталось отыскать поселкового старосту, вселиться в гостевую комнату и проспать оставшиеся пять часов до рассвета.
Загрохотал металлический лист, закрывающий потайной лаз, и Ким погрузился в сырую черноту, поднес к лицу руку, пошевелил пальцами – ничего не видно. Открыты глаза или закрыты – без разницы.
Тело трясло то ли от холода, то ли сказывался стресс, одеревеневшие пальцы не слушались, и не удавалось расшнуровать промокшую рубашку. Чтобы не натолкнуться на стены, Ким выставил перед собой руки и принялся мерить шагами комнату. Под ногами зашуршала солома. Он нагнулся и нащупал грубую ткань. Присел, потянул ее на себя, сунул руки в солому – сухая! Он готов был рассмеяться от счастья. Вот так везение! Израненное, замерзшее тело жаждало тепла так сильно, что инстинкт самосохранения вытеснил из головы мысли.
Ким скинул намокшее тряпье, надел сухую рубашку, которую дала девушка, улегся на солому и замотался одеялом из мешковины.
Похоже, девушка с косичками тут либо иногда ночевала, либо кого-то ждала. Девочки верят в Парус, ходят его встречать – им эту байку рассказывают или родители, или старшие подруги. Странная девушка, видимо, тоже ждала, а причалило к ее берегу… В общем, беглый преступник, который сделал что-то ужасное.
Иначе не ринулся бы за ним с мечами весь Инкерман. И Герман – лучший друг…
По обыкновению прищуренные глаза широко распахнуты. В них полыхает ненависть, на скулах катаются желваки, бескровные губы дрожат. Обнаженный клинок обагрен закатным солнцем.
– Проклятый убийца! – шипит он, приближаясь на полусогнутых. – Палач! Зачем ты это сделал?
Пахнет кровью. Руки покрыты бурой коркой.
– Что случилось? – спрашивает Ким и с недоумением и начинает пятиться, нанизанный на взгляд Германа, словно на клинок.
– Это я у тебя должен спросить, – выдыхает он и замахивается. – Сдохни! Будь ты проклят, тварь!
Тело действует инстинктивно. Металл ударяет о металл. Минутный танец смерти – и Герман падает на дорогу, его меч отлетает в сторону. Недавний друг, а ныне – злейший враг, валится в траву и бормочет, не поднимая головы:
– Давай. Прикончи меня, как свою жену и дочь. Она ведь изменяла тебе со мной… Она…
Герман бы и дальше говорил, но плечи его дергаются, и он смолкает, уткнувшись в ладони.
Ноги Кима наливаются свинцом, руки тяжелеют, и внутри шевелится, переворачиваясь, чужое. Будто плод в чреве матери или птенец внутри яйца. «Посмотри – они пришли за тобой. Беги!» Из поселка доносятся голоса, к поляне возле ив спешат люди: и Рыцари с обнаженными мечами, и простые крестьяне, размахивая вилами.
«Беги, – вкрадчиво шепчет чужак. – Они убьют тебя. Спрячься, пережди. Ты знаешь, где».
Неужели и правда он что-то сделал с Еленой? Он бы никогда… Но взгляд Германа и всполошенные братья по Ордену…
Что все-таки случилось? Он за всю жизнь слова грубого ей не сказал, и уж тем более руки на нее не поднимал. Он скорее отрубил бы себе эту руку! Но доводы казались Киму неубедительными. Он на полчаса выпал из жизни – это факт, а когда очнулся, руки, одежда и даже лицо были испачканы кровью, и перед ним стоял разъяренный Герман.
Чья кровь на его руках? Неужели все-таки…
До боли закусив губу, он зажмурился и пожелал, чтобы темнота длилась вечно. Если на случившееся прольется свет и слова Германа подтвердятся… Правильнее было утонуть. Но проклятая жажда жизни вытолкнула его на берег. И здесь, замерзший, он успокоился. Ненадолго.
Терзаясь сомнениями, он, будто дикий зверь, ждал загонщиков. Ни один звук не оставался незамеченным. Когда Ким различил знакомый приглушенный голос Германа, то одновременно захотел и выйти к нему за объяснениями, и провалиться сквозь землю, зарыться в сено, вжаться в бетонный пол. И если раньше ощущение несчастья гналось по пятам, то сейчас оно растворило его прошлое и будущее, остался лишь островок настоящего.
