— Спасибо тебе, брат, — сказал Ляйне. — Выручил ты нас из беды. Много чуди у Чудэ-Чуэрвя, мне бы одному не справиться.
Арипий смеется.
— Мы, — говорит, — ещё бы больше чуди перебили, если бы я твоего сына с собой взял, Пяйвия. Уж как он просился со мной, тебе на подмогу, как просился! Но сказал я ему твои слова: расти ещё, Пяйвий, силы набирайся, учись тетиву натягивать сильно, как настоящий мужчина. Оставил я его наши вежи охранять.
Обрадовался Ляйне словам брата. И Воавр обрадовалась. Пришли саамы в вежу, которую Ляйне зимой построил. И просит Ляйне брата Арипия:
— Достань мне, брат, с дерева медвежий жир. Двух медведей я убил зимой, теперь сослужат они мне добрую службу.
Не успел Арипий бровью шевельнуть — метнулась Воавр, как кошка-рысь взлетела на дерево, достала медвежье сало и принесла мужу.
Разделся Ляйне догола, обнажились страшные раны.
Завернулся Ляйне в медвежий жир, весь завернулся, только нос снаружи оставил и глаза. Долго ли, коротко ли так лежал — затянулись раны, потому что нет лучшего лекарства для боевой раны, чем медвежий жир.
Поднялся Ляйне на ноги — и поехали они все домой.
Приехали на остров Салма, на Ловозеро.
Обрадовались саамы возвращению братьев. Пир закатили, песни пели, пляски плясали, весело было.
Снова стали жить саамы — оленей пасти, рыбу ловить, охотиться.
Жить, как раньше жили.
Пяйвий и Куйва
Но недолго жили саамы в мире. Когда у саамов заводился лишний кусок хлеба или мешок сушёной рыбы — всегда находилось кому этот кусок отнять.
Злая чудь собрала новое войско. И злой чудин — Куйва — стал во главе войска. Решил Куйва вконец разорить саамов, убить богатыря Ляйне и жену его Воавр убить. И Арипия, брата Ляйне, убить. Всех — убить, под корень извести саамский народ.
Услышал Ляйне, что великое войско идёт на Ловозеро войной. Сказал брату Арипию:
— Ты брат мой, я — твой брат. Мы с тобой как четыре руки, четыре дружные руки. Биться нам насмерть со злою чудью, и трудно нам придётся, брат. Давай перехитрим врага. Как пойдём на бой — ты свой печок[2] накинь мездрой наружу, а руки в рукава не запихивай. И пуговицу застегни только верхнюю. Понял, брат? Не забудь мои слова, а не то быть беде.
И стали они к битве готовиться. Целый сугроб гагарьих стрел наготовили. Боевые топоры наточили. И ножи навострили на мягком камне.
Подошёл к отцу Пяйвий и сказал:
— Смотри, отец, вырос: птицу на лету сбиваю из лука.
В это время летела мимо дикая утка, быстрая, как солнечный луч. Вскинул Пяйвий свой лук, и упала утка у его ног.
— Смотри, отец, я уже вырос: топор мой до обуха входит в дерево, — сказал Пяйвий и одной рукой всадил топор по самый обух в крепкое бревно. — И без отдыха могу перегрести на лодке через всё Ловозеро, на дальний берег и обратно, — сказал Пяйвий. — Возьми меня в бой, отец! Я вырос, отец!
Сказал ему отец Ляйне, саамский богатырь:
— Верю тебе, Пяйвий, солнышко, мой сынок. Верю. Вижу — есть у тебя сила. Ты и вправду вырос. Но не спеши в бой, Пяйвий. В бою мало быть сильным и метким. Мужчина в бою должен быть спокойным: руки делают горячее дело, а голова холодная. И глаз всё видит, что слева и что справа. Сила у тебя есть, но должна быть и хитрость, и рассудительность. Послушай отца — и ступай настреляй уток к ужину.
Опечалился Пяйвий, ушёл, слова не сказал. Надо отцу доказать, что он не только сильный, но и хитрый, как настоящий воин. Но — как докажешь?
А тут пришла злая чудь, ещё злее, чем раньше.
Вышли на бой Ляйне и брат его Арипий. Ляйне надел печок мездрой наружу, мехом внутрь. Арипий же, сгоряча, забыл про слова Ляйне и не вывернул свой пенок наизнанку, надел, как всегда, наружу мехом.
Начали они биться с чудью.
Долго бились, смело бились, много врагов положили.
Мох от вражьей крови стал красным. Красные от крови ручьи потекли в озеро. Птицы замолкли. Трава завяла, и деревья перестали расти. Смерть летала над тундрой, небо двигалось к земле.
Устали братья. А злая чудь всё прибывает, толпой прёт, за десять убитых — сотни живых встаёт, одолевает злая чудь…
Схватили враги Ляйне за печок, а удержать не могут: скользят руки по голой мездре. Ухватили покрепче, насели толпой — застёжка оборвалась, остался печок у злой чуди в руках, а Ляйне вырвался.
Тогда схватили чудины Арипия за печок. Не вывернул Арипий печок, мехом наружу надел. Уцепилась злая чудь крепко, схватили и убили Арипия злые чудины.
А Ляйне, быстрый как ветер, ушёл от врагов.
Заскрипел зубами злой Куйва, видит — не догнать саамского богатыря.
Ходит Куйва по берегу Ловозера, думает, как бы Ляйне перехитрить, как бы ему саамских вежников под корень извести, от мала до велика.
Ходит Куйва по берегу Ловозера, думает свои злые мысли. А навстречу ему Пяйвий. В руках у Пайвия лук. И стрела с гагарьим клювом лежит на тетиве. А на поясе подстреленная утка.
Увидел Куйва маленького саама, захохотал:
— Хо-хо-хо! Сам с утку, и утка на поясе! Откуда ты тут взялся, отродье? Что ты тут вынюхиваешь? Иди сюда! Я тебя голыми руками в лоскутки порву и по ветру пущу!
Пяйвий про себя подумал: «Кричи, Куйва. Кричи. Грозись, Куйва, грозись. Умная стрела дурацкие глаза всегда закроет…» А вслух сказал Пяйвий:
— Большая у тебя борода, Куйва! Широкая у тебя борода, такая широкая, что и груди не видно.
— Хо-хо-хо! — грохочет Куйва. Мальчишка с луком и стрелами, не боится он мальчишку. Плотная кольчуга спрятана под одеждой на Куйве, крепкие боевые латы берегут Куйву, ни стрела, ни копье, ни меч, ни топор не возьмут Куйву. — Хо-хо-хо! — орёт Куйва. — Иди-ка сюда! Иди-ка! Я проверю, крепко ли пришиты твои руки-ноги, хорошо ли сидит голова на цыплячьей шее! Иди же!
— Иду, Куйва, иду! — отвечает Пяйвий. — Но скажи мне, Куйва, что у тебя на голове? Боевой шлем или котёл ты украл у саамов? И твоя ли это борода, Куйва? Не украл ли ты и её? Ведь не может же на дрянной земле вырасти хорошая трава! И не для того ты носишь бороду, чтобы прикрыть грудь, узкую, как щучье ребро?
— Хо-хо! Щенок! Ты хочешь поиздеваться надо мой перед смертью? — заорал Куйва.
— Перед твоей же смертью, — сказал Пяйвий.
— Хо-хо-хо! — загрохотал Куйва. — Скорей я в камень превращусь, чем смерть моя опередит твою смерть, щенок!
Смотри, заморыш, я покажу тебе свою настоящую грудь перед тем, как разорвать тебя! Смотри, пока я жив!
Куйва обеими руками бережно поднял вверх свою пышную бороду. Из-за густых волос он не видел, как Пяйвий сильно натянул свой лук и послал меткую стрелу прямо в горло злому чудину. Шея Куйвы не была защищена ни кольчугой, ни латами. Стрела пробила горло злому чудину, и упал он замертво. И — окаменел.
Пяйвий вытащил у Куйвы из ножен тяжёлый меч. Пришёл домой, слова не сказал, положил перед отцом меч Куйвы.
И тогда сказал Ляйне, саамский богатырь, своему сыну:
— Теперь я верю, что ты настоящий воин. Придёт враг, и мы вместе с тобой выйдем на бой. А ну-ка, Воавр, положи молодому воину свежей рыбы из котла!
И стали они дальше жить, как жили: оленей пасти, рыбу ловить, охотиться и детей растить.
А злые чудины навек ушли с саамской земли.
И снова выросла на земле трава, и расцвели цветы, и созрела морошка и брусника. И голубика, и ягель-лишайник, без которого не могут жить олени в тундре.
Семилетний стрелок из лука
В далёкие-далёкие времена на Нотозере стоял саамский погост[3] Сийтнярк, что значит Погостовый Мыс, хорошее место для жилья. Нотозеро богато рыбой. Всякая она здесь: и сиги, и щуки, и хариусы, и кумжа в сети попадались. А по реке Туломе сёмга нереститься поднималась. И сейчас все знают: лучше сёмги рыбы в целом мире нет. И леса вокруг озера могучие стояли. Сосны — в три обхвата. А дичи разной, горностаев да куниц — видимо-невидимо. А по речкам и ручейкам бобры жили. Мужчины в тех местах охотой промышляли. Искусными лучниками были. И тупы[4] себе из толстой сосны ладили. Мирно жили.
Как-то раз летом отправились саамы в лес за дичью. В погосте женщины, дети да один старик остался. Сил у него на охоту идти не было.
Женщины развели на берегу озера большие костры, поставили медные котлы с ольховой корой да трав разных в них положили, воды озёрной налили и начали сети красить. Обязательно красить надо, чтобы рыба их не боялась. На берегу озера хорошо работать, ветерок там. Поэтому и комар не кусает.
Старик тоже здесь. Взял топор в руки да керёжу к зиме новую ладить стал. Керёжа — это саамские сани, на лодочку похожие. Зимой в неё оленя впрягут, и он с такими санями легохонько по глубокому снегу бежит.
Кликнул внука, чтобы тот стружку да щепки в костёр относил. Только внук у старика ленивый был. Носил он стружки в костёр, носил, солнышко пригрело, спать ему захотелось. Взял он большую охапку стружек да и бросил в озеро. А сам в тупу пошёл, спать завалился.
Стружки эти поплыли себе по Нотозеру и попали в реку Тулому. На Туломе в это время чудь разбойничала. Увидели чудины, что по реке свежие стружки плывут, и догадались: где-то на озере саамский погост. А раз стружки в воду бросили, значит, нет в погосте мужчин. Взрослый саам никогда в воду стружек не бросал, знал: они путь врагу указать могут. Подобрались чудины к озеру поближе и стали ночи ждать: на спящих напасть всегда легче. А разведчиков своих вперёд отправили, чтобы дорогу поудобнее к погосту нашли.
Разведали всё те, идут обратно, не прячутся, радуются лёгкой добыче. В погосте одни дети да женщины.
А тут одна саамка в лесу хворост собирала. Увидела она чудинов — поняла, какая беда к ним идёт. Пошла потихоньку за ними следом и дорогу в лагерь разбойников высмотрела.