Донесся бас собеседника Германа. Ноги грузно зашаркали по набережной и растворились в грохоте сердца. Капля холодного пота скатилась по щеке.
«Здесь ты в безопасности», – прошептал чужак в голове так громко, что Ким вздрогнул и вперился в черноту. Волосы встали дыбом: он понял, что не один. В темноте прячется нечто чужеродное, опасное, и оно жаждет крови.
Скоро будет много, очень много крови, и оно напьется сполна.
Ким раскрыл рот, чтобы позвать на помощь, но не смог выдавить ни звука – тело больше ему не принадлежало.
Девушка с косичками, зачем ты пришла на набережную в полночь? Разве родители тебя не предупреждали, что опасно доверяться подозрительным незнакомцам?
Ким беззвучно рассмеялся – он ощущал себя мышью, проглоченной тысячелетним чудовищем и обреченной перевариваться вечно. А чудовище выгибало каменный хребет в десятке метров отсюда и сыто урчало.
Мне снилось, что вода в реке стала алой, а потом хлынул кровавый дождь. Я вернулся в свою тесную сырую келью, лег в постель, нащупал остывшее тело Елены…
…и проснулся в холодном поту. Накинув кожаный пиджак, вышел на балкон, презрев предупреждения хозяйки дома, что он может в любой момент обрушиться.
В нос ударил острый рыбный запах. Несмотря на ранний час, на набережной царило оживление: причаливали баркасы, и мужики, матерясь, сгружали на берег спеленатые сетями туши размером с курдючного барана. Туши сопротивлялись, истекали чернилами и сучили щупальцами. На них тотчас накидывались подростки с дубинками и охаживали до тех пор, пока кальмарки не переставали двигаться. Затем наступал черед женщин. Они рубили слабо дергающихся кальмарок на куски и запихивали в бочонки, которые катили домой. Мужчины, выгрузив опасный груз, снова уходили в море. Лодки сновали по бухте туда-сюда. Коты, ночью досаждавшие ором, расползлись по кустам, объевшись.
Не удастся подключить балаклавцев к поискам Кима, разве что если под страхом смерти. А он разным бывает. Можно пригрозить расправой, но тогда авторитет Ордена будет подорван, а можно немного сгустить события и объяснить, что где-то рядом прячется обезумевший преступник со слетевшим «замком». Все знают, что такие личности притягивают всевозможные аномалии и превращают людей в шатунов, испугаются и дружным строем отправятся прочесывать окрестности.
Скифа и Олега я послал разведать обстановку и побеседовать с местными. Вдруг кто заметил подозрительного чужака? А сам планировал поспать подольше, но не удалось. Елена… трудно поверить. Без тебя моя жизнь осиротела. Да и имеет ли она теперь смысл?
Порыв ветра забрался под пиджак, и я запахнул его плотнее, поежившись. Над горой, что на той стороне бухты, клубящиеся облака начали сгущаться и стекать вниз белесыми ручьями. Завороженный картиной, я не сразу заметил, что в дверь стучат, и крикнул:
– Не заперто!
Скрипнули петли, и комната наполнилась ароматом жареной рыбы. Желудок раньше меня вспомнил, что давно пора подкрепиться, и заурчал. Вошла жена головы, пышная, как хлебный каравай, с серебряным подносом, где угадывались тарелки с яствами, бутыль черного вина и ароматная лепешка.
– Я подумала, гостям захочется покушать с дороги, – она улыбнулась, и на лоснящихся щеках появились ямочки.
Я кивнул:
– Спасибо, Мира. Можешь идти. – Я посмотрел на мясистые желтоватые кольца, сложенные на тарелке горкой, и спросил: – Подожди. Что это?
Женщина развернулась на пороге, дернула округлым плечом:
– Кальмарка. Свежая. Сегодня выловленная. Попробуйте – не пожалеете.
И закрыла дверь. Я сглотнул, с недоверием взял колечко кальмарки, зажаренное с луком, понюхал и откусил, стараясь не думать, до чего ж отвратительно выглядит эта тварь в нерасчлененном виде.
Я ел соленую, сушеную, копченую кальмарку, а вот свежую – никогда. Это оказалось божественно: сочное, мягкое мясо, но, несмотря на это, – упругое и плотное. Напоминает рыбу, но слаще и насыщенней. А если заесть кусочком овечьего сыра, да запить вином…
Только я налил себе стакан, как в комнату ворвался взволнованный, раскрасневшийся Скиф. Я протянул ему выпивку и кивнул на стол с яствами